еня,
чтобы утолить свою ненависть к иудеям?
   - У меня нет к ним ненависти,  синьор,  -  всего  лишь  естественное  для
христианина недоверие. Надеюсь, это вполне позволительно  для  верующего,  а
вообще-то я ни к кому не питаю ненависти. Всем известно, что  ваш  наследник
проматывает свое будущее наследство и не задумываясь платит любые проценты.
   - Это дело серьезное! Мальчику нужно  как  можно  скорее  разъяснить  все
последствия его поведения и  позаботиться,  чтобы  в  будущем  он  вел  себя
благоразумнее. Ростовщик будет наказан, и, в качестве  предупреждения  всему
их сословию, долг будет конфискован в пользу должника.  Когда  у  них  перед
глазами будет такой пример, разбойники поостерегутся раздавать  свои  цехины
под проценты. О святой Теодор! Да это  просто  самоубийство  -  видеть,  как
такой многообещающий юноша гибнет на глазах из-за того,  что  о  нем  некому
позаботиться! Я сам займусь этим, и сенат не сможет упрекнуть  меня  в  том,
что я не соблюдал его интересов... А кто-нибудь  искал  за  последнее  время
твоих услуг как мстителя за обиды?
   - Ничего особенного не было... Правда, есть  один,  который  очень  хочет
поручить мне "что-то, но я еще не знаю толком, что ему нужно.
   - Дело твое очень щепетильное и требует  большого  доверия,  но  ведь  ты
знаешь - ты будешь щедро вознагражден.
   Глаза Якопо сверкнули таким огнем, что сенатор умолк. Но,  выждав,  когда
бледное лицо браво снова приняло свое обычное  выражение,  синьор  Градениго
продолжал как ни в чем не бывало:
   - Я повторяю, правительство наше щедро и милосердно.  И  если  правосудие
его сурово, то прощение искренне, а милости безграничны.  Я  приложил  много
усилий, чтобы убедить тебя в  этом,  Якопо.  Но  подумать  только!  Один  из
отпрысков старинного рода, опора  государства,  и  вдруг  растрачивает  свое
состояние на пользу нехристей! Да, но ты еще не назвал того, кто так усердно
ищет твоих услуг!
   - Я еще не знаю, что  ему  нужно,  синьор,  а  мне  следовало  бы  самому
хорошенько разобраться в его намерениях, прежде чем договариваться с ним.
   - Твоя скрытность неуместна. Ты должен доверять служителям республики,  и
меня бы очень опечалило, если  бы  у  инквизиции  сложилось  неблагоприятное
мнение относительно твоего усердия. Об этом человеке нужно донести.
   - Я не стану доносить на него. Скажу лишь, что он желает тайно  связаться
с тем, с кем почти преступно иметь какие-либо отношения. Большего я  сказать
не могу.
   - Предупредить преступление лучше,  чем  наказывать  за  него,  и  такова
истинная цель нашей политики, Ну, так как же, ты не станешь скрывать от меня
его имя?
   - Это  знатный  неаполитанец,  давно  живущий  в  Венеции  из-за  дела  о
наследстве...
   - Ха! Дон Камилло Монфорте! Я угадал?
   - Он самый, синьор.
   Последовало молчание, которое было нарушено только боем часов на  Пьяцце,
пробивших одиннадцать или, как было принято называть  это  время  в  Италии,
четвертый час ночи. Сенатор вздрогнул, взглянул на часы, стоявшие в комнате,
и снова обратился к своему собеседнику.
   - Хорошо, - сказал он. - Твоя верность и точность не будут забыты.  Итак,
следи  за  рыбаком  Антонио:  нельзя  допускать,  чтобы   ворчание   старика
пробуждало недовольство среди людей - подумаешь, какая важность:  пересадили
его потомка с гондолы на галеру! Но  главное,  слушай  хорошенько  все,  что
говорят на  Риальто.  Славное  и  уважаемое  имя  патриция  не  должно  быть
запятнано юношескими заблуждениями. А что касается этого иноземца...  Скорей
твою маску и плащ, и уходи, словно ты всего лишь один из моих друзей и готов
отдаться беззаботному веселью.
   Браво проворно надел плащ и маску, как человек, давно привыкший к  такого
рода предосторожности, но проделал он это с самообладанием, каким  вовсе  не
отличался сенатор. Синьор Градениго не  сказал  больше  ни  слова  и  только
нетерпеливым жестом торопил Якопо.
   Когда дверь за браво закрылась и сенатор снова  остался  один,  он  опять
взглянул на часы, медленно провел рукой по лбу и в задумчивости  зашагал  по
комнате. Около часу продолжалось это беспрерывное хождение.  Затем  раздался
легкий стук в дверь, и после обычного  приглашения  вошел  человек,  так  же
тщательно замаскированный, как и тот, что недавно  удалился  отсюда:  в  том
городе и в те времена, о  которых  мы  пишем,  это  было  обычным  явлением.
Казалось,  сенатору  было  достаточно  одного  взгляда   на   гостя,   чтобы
определить, кто он, ибо прием был ему оказан по  всем  правилам  приличия  и
свидетельствовал о том, что его ожидали.
   - Считаю за честь видеть у себя дона Камилло Монфорте,  -  сказал  хозяин
дома, в то время как гость снимал плащ и шелковую маску, - хотя поздний  час
ужа вызывал у меня опасения, что  непредвиденный  случаи  лишил  меня  этого
удовольствия.
   - Тысячу раз прошу у  вас  прощения,  благородный  сенатор,  но  вечерняя
свежесть на каналах и веселье на площадях, а к тому  же  нежелание  нарушить
ваш покой раньше времени, боюсь, несколько задержали меня. Но я  надеюсь  на
всем известную доброту синьора Градениго и на его прощение.
   - Точность не входит в число добродетелей вельмож Нижней Италии,  -  сухо
заметил синьор Градениго. - Молодым жизнь  кажется  бесконечной,  и  они  не
дорожат бегущими минутами, а те, над кем уже нависла старость, думают только
о том, чтобы исправить ошибки юности. Таким образом, синьор герцог,  человек
каждый день  грешит  и  кается  до  той  поры,  пока  к  нему  незаметно  не
подкрадется старость. Однако не будем зря тратить драгоценное  время.  Итак,
можем ли мы надеяться, что испанец изменит свое мнение?
   - Я сделал все возможное, чтобы пробудить благоразумие этого человека  и,
в частности, объяснил ему, как выгодно для него снискать уважение сената.
   - Вы поступили мудро, синьор, действуя как в его интересах, так и в ваших
собственных. Сенат щедро платит тем, кто хорошо  ему  служит,  и  беспощадно
карает своих врагов. Надеюсь, ваше дело о наследстве подходит к концу?
   - Я бы очень хотел ответить на  ваш  вопрос  утвердительно.  Я  неустанно
тороплю суд, не забывая, конечно, об уважении к суду  и  о  ходатайствах.  В
Падуе нет более ученого доктора, чем тот, кто представляет мои  интересы,  и
все же дело мое так же безнадежно, как судьба чахоточного. Если я  не  сумел
показать себя достойным сыном республики Святого Марка в деле с испанцем, то
это скорее из-за неопытности в  политических  делах,  чем  из-за  недостатка
усердия.
   - Весы правосудия должны быть тщательно выверены, если чаши их так  долго
не перевешивают ни в ту, ни в другую сторону. Вам и в дальнейшем  необходимо
действовать с тем же усердием, дон Камилло, и с большой осторожностью, чтобы
постараться расположить патрициев в свою пользу. Было  бы  хорошо,  если  бы
ваша преданность государству была доказана дальнейшей службой У  посланника.
Известно, что он ценит вас и потому будет прислушиваться  к  вашим  советам,
тем более что человек он молодой,  великодушный  и  благородный  и  сознание
того, что он служит  не  только  своей  стране,  но  и  всему  человечеству,
благотворно на него повлияет.
   Дон Камилло,  казалось,  был  не  вполне  согласен  с  последним  доводом
сенатора тем не менее он  вежливо  поклонился,  как  бы  признавая  правоту
хозяина дома.
   - Приятно слышать такие речи, синьор, - ответил он. - Мой соотечественник
всегда прислушивается к разумным советам, от кого бы они ни  исходили.  Хотя
он в ответ на мои доводы частенько напоминает мне об упадке мощи  республики
Святого Марка, однако его глубокое уважение  к  государству,  которое  давно
стяжало славу энергией и могуществом, ничуть не уменьшилось.
   - Да, Венеция уже не та, какой она когда-то была, синьор герцог,  но  все
же она еще очень сильна. Крылья нашего льва немного подрезаны, но он все еще
не разучился прыгать далеко, и зубы его опасны. И, если новоиспеченный принц
хочет, чтобы корона спокойно сидела у него  на  голове,  ему  бы  не  мешало
сделать попытку добиться признания своих ближайших соседей.
   - Это совершенно верно,  и  я  приложу  все  силы,  чтобы  желаемая  цель
осуществилась. А теперь могу ли я просить вашего дружеского совета,  как  бы
мне ускорить рассмотрение моего дела,  которое  сенат  так  долго  не  может
решить?
   - Вы поступите правильно, дон Камилло, если будете напоминать сенаторам о
себе с учтивостью, подобающей их положению и вашему званию.
   - Это я всегда делаю в  пределах,  подобающим  моему  положению  и  цели,
которой я добиваюсь.
   - Не следует забывать и о  судьях,  молодой  человек,  потому  что  мудро
поступает тот, кто помнит, что правосудие всегда прислушивается к просьбам.
   - Я не знаю никого, кто бы так прилежно выполнял этот свой долг, как я, и
редко можно видеть, чтобы проситель  был  так  внимателен  к  тем,  кого  он
беспокоит своими просьбами, и так полновесно доказывал им свое уважение.
   - Главным образом вам следовало бы  добиться  уважения  сената.  Ни  одна
услуга государству не проходит незамеченной, и  даже  малейшее  доброе  дело
становится известным Тайному Совету.
   - О, если бы я мог встретиться с этими почтенными отцами! Я  уверен,  что
тогда мое справедливое требование было бы очень скоро удовлетворено.
   - ч Это невозможно! - печально сказал сенатор. - Имена  этих  августейших
особ содержатся в тайне, чтобы  их  величие  не  было  запятнано  низменными
интересами. Они правят так же невидимо, как мозг управляет мышцами они, так
сказать, душа государства, и, как всякую душу, их невозможно увидеть.
   - Я выразил свое желание скорее как мечту,  без  всякой  надежды  на  его
исполнение, - ответил герцог святой Агаты, надевая плащ и маску, которые он,
войдя, снял и положил под  рукой.  -  Прощайте,  благородный  синьор.  Я  не
перестану убеждать кастильца советами, а в награду за ото я  буду  надеяться
на справедливость патрициев и ваше доброе ко мне отношение.
   Синьор Градениго с поклонами проводил  гостя  через  анфиладу  комнат  до
самой прихожей и там отдал его на попечение слуги.
   "Необходимо заставить его действовать более энергично, а для этого  нужно
всячески ставить ему палки  в  колеса.  Тот,  кто  хочет  добиться  милостей
республики, должен прежде заслужить их, проявив усердие  и  преданность".  -
Так размышлял синьор Градениго, медленно возвращаясь в свой  кабинет,  после
того, как церемонно проводил гостя.
   Закрыв за собой дверь, он снова начал шагать по маленькой комнате с видом
человека, погруженного в тревожные размышления. С минуту в  кабинете  царила
глубокая тишина, но вот осторожно отворилась дверь, скрытая портьерами, и  в
комнату заглянул новый посетитель.
   - Входи, - сказал сенатор, не выказывая удивления, - твое  обычное  время
уже прошло, я жду тебя.
   Развевающееся платье, почтенная седая  борода,  благородные  черты  лица,
быстрый, жадный и подозрительный взгляд и то особое выражение лица, которое,
казалось,  в  равной  степени  отражало  практический  ум  и  подобострастие
человека, привыкшего к грубости и презрению людей, -  все  обличало  в  этом
человеке ростовщика с Риальто.
   - Входи, Осия, и излей свою  душу,  -  продолжал  сенатор,  видимо  давно
привыкший выслушивать сообщения старика. - Слышал  что-нибудь  новое  насчет
благополучия народа?
   - Благословен народ, о коем так  по-отечески  заботятся!  Может  ли  быть
причинено добро или  зло  гражданину  республики,  благородный  синьор,  без
участия или сострадания сената, который подобен отцу, заботящемуся  о  своих
детях! Счастлива страна, где люди почтенного  возраста,  убеленные  сединой,
бодрствуют до той поры, когда ночь уступает место дню и забывают усталость в
своем стремлении делать добро и почитать государство!
   - Ты выражаешься с восточной цветистостью твоей страны, добрый  Осия,  и,
вероятно, забываешь,  что  находишься  не  на  пороге  храма...  Ну,  а  что
интересного случилось за минувший день?
   - Скажите лучше - за ночь,  синьор,  потому  что  все  то  немногое,  что
заслуживает вашего внимания, случилось с наступлением ночи.
   - Уж не убийство ли кинжалом на мосту? Ха! Или люди в этот раз веселились
меньше, чем обычно?
   - Никто не умер насильственной смертью, и площадь брызжет соком  веселья,
как благоухающие виноградники Энгеди. Святой Авраам! Что может сравниться по
веселью с Венецией! Как упиваются этим весельем  сердца  старых  и  молодых!
Кажется, достаточно установить купель в  синагоге,  чтобы  стать  свидетелем
радостного отречения от своей веры ради народа этих островов! Я не  надеялся
иметь честь увидеть вас сегодня, синьор, и  я  уже  закончил  свою  вечернюю
молитву,  собираясь  лечь  спать,  когда  посыльный  от  Совета  принес  мне
драгоценное кольцо с приказом  расшифровать  герб  и  другие  эмблемы,  дабы
узнать его владельца. Такие кольца обычно посылают в подтверждение  личности
его хозяина.
   - Кольцо с тобой? - спросил сенатор, протягивая руку.
   - Вот оно. Прекрасный камень, драгоценная бирюза...
   - Где нашли это кольцо? И почему его прислали тебе?
   - Его нашли, синьор, насколько я мог понять больше  из  намеков,  чем  из
слов посыльного, в одном месте, вроде того, откуда спасся  благодаря  своему
благочестию праведный Даниил.
   - Ты имеешь в виду Львиную пасть?.
   - Так говорят об этом пророке  наши  древние  книги,  синьор,  и  на  это
намекал посланец Совета, вручая мне кольцо.
   - Здесь нет ничего, кроме шлема с гребнем, какие носят  наездники...  Оно
принадлежит кому-нибудь из венецианцев?
   - Да поможет мудрый Соломон своему слуге разобраться в таком тонком деле!
Камень этот редкой красоты, мало кто владеет такими, кроме тех, у кого полно
золота. Посмотрите  только  на  его  мягкий  блеск,  благородный  синьор,  и
заметьте, как переливаются краски!
   - О.., прекрасно! Но чей же это девиз?
   - Уму непостижимо, какое огромное богатство может содержать в себе  такое
маленькое  колечко!  Мне  приходилось  видеть,  как  за  менее   драгоценные
безделушки платили огромные суммы полновесными цехинами.
   - Неужели ты не можешь  забыть  свою  лавчонку  и  гуляк  на  Риальто?  Я
приказываю  тебе  назвать  имя  того,  кому  принадлежит   этот   герб   как
доказательство его рода и звания!
   - Благородный  синьор,  я  повинуюсь.  Герб  принадлежит  роду  Монфорте,
последний сенатор из которого умер около пятнадцати лет назад.
   - А его драгоценности?
   - Они перешли  вместе  с  другим  движимым  имуществом  во  владение  его
родственника и преемника - если, конечно, сенату будет угодно, чтобы у этого
стариннейшего рода был преемник, - к дону  Камилло,  герцогу  святой  Агаты.
Богатый неаполитанец сейчас добивается восстановления своих прав в  Венеции,
и он теперь владелец этого великолепного камня.
   - Дай мне кольцо. Этим делом нужно заняться...  Что  еще  ты  хочешь  мне
сказать?
   - Ровно ничего, синьор, кроме просьбы: если кольцо будет  конфисковано  и
пойдет в продажу, можно ли надеяться,  что  сначала  его  предложат  старому
слуге республики, у которого есть много причин сожалеть о том, что дела  его
идут хуже в старости, чем в юные годы?
   - Тебя не забудут. Я слышал, Осия, что некоторые молодые люди благородных
фамилий частенько посещают ростовщиков и занимают золото, а потом,  промотав
его, горько расплачиваются за свои ошибки. В  такое  положение  не  пристало
попадать наследникам благородных фамилий. Не забудь моих слов,  потому  что,
если недовольство Совета падет на кого-либо из  твоего  племени,  это  может
вылиться в большую неприятность для всех  вас.  Но  попадались  ли  тебе  за
последнее время другие драгоценности, кроме этого кольца неаполитанца?
   -  Ничего  интересного,  кроме  того,  что  обычно  оставляют  в   залог,
благороднейший синьор, - Посмотри на это, - продолжал  синьор  Градениго  и,
порывшись в потайном ящике, вынул  оттуда  клочок  бумаги,  к  которому  был
прилеплен кусочек воска. - Не можешь  ли  ты  догадаться  по  оттиску,  кому
принадлежит печать?
   Ювелир взял бумагу и поднес ее  к  свету  его  горящие  глаза  тщательно
изучали оттиск.
   - Это выше мудрости сына Давида! - сказал он после долгого  и,  очевидно,
бесплодного  осмотра.  -  Здесь  но  что  иное,  как   причудливая   эмблема
галантности, какие любят употреблять легкомысленные кавалеры Венеции,  когда
хотят  обольстить  слабый  пол  прекрасными   словами   и   соблазнительными
приманками.
   - Это сердце, пронзенное стрелой амура, и девиз:
   "Думай о сердце, пронзенном любовью".
   - И ничего больше, если мои глаза еще служат мне. Я  не  склонен  думать,
синьор, что за этими словами скрывается какой-либо иной тайный смысл!
   -  Может  быть.  Тебе  не  приходилось  продавать  драгоценности  с  этой
эмблемой?
   - Праведный Самуил! Мы сбываем их  ежедневно,  продаем  христианам  обоих
полов и всех  возрастов.  Я  не  знаю  эмблемы  более  распространенной,  и,
выходит, что этот пустяк хорошо служит своей цели.
   - Тот, кто воспользовался  им,  поступил  достаточно  хитро,  скрыв  свои
тайные мысли под такой обычной маской! Я бы дал сто цехинов в награду  тому,
кто сумел бы выследить владельца этой печати.
   Осия уже хотел  было  вернуть  оттиск  и  сказать,  что  он  не  в  силах
определить владельца печати, но, услышав последние слова синьора  Градениго,
сразу  изменил  свое  намерение.  Через  мгновение  глаза  его   вооружились
увеличительными стеклами, равными по силе микроскопу, и  бумага  с  оттиском
снова была поднесена к лампе.
   - Я продал не очень ценный сердолик с такой эмблемой жене  императорского
посла, но, думая, что в этой покупке пет ничего, кроме женской прихоти, я не
пометил камень. Один господин торговал у меня аметист с такой  же  надписью,
но и этот я тоже не пометил...  Ха!  А  ведь  здесь,  на  оттиске,  осталась
отметинка, которая, очевидно, была сделана моей рукой!..
   - Неужели ты нашел примету? О какой пометке ты говоришь?
   - Ни о чем более, благородный сенатор, как о пятнышке на  букве,  которое
не привлекло бы внимания легковерной дамы.
   - И кому же ты продал эту печать?
   Осия колебался, боясь испортить дело и потерять обещанную награду, назвав
имя владельца печати слишком быстро.
   - Если это так важно, синьор, - сказал он  наконец,  -  то  мне  придется
заглянуть в свои книги. В таком серьезном деле сенат не должен быть введен в
заблуждение.
   - Ты прав! Дело действительно серьезное, и награда - доказательство того,
как высоко мы ценим эту услугу.
   - Вы что-то говорили, благороднейший синьор, о  ста  цехинах,  но,  когда
дело касается блага Венеции, такие пустяки меня не интересуют.
   - Сто цехинов - это обещанная мною сумма.
   - Я продал кольцо с печатью,  на  которой  был  тот  же  девиз,  женщине,
служащей у самого высокого лица из свиты папского нунция . Но эта  печать
не может быть оттуда, так как женщина ее положения...
   - Ты уверен? - с живостью перебил его синьор Градениго.
   Осия внимательно посмотрел на своего собеседника и,  поняв  по  выражению
его лица, что такой оборот дела вполне подходит, поспешно ответил:
   - Так же верно, как то, что я живу по закону Моисееву!  Безделушка  долго
валялась у меня, и я отдал ее за ничтожную цену.
   - Ну что ж, цехины твои! Эта тайна разгадана до конца. Иди,  ты  получишь
свою награду и, если найдешь  какие-нибудь  подробности  в  своих  секретных
книгах, без промедления сообщи об этом мне. Ну, ступай, добрый Осия, и  будь
внимателен, как всегда. Я устал от постоянных размышлений.
   Ювелир, в восторге от своих успехов, удалился с  хитрым  и  алчным  видом
через ту же дверь, в которую вошел.
   Теперь как будто приемы этого  вечера  были  окончены.  Синьор  Градениго
тщательно осмотрел замки на нескольких потайных ящиках своего шкафа, потушил
лампы, вышел и запер все двери. Некоторое время, однако,  он  еще  шагал  из
угла в угол в одной из главных приемных комн