утверждают, что нечто
бело и, наоборот, что оно не бело), либо не говорят правильно. И если не
говорят правильно, когда их разделяют, то в этом случае ни то ни другое не
высказывается, и тогда ничего не существует (но как могло бы говорить или
ходить то, чего нет?); кроме того, все было бы тогда одним [и тем же], как
сказано уже раньше, и одним и тем же были бы и человек, и бог, и триера, и
противоречащее им (в самом деле, если противоречащее одно другому будет
одинаково высказываться о каждом, то одно ничем не будет отличаться от
другого, ибо если бы оно отличалось, то это отличие было бы истинным [для
него] и присуще лишь ему). Но точно такой же вывод получается, если можно
высказываться правильно, когда разделяют утверждение и отрицание; и, кроме
того, получается, что все говорят и правду инеправду, и, кто это
утверждает, caм должен признать, что он говорит неправду. В то же время
очевидно, что в споре с ним речь идет ни о чем: ведь он не говорит ничего
[определенного]. Действительно, он не говорит да или нет, а говорит и да и
нет и снова отрицает и то и другое, говоря, что это не так и не этак, ибо
иначе уже имелось бы что-то определенное. Далее, если в случае истинности
утверждения ложно отрицание, а в случае истинности отрицания ложно
утверждение, то не может быть правильным, если вместе утверждается и
отрицается одно и то же. Но может быть, скажут, что мы этим утверждаем то,
что с самого начала подлежало доказательству (to keimenon).

Далее, ошибается ли тот, кто считает, что дело таким-то образом либо
обстоит, либо не обстоит, и говорит ли правду тот, кто принимает и то и
другое вместе? Если этот последний говорит правду, то какой смысл имеет
утверждение, что природа вещей именно такова? И если он говорит неправду, а
более прав тот, кто придерживается первого взгляда, то с существующим дело
уже обстоит определенным образом, и можно сказать (an), что это истинно и
не может в то же время быть неистинным. Если же все одинаково говорят и
неправду и правду, то тому, кто так считает, нельзя будет что-нибудь
произнести и сказать, ибо он вместе говорит и да и нет. Но если у него нет
никакого мнения, а он только одинаково что-то полагает и не полагает, то
какая, в самом деле, разница между ним и ребенком? А особенно это очевидно
из того, что на деле подобных взглядов не держится никто: ни другие люди,
ни те, кто высказывает это положение. Действительно, почему такой человек
идет в Мегару, а не остается дома, воображая, что туда идет? И почему он
прямо на рассвете не бросается в колодезь или в пропасть, если окажется
рядом с ними, а совершенно очевидно проявляет осторожность, вовсе не
полагая, таким образом, что попасть туда одинаково нехорошо и хорошо? Стало
быть, ясно, что одно он считает лучшим, а другое - не лучшим. Но если так,
то ему необходимо также признавать одно человеком, другое нечеловеком, одно
сладким, другое несладким. Ведь не все он ищет и принимает одинаковым
образом, когда, полагая, что хорошо бы, [например], выпить воды или
повидать человека, после этого ищет их; а между тем он должен был бы
считать все одинаковым, если одно и то же было бы одинаково и человеком, и
нечеловеком. Но, как было сказано, всякий человек, совершенно очевидно,
одного остерегается, а другого нет. Поэтому все, по-видимому, признают, что
дело обстоит вполне определенно (haples), если не со всем, то с тем, что
лучше и хуже. Если же люди признают это не на основании знания, а на
основании одного лишь мнения, то тем более им необходимо заботиться об
истине, как и больному нужно гораздо больше заботиться о здоровье, чем
здоровому, ибо тот, у кого одно лишь мнение, в сравнении со знающим не
может здраво относиться к истине.

Далее, пусть все сколько угодно обстоит "так и [вместе с тем] не так", все
же "большее" пли "меньшее" имеется в природе вещей; в самом деле, мы не
можем одинаково назвать четными число "два" и число "три", и не в
одинаковой мере заблуждается тот, кто принимает четыре за пять, и тот, кто
принимает его за тысячу. А если они заблуждаются неодинаково, то ясно, что
один заблуждается меньше, и, следовательно, он больше прав. Если же большая
степень ближе, то должно существовать нечто истинное, к чему более близко
то, что более истинно. И если даже этого нет, то уж во всяком случае
имеется нечто более достоверное и более истинное, и мы, можно считать,
избавлены от крайнего учения, мешающего что-либо пределить с помощью
размышления.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Из этого же самого мнения, [которое мы сейчас разобрали], исходит и учение
Протагора, и оба они необходимо должны быть одинаково верными или
неверными. В самом деле, если все то, что мнится и представляется, истинно,
все должно быть в одно и то же время и истинным и ложным. Ведь многие имеют
противоположные друг другу взгляды и считают при этом, что те, кто держится
не одних с ними мнений, заблуждаются; так что одно и то же должно и быть и
не быть. А если это так, то все мнения по необходимости совершенно истинны,
ибо мнения тех, кто заблуждается, и тех, кто говорит правильно,
противолежат друг другу; а если с существующим дело обстоит именно так, то
все говорят правду.

Ясно, таким образом, что оба этих учения исходят из одного и того же образа
мыслей. Но обсуждение нельзя вести со всеми ими одинаково: одних надо
убеждать, других одолевать [словесно]. Действительно, если кто пришел к
такому мнению вследствие сомнений, неведение легко излечимо (ибо надо
возражать не против их слов, а против их мыслей). Но если кто говорит так
лишь бы говорить, то единственное средство против него - изобличение его в
том, что его речь - это лишь звуки и слова. А тех, у кого это мнение было
вызвано сомнениями, к нему привело рассмотрение чувственно воспринимаемого.
Они думали, что противоречия и противоположности совместимы, поскольку они
видели, что противоположности происходят из одного и того же; если, таким
образом, не-сущее возникнуть не может, то, значит, вещь раньше одинаковым
образом была обеими противоположностями; как и говорит Анаксагор, что
всякое смешано во всяком, и то же Демокрит: и он утверждает, что пустое и
полное одинаково имеются в любой частице, хотя, по его слонам, одно из них
есть сущее, я другое - не-сущее. Так вот, тем, кто приходит к своему
взгляду на основании таких соображений, мы скажем, что они в некотором
смысле правы, в некотором ошибаются. Дело в том, что о сущем говорится
двояко, так что в одном смысле возможно возникновение из во-сущего, а в
другом нет, и одно и то же может вместе быть и сущим и не-сущим, но только
не в одном и том же отношении. В самом деле, в возможности одно и то же
может быть вместе [обеими] противоположностями, во в действительности нет.
А кроме того, мы потребуем от этих людей признать, что среди существующего
имеется и некая другого рода сущность, которой вообще не присуще ни
движение, ни уничтожение, ни возникновение.

Равным образом и к мысли об истинности [всего] того, чти представляется,
некоторых также привело рассмотрение чувственно воспринимаемого. Судить об
истине, полагают они, надлежит, не опираясь [на мнение] большего или
меньшего числа людей: ведь одно и то же одним кажется сладким на вкус, а
другим - горьким, так что если бы все были больны или помешаны, а двое или
трое оставались здоровыми или в здравом уме, то именно они казались бы
больными и помешанными, а остальные нет.

Кроме того, говорят они, у многих других животных представления об одном и
том же противоположны нашим, и даже каждому отдельному человеку, когда он
воспринимает чувствами, одно и то же кажется не всегда одним и тем же. Так
вот, какие из этих представлений истинны, какие ложны - это не ясно, ибо
одни нисколько не более истинны, чем другие, а все - в равной степени.
Поэтому-то Демокрит и утверждает, что или ничто не истинно, или нам во
всяком случае истинное неведомо.

А вообще же из-за того, что разумение они отождествляют с чувственным
восприятием, а это последнее считают неким изменением, им приходится
объявлять истинным все, что является чувствам. На этом основании прониклись
подобного рода взглядами и Эмпедокл, и Демокрит, и чуть ли не каждый из
остальных философов. В самом деле, и Эмпедокл утверждает, что с изменением
нашего состояния меняется и наше разумение:

Разум растет у людей в соответствии с мира познаньем.

А в другом месте он говорит:

И поскольку другими они становились, всегда уж также и мысли другие им
приходили...

И Парменид высказывается таким же образом:

Как у каждого соединились весьма гибкие члены, так и ум будет у человека:
Одно ведь и то же мыслит в людях - во всех и в каждом . То членов природа,
ибо мысль - это то, чего имеется больше. Передают и изречение Анаксагора,
сказанное им. некоторым его друзьям, что вещи будут для них такими, за
какие они их примут. Утверждают, что и Гомер явно держался этого мнения: в
его изображении Гектар, будучи оглушен ударом, "лежит, мысля иначе", так
что выходит, что мыслят и помешанные, но иначе. Таким образом, ясно, что
если и то и другое есть разумение, то, значит, вещи в одно и то же время
находятся в таком и не в таком состоянии. Отсюда вытекает самая большая
трудность: если уж люди, в наибольшей мере узревшие истину, которой можно
достичь (а ведь это те, кто больше всего ищет ее и любит), имеют подобные
мнения и высказывают их относительно истины, то как действительно не пасть
духом тем, кто только начинает заниматься философией? Ведь в таком случае
искать истину - все равно что гнаться за неуловимым.

Причина, почему они пришли к такому мнению, заключается в том, что, выясняя
истину относительно сущего, они сущим признавали только чувственно
воспринимаемое; между тем по природе своей чувственно воспринимаемое в
значительной мере неопределенно и существует так, как мы об этом сказали
выше; а потому они говорят хотя и правдоподобно, но неправильно (ибо скорее
так подобает говорить, нежели так, как Эпихарм говорит против Ксенофана).
Кроме того, видя, что вся эта природа находится в движении, и полагая, что
относительно изменяющегося нет ничего истинного, они стали утверждать, что
по крайней мере о том, что изменяется во всех отношениях, невозможно
говорить правильно. Именно на основе этого предположения возникло наиболее
крайнее из упомянутых мнений - мнение тех, кто считал себя последователями
Гераклита и коего держался Кратил, который под конец полагал, что не
следует ничего говорить, и только двигал пальцем и упрекал Гераклита за его
слова, что нельзя войти в одну и ту же реку дважды, ибо сам он полагал, что
этого нельзя сделать и единожды.

А мы против этого рассуждения скажем, что изменяющееся, пока оно
изменяется, дает, правда, этим людям некоторое основание считать его
несуществующим, однако это во всяком случае спорно; в самом деле, то, что
утрачивает что-нибудь, имеет [еще] что-то из утрачиваемого, и что-то из
возникающего уже должно быть. И вообще, если что-то уничтожается, должно
наличествовать нечто сущее, а если что-то возникает, то должно существовать
то, из чего оно возникает, и то, чем оно порождается, и это не может идти в
бесконечность. Но и помимо этого укажем, что изменение в количестве и
изменение в качестве не одной то же. Пусть по количеству вещи не будут
постоянными, однако мы познаем их все по их форме. Кроме того, те, кто
держится такого взгляда, заслуживают упрека в том, что, хотя они и видели,
что даже среди чувственно воспринимаемого так дело обстоит лишь у меньшего
числа вещей, они таким же образом высказались о мире в целом. Ибо одна лишь
окружающая нас область чувственно воспринимаемого постоянно находится в
состоянии уничтожения и возникновения; но эта область составляет, можно
сказать, ничтожную часть всего, так что было бы справедливее ради тех,
[вечных], вещей оправдать эти, нежели из-за этих осудить те. Кроме того,
ясно, что мы и этим людям скажем то же, что было сказано уже раньше, а
именно: нужно им объяснить и их убедить, что существует некоторая
неподвижная сущность (physis). Впрочем, из их утверждения о том, что вещи в
одно и то же время существуют и не существуют, следует, что все находится
скорее в покое, чем в движении; в самом деле, [если исходить из этого
утверждения], то не во что чему-либо измениться: ведь все уже наличествует
во всем.

Что касается истины, то, полагая, что не все представляемое истинно, прежде
всего скажем, что восприятие того, что свойственно воспринимать тому или
иному отдельному чувству, конечно, не обманчиво, но представление не то же
самое, что восприятие. Далее, достойно удивления, что эти философы
недоумевают, такого ли размера величины и таковы ли цвета, как они
представляются на расстоянии или как вблизи, и таковы ли они, как они
кажутся здоровым или как больным, а также такой ли тяжести тело, как это
кажется слабым или как это кажется сильным, и что истинно - то ли, чти
представляется спящим, или то, что бодрствующим. Что на самом деле они так
не думают, это очевидно, ибо никто, если ему ночью покажется, что он в
Афинах, в то время как он находится в Ливии, не отправится в Одеон. А кроме
того, в отношении будущего, как говорит и Платон, конечно, неравноценны
мнение врачевателя и мнение невежды, например, относительно того,
выздоровеет ли такой-то или нет. Далее, среди самих чувственных восприятий
неравноценны восприятие чуждого для данного чувства предмета и восприятие
того, что свойственно воспринимать лишь ему, иначе говоря, восприятие им
предмета смежного чувства и восприятие своего предмета: в отношении цвета
решает зрение, а не вкус, в отношении же вкушаемого-вкус, а не зрение;
причем ни одно из этих чувств никогда не свидетельствует нам в одно и то же
время об одном и том же предмете, что он таков и вместе с тем не таков. Да
и в различное время [чувство обманывается] не относительно самого свойства,
а только относительно того, у чего оно оказалось. Я имею в виду, например,
что то же самое вино, если изменится оно само или лицо, принимающее его,
может показаться то сладким, то несладким; но само сладкое, каково оно,
когда оно есть, никогда не менялось, а о нем всегда высказываются
правильно, и то, что должно быть сладким, необходимо будет таковым. Но
именно эту необходимость отвергают все эти учения: подобно тому как для них
нет сущности чего бы то ни было, так и ничего, по их мнению, не бывает по
необходимости: ведь с тем, что необходимо, дело не может обстоять и так и
иначе, а потому если что-то существует по необходимости, то оно не может
быть таковым и [вместе с тем] не таковым.

Вообще если существует одно лишь чувственно воспринимаемое, то не было бы
ничего, если бы не было одушевленных существ, ибо тогда не было бы
чувственного восприятия. Что в таком случае не было бы ай чувственно
воспринимаемых свойств, ни чувственных восприятий - это, пожалуй, верно
(ибо они суть то или другое состояние того, кто воспринимает), но чтобы не
существовали те предметы, которые вызывают чувственное восприятие, хотя бы
самого восприятия и не было, - это невозможно. Ведь чувственное восприятие,
конечно же, не воспринимает самого себя, а имеется и нечто иное помимо
восприятия, что необходимо первое его, ибо то, что движет по природе,
первое движимого, и дело не меняется от того, соотносят их друг с другом
или нет.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

И среди тех, кто убежден в правильности таких воззрений, и тех, кто только
говорит о них, некоторые испытывают вот какое сомнение: они спрашивают, кто
же судит о том, кто в здравом уме, и кто вообще правильно судит о каждой
вещи. Испытывать такого рода сомнения-это все равно что сомневаться в том,
спим ли мы сейчас или бодрствуем. А смысл всех подобных сомнений один и тот
же. Те, кто их испытывает, требуют для всего обоснования; ведь они ищут
начало и хотят его найти с помощью доказательства, хотя по их действиям
ясно, что они в этом не убеждены. Но, как мы сказали, это их беда: они ищут
обоснования для того, для чего нет обоснования; ведь начало доказательства
не есть [предмет] доказательства.

Их легко можно было бы в этом убедить (ведь постичь это нетрудно); но те,
кто ищет в рассуждении лишь [словесного] одоления, ищут невозможного, ибо
они требуют, чтобы указали им на противоположное, тогда как они с самого
начала говорят противоположное. Если же не все есть соотнесенное, а кое-что
существует и само по себе, то уже не все, что представляется, может быть
истинным; в самом деле, то, что представляется, представляется кому-нибудь,
а потому тот, кто говорит, что все представляемое истинно, все существующее
признает соотнесенным. Поэтому те, кто ищет в рассуждении лишь [словесного]
одоления, а вместе с тем требует поддержки своих положений, должны
принимать в соображение, что то, что представляется, существует не
[вообще], а лишь для того, кому оно представляется, когда, как и в каких
условиях оно представляется. Если же они хотя и будут поддерживать свои
положения, по не таким именно образом, то скоро окажется, что они сами себе
противоречат. Действительно, одно и то же может казаться на вид медом, а на
вкус пет, и так как у нас два глаза, то для каждого в отдельности оно может
иметь не один и тот же вид, если оба видят не одинаково. Тем, кто по
упомянутым прежде причинам признает истинным все, что представляется, и на
этом основании утверждает, что все одинаково ложно и истинно (ведь не всем
вещь представляется одной и той же и даже одному и тому же человеку - не
всегда одной и той же, а часто в одно и то же время имеются о ней
противоположные представления; так, если заложить палец за палец, то
осязание принимает за две вещи то, относительно чего зрение показывает, что
это одна вещь), [мы ответим: да], но представляемое не одинаково ложно и
истинно для одного и того же восприятия одним и тем же чувством при одних и
тех же условиях и водно и то же время; так что с этими [оговорками]
представляемое будет, можно сказать, истинно. Но быть может, поэтому тем,
кто высказывается упомянутым образом ас в силу сомнений, а только ради
того, чтобы говорить, приходится утверждать, что это вот представляемое не
вообще истинно, а истинно для этого вот человека. И, как уже было сказано
раньше, им приходится признавать все [существующее] соотнесенным и
зависящим от мнения и чувственного восприятия, так что ничто, мол, не
возникло и ничто не будет существовать, если раньше не составят мнение об
этом; однако если [вопреки этому] что-то возникло или будет существовать,
то ясно, что не все может быть соотнесено с мнением.

Далее, если есть нечто одно [соотнесенное], оно должно быть соотнесено с
одним или с чем-то определенным [по числу]; и точно так же если одно и то
же есть и половина чего-то и равное чему-то, то оно во всяком случае не
есть равное по отношению к двойному. Поэтому если по отношению к имеющему
мнение человек и то, о чем это мнение, - одно и то же, то человеком будет
не имеющий мнение, а то, о чем мнение. Если же каждая вещь существовала бы
[лишь] в соотношении с имеющим мнение, то имеющий мне

ние существовал бы в соотношении с бесчисленными по виду предметами.

О том, что наиболее достоверное положение - это то, что противолежащие друг
другу высказывания не могут быть вместе истинными, и о том, какие выводы
следуют для тех, кто говорит, что такие высказывания вместе истинны, и
почему они так говорят, - об этом достаточно сказанного. Но так как
невозможно, чтобы противоречащее одно другому было вместе истинным в
отношении одного и того же, то очевидно, что и противоположности не могут
быть вместе присущи одному и тому же. В самом деле, из двух
противоположностей одна есть Лишенность в неменьшей степени, [чем
противоположность], и притом Лишенность сущности; а Лишенность есть
отрицание в отношении некоторого определенного рода. Итак, если невозможно
одно и то же правильно утверждать и отрицать в одно и то же время, то
невозможно также, чтобы противоположности были в одно и то же время присущи
одно