его суждения, во всех остальных случаях безошибочного  когда  б  не  это
обстоятельство, не сомневайтесь, что мы пригласили бы и  вас  участвовать  в
нашем совещании.
   Старый сенатор, так неожиданно для самого себя оказавшийся в  стороне  от
того самого дела, которое больше всего другого заставляло  его  ценить  свою
временную власть, растерянно молчал прочитав в то  же  время  на  его  лице
желание узнать больше, коллеги высказали ему все,  о  чем  намеревались  ему
сообщить.
   - Было решено перевести девушку в  уединенное  место,  и  для  этого  уже
кое-что сделано. Таким  образом,  на  некоторое  время  вы  освободитесь  от
чрезвычайно  обременительной  обязанности,  выполнение  коей  не  могло   не
омрачать  ваше  душевное  состояние  и  не  умалить  столь  ценные   услуги,
оказываемые вами республике.
   Неожиданное сообщение произнесено было в подчеркнуто любезной манере,  но
тон и  способ  выражения  весьма  ясно  показали  синьору  Градениго,  какие
подозрения возникли на его счет. Сенатор слишком хорошо знал  гибкие  методы
Совета, членом которого он неоднократно являлся,  чтобы  не  понимать,  что,
выразив сомнение в справедливости принятого решения, он рискует  навлечь  на
себя обвинения более серьезные. Изобразив поэтому улыбку  не  менее  лживую,
чем   у   его   коварного   собрата,   Градениго   отвечал   с    притворной
признательностью.
   - Его светлость и вы, мои высокочтимые  коллеги,  принимая  это  решение,
руководствовались, видимо, не столько соображениями долга  смиреннейшего  из
подданных Святого Марка, обязанного, пока  у  него  хватает  разума  и  сил,
трудиться  на  своем  поприще,  сколько  собственной  благожелательностью  и
добросердечием - сказал он. -  Справляться  с  женскими  капризами  -  дело
нелегкое  позвольте  мне  поэтому  принести  благодарность   за   внимание,
проявленное ко мне, и  выразить  готовность  немедленно  вернуться  к  своим
обязанностям, как только государству станет угодно  вновь  возложить  их  на
меня.
   - Никто не убежден в этом более нас,  и  никого  не  удовлетворяет  столь
полно ваша способность с честью выполнять  порученное.  Но,  синьор,  мотивы
наши вам понятны, и вы согласитесь с тем, что и республике и одному из самых
именитых ее граждан в равной мере не пристало оставлять  нашу  подопечную  в
обстоятельствах,  которые  могут  навлечь  на   этого   достойного   синьора
незаслуженные нарекания. Поверьте, принимая сие решение, мы меньше думали  о
Венеции, чем о чести и интересах дома Градениго ведь если  бы  неаполитанцу
удалось расстроить наши замыслы, осуждение пало бы на вас одного.
   - Тысяча благодарностей, благородный синьор, - ответил бывший  опекун.  -
Вы сняли тяжесть с моей души и вернули мне свежесть  и  легкость  молодости!
Необходимость  ответить  на  притязания  дона  Камилло  теряет  теперь  свою
безотлагательность, поскольку вам угодно, чтобы девушка провела  лето  вдали
от города.
   - Всего разумнее было бы держать его в постоянном ожидании, хотя  бы  для
того, чтобы это занимало его мысли. Продолжайте  видеться  и  беседовать  с
ним, как прежде, но не лишайте надежды - мощного средства ободрения  сердец,
не иссушенных еще жизнью. Мы не скроем от нашего собрата, что уже близятся к
концу переговоры, которые снимут с плеч государства заботу об этой  девушке,
и не без выгоды для  Святого  Марка.  То  обстоятельство,  что  ее  владения
находятся за  пределами  республики,  значительно  облегчает  соглашение,  о
котором вам ничего прежде не сообщали по  тем  соображениям,  что  последнее
время мы и так чрезмерно занимали вас делами.
   Вновь синьор Градениго поклонился скромно и  с  притворной  радостью.  Он
понял, что, несмотря на искусное лицемерие и  показное  беспристрастие,  все
его тайные замыслы раскрыты, и он покорился  с  тем  безнадежным  смирением,
которое становится если и не чертой характера, то привычкой у людей,  долгие
годы живущих при деспотическом правлении. Когда этот щекотливый  вопрос  был
разрешен,  для  чего  потребовалась  вся  тонкость,  какую  сумели  проявить
венецианские политики, поскольку затрагивались  интересы  одного  из  членов
страшного Совета, все  трое  обратились  к  другим  делам  с  тем  кажущимся
беспристрастием, личину которого обычно надевают люди,  знакомые  с  кривыми
тропами политических интриг.
   - Поскольку мы так удачно  сошлись  во  мнениях  относительно  устройства
донны Виолетты, - невозмутимо заметил самый старший, - теперь можно заняться
нашими очередными делами. Что найдено сегодня в Львиной пасти?
   - Несколько обычных, ничего не значащих обвинений, продиктованных  личной
ненавистью, - ответил другой.  -  Некто  обвиняет  соседа  в  том,  что  тот
нерадиво относится  к  своему  религиозному  долгу,  небрежен  в  соблюдении
постов, установленных святой  церковью,  -  глупейшее  обвинение,  достойное
разве что слуха викария.
   - А что еще?
   - В другом письме - жалоба на мужа, пренебрегающего  супружеским  долгом.
Жалоба написана рукой  женщины  и,  по  всему  видно,  продиктована  женской
злобой.
   -  Которая  легко  разгорается  и  быстро  угасает.  Предоставим  соседям
успокоить супругов своими насмешками. Еще что?
   - Истец жалуется на медлительность судей.
   - Тут затронута репутация Святого Марка! Этим следует заняться.
   -  Не  торопитесь,  -  вмешался  синьор  Градениго.   -   Суд   поступает
благоразумно. Речь идет о деле  одного  еврея,  которому,  как  подозревают,
известны важные секреты. Оно требует осмотрительности, смею вас уверить.
   - Порвите жалобу. Что-нибудь еще?
   - Ничего особенного. Как обычно, много шуток и корявых  стихов,  впрочем,
вполне  безобидных.  Из  тайных  доносов,  конечно,  можно  извлечь  кое-что
полезное,  но  в  большинстве  случаев  это  сплошной  вздор.  Я  высек   бы
десятилетнего мальчишку,  если  бы  он  не  сумел  слепить  из  благозвучных
итальянских слов стишок получше, например, этого.
   - - Подобная вольность есть результат безнаказанности. Не станем обращать
внимание - ведь все, что служит для забавы, отвлекает от мятежных  помыслов.
Однако не пора ли нам отправиться к его высочеству, синьоры?
   - Вы забыли о рыбаке, - устало заметил синьор Градениго.
   - Вы говорите истинную правду. Что за светлая голова у вас, синьор! Ничто
важное не ускользает от вашего быстрого ума!
   Старый  сенатор,  слишком  опытный,  чтобы  всерьез  принимать   подобные
похвалы, счел все же необходимым сделать вид, что он польщен. Он  поклонился
и  решительно  возразил  против  комплиментов,  по  его  словам   совершенно
незаслуженных. Закончив эту маленькую интермедию,  все  углубились  в  дело,
которое еще предстояло разобрать.
   Поскольку из дальнейшего  хода  нашего  рассказа  будет  ясно,  к  какому
решению пришел в конце концов  Совет  Трех,  мы  воздержимся  от  подробного
описания разговора, возникшего в ходе  обсуждения.  Заседание  было  долгим,
настолько долгим, что когда, наконец покончив  с  делом,  все  поднялись  со
своих мест, башенные часы на площади глухо пробили полночь.
   - Вероятно, дож проявляет уже нетерпение, " - сказал один из двух  членов
Совета, чьи имена так и не  были  названы  читателю,  в  то  время  как  они
надевали плащи, готовясь выйти из комнаты. -  Мне  кажется,  его  высочество
выглядел во время сегодняшнего празднества более слабым  и  утомленным,  чем
обычно.
   - Его высочество уже не молод, синьор. Если память мне  не  изменяет,  он
значительно превосходит годами каждого из нас. Мадонна ди Лоретто,  дай  ему
сил и мудрости еще долго и достойно носить чепец дожа!
   - Недавно он отправил подношения ее храму.
   - Да, синьор. Духовник его светлости сам повез дары, мне  это  доподлинно
известно. То было не крупное пожертвование, просто дож хотел закрепить  свой
ореол святости. Боюсь, его правление продлится недолго!
   - Действительно, в нем заметны признаки увядания. Это достойный государь,
и мы осиротеем, когда нам придется оплакивать его кончину!
   - Справедливые слова, синьор даже "рогатый чепец" не может  защитить  от
смерти. Годы и болезни не повинуются нашей воле.
   - Ты печален сегодня, синьор Градениго. Редко ты бываешь так молчалив  со
своими друзьями.
   - И тем не менее я благодарен за их милости. Если лицо мое и омрачено, на
сердце у меня легко. Человек, подобно тебе, счастливо выдавший  замуж  дочь,
легко поймет, с каким облегчением я  воспринял  весть  о  решении  дел  моей
подопечной. Радость часто имеет то же  выражение,  что  и  горе:  порой  она
заставляет даже проливать слезы.
   Собеседники взглянули на него с притворным сочувствием. Потом они  вместе
покинули роковую комнату. Вошедшие вслед за тем слуги погасили  светильники,
и помещение  погрузилось  в  темноту,  не  менее  беспросветную,  чем  мгла,
обволакивавшая мрачные тайны этого дворца.

Глава 14

   Тогда услышал серенаду я,
   Которая нарушила беэмолвье.
   Надежда, что звучала в ней, проникла
   Сквозь каменные стены.
   Роджерс, "Италия"

   Несмотря на поздний час, каналы города повсюду оглашались звуками музыки.
Гондолы продолжали скользить среди опустившейся тьмы,  под  сводами  дворцов
раздавались смех и пение. На Пьяцце и Пьяцетте еще сверкали огни и  пестрели
толпы неутомимых гуляк.
   Дворец донны  Виолетты  находился  в  стороне  от  этой  арены  всеобщего
веселья. Несмотря на отдаленность, время от времени до слуха его  обитателей
долетал  шум  толпы  и  громкие  звуки  духовых  инструментов,  приглушенные
расстоянием, придававшим им таинственное очарование.
   Свет луны сюда не  проникал,  и  узкий  канал  под  окнами  комнат  донны
Виолетты был погружен во  мрак.  Юная  пылкая  девушка  стояла  на  балконе,
выступающем над водой, и, вся подавшись вперед, как зачарованная, со слезами
на глазах, вслушивалась в один из тех нежных венецианских напевов, в которых
голоса певцов-гондольеров перекликаются с разных концов канала. Гувернантка,
ее неизменная спутница, находилась возле нее, в то время как  духовный  отец
оставался в глубине комнаты.
   - Вероятно, на свете есть города, превосходящие наш красотой и  весельем,
- проговорила очарованная Виолетта, выпрямившись,  после  того  как  умолкли
голоса певцов, - но  в  такую  ночь  и  в  этот  волшебный  час,  что  может
сравниться с Венецией?
   - Провидение не столь пристрастно в распределении, земных благ,  как  это
представляется взорам непосвященных, - ответил внимательный  кармелит.  -  У
нас свои радости и свои достоинства, заслуживающие пристального изучения,  у
других городов свои преимущества Генуя  и  Пиза,  Флоренция,  Анкона,  Рим,
Палермо и самый великолепный - Неаполь...
   - Неаполь, падре?
   - Неаполь, дочь моя. Среди городов солнечной Италии он самый прекрасный и
богаче других наделен дарами природы. Из всех мест, какие я посетил за  свою
жизнь, полную скитаний и паломничества, это земля, на которой заметнее всего
печать божественного творца!
   - Вы говорите сегодня, как поэт, добрый отец Ансельмо. Должно быть, это и
правда прекрасный город, если воспоминание о нем способно  так  воспламенить
воображение кармелита.
   - Твой упрек справедлив. Я  говорил  больше  под  влиянием  воспоминаний,
сохранившихся  от  дней  праздности  и  легкомыслия,  чем  как   человек   с
просветленной душой, которому подобает видеть руку создателя  даже  в  самом
простом и непривлекательном из его чудесных творений.
   - Вы напрасно себя упрекаете,  святой  отец,  -  заметила  кроткая  донна
Флоринда, подняв глаза  на  бледное  лицо  монаха.  -  Восхищаться  красотой
природы - значит преклоняться перед ее создателем.
   В это мгновение на канале под балконом внезапно раздались  звуки  музыки.
Донна Виолетта от неожиданности отпрянула назад, у нее перехватило  дыхание,
изумление и восторг наполнили душу молодой девушки, и  при  мысли,  что  она
покорила чье-то сердце, лицо ее залилось краской.
   - Проплывает оркестр, - спокойно заметила донна Флоринда.
   - Нет, это какой-то кавалер! Вон гондольеры, одетые в его ливреи.
   - Поступок  столь  же  дерзкий,  сколь  и  галантный,  -  заметил  монах,
прислушиваясь к музыке с явным неудовольствием.
   Теперь уже не оставалось никаких сомнений, что исполняется серенада. Хотя
этот обычай  был  очень  распространен,  донне  Виолетте  впервые  оказывали
подобный  знак  внимания.  Всем  известная  замкнутость  ее  образа   жизни,
уготованная ей судьба, страх перед ревностью деспотического  государства  и,
быть может, глубокое уважение, которое  внушали  нежный  возраст  и  высокое
положение  девушки,  до  сих  пор  удерживали  вздыхателей,  честолюбцев   и
расчетливых в благоговейном почтении.
   - Это мне! - прошептала Виолетта в мучительном, трепетном восторге.
   - Да, это одной из нас, - отозвалась ее осторожная подруга.
   - Кому бы ни предназначалась серенада, это дерзость, - вмешался монах.
   Донна Виолетта скрылась от глаз  посторонних  за  оконную  портьеру,  но,
когда просторные комнаты наполнились нежными звуками музыки, она  не  сумела
скрыть свою радость.
   - С каким чувством играет оркестр! - почти  шепотом  произнесла  она,  не
рискуя говорить полным голосом из боязни пропустить  хотя  бы  звук.  -  Они
исполняют один из сонетов  Петрарки!  Как  это  неосторожно  и  все  же  как
благородно!
   - Благородства тут больше, чем благоразумия, - заметила  донна  Флоринда,
выходя на балкон и пристально всматриваясь в то, что происходило внизу. - На
музыкантах, которые находятся в одной из гондол,  цвета  какого-то  знатного
синьора, а в другой лодке - одинокий кавалер.
   - Разве с ним никого нет? Неужели он сам гребет?
   - Нет, здесь соблюдены все приличия: лодкой  правит  человек  в  расшитой
ливрее.
   - Скажи же им что-нибудь, милая Флоринда, умоляю тебя!
   - Удобно ли это?
   - Конечно, я думаю. Говори с ними прямо. Скажи, что я принадлежу  сенату.
Это безрассудство таким образом  добиваться  склонности  дочери  республики.
Скажи что хочешь.., но только откровенно.
   - Ах! Это дон Камилло Монфорте! Я узнаю его по благородной  осанке  и  по
тому, как изящно он подает знак рукой.
   - Такой опрометчивый поступок погубит его! Ему откажут в  ходатайстве,  а
самого вышлют из Венеции. Кажется, близок час, когда проплывает  полицейская
гондола? Убеди его поскорее уехать, добрая Флоринда... И все же.., можем  ли
мы допустить подобную грубость по отношению к столь именитому синьору?
   -  Падре,  что  делать?  Вы  знаете,  что  грозит  неаполитанцу  за   его
безрассудную отвагу. Помогите нам своей мудростью, время ведь не терпит.
   Кармелит внимательно и с ласковым состраданием наблюдал  волнение,  какое
пробудили непривычные переживания в пылкой  душе  прекрасной,  но  неопытной
венецианки. Жалость, печаль и сочувствие были написаны на его скорбном лице,
когда он видел, как чувства берут верх над бесхитростным разумом  и  горячим
сердцем все это говорило о нем как о человеке, скорее  познавшем  опасности
страстей, чем осуждающем их без попытки даже вникнуть в их источник и  силу.
Услыхав обращенные к нему слова гувернантки, он повернулся и молча вышел  из
комнаты. Донна Флоринда покинула балкон и подошла к своей  воспитаннице.  Ни
словом, ни жестом не пытались  они  поведать  друг  другу  о  владевших  ими
чувствах. Виолетта бросилась в объятия более искушенной подруги  и  спрятала
лицо у нее на груди. В это мгновение музыка внезапно  смолкла  и  послышался
плеск весел.
   - Он уехал! - воскликнула  девушка,  чей  разум,  несмотря  на  смущение,
сохранил свою остроту. - Гондолы уплывают, а мы не сказали даже обычных слов
благодарности!
   - И  не  нужно:  этим  можно  только  увеличить  опасность,  и  без  того
достаточно серьезную. Вспомни о своем высоком  предназначении,  дитя,  и  не
мешай им удалиться.
   - А все-таки, мне кажется,  девушке  знатного  происхождения  не  следует
пренебрегать правилами вежливости. Эта  любезность  могла  быть  всего  лишь
простым знаком внимания, и нехорошо, что мы отпустили их, не поблагодарив.
   - Оставайся в комнате. Я посмотрю, куда направились лодки, ибо оставаться
в неведении выше сил женщины.
   - Спасибо, дорогая Флоринда! Поспеши, а то они  свернут  в  другой  канал
прежде, чем ты их увидишь.
   Гувернантка вмиг очутилась на балконе. Но не успела она окинуть  взглядом
погруженный во тьму канал, как нетерпеливая Виолетта уже спрашивала, что она
видит.
   - Лодки уплыли, - был ответ. - Гондола с музыкантами уже входит в Большой
канал, гондола же кавалера куда-то исчезла!
   - Нет, посмотри еще. Не может быть, чтобы он так спешил нас покинуть.
   - Ах да, я не там его искала. Вон его гондола, у моста через канал.
   - А кавалер? Он ожидает какого-нибудь знака внимания? В этом мы не должны
ему отказать.
   - Я его не вижу. Его слуга  сидит  на  ступенях  причала,  а  в  гондоле,
кажется, никого нет. Слуга как будто  ждет  кого-то,  но  я  нигде  не  вижу
господина.
   - Святая Мария! Неужели что-нибудь случилось с доблестным герцогом святой
Агаты?
   - Ничего, если не считать, что ему выпало счастье упасть к вашим ногам! -
послышался голос совсем рядом с наследницей,  Донна  Виолетта  обернулась  и
увидела возле себя на коленях того, кто заполнял все ее мысли.
   Удивленные возгласы девушки и ее подруги, быстрые, твердые шаги монаха  -
и вот наконец все действующие лица собрались вместе.
   - Не надо, не надо! - с упреком сказал монах. - Встаньте, дон Камилло, не
заставляйте меня раскаиваться, что я внял вашим мольбам  вы  нарушаете  наш
уговор.
   - Точно так же, как чувства мои нарушают все расчеты, - ответил герцог. -
Падре, бесполезно противиться воле провидения. Оно послало  меня  на  помощь
этому прелестному созданию, когда по вине несчастного случая она оказалась в
водах Джудекки, и снова провидение оказывает  мне  милость,  открыв  чувства
этой девушки. Говори, прекрасная Виолетта, скажи, что ты не станешь  жертвой
эгоизма сената - ведь ты не подчинишься желанию отдать твою  руку  торговцу,
который готов надругаться над святейшим из всех обетов,  лишь  бы  завладеть
твоим богатством?
   - Кому же я предназначена?
   - Не  все  ли  равно  кому,  раз  не  мне?  Какому-то  удачливому  купцу,
ничтожеству, злоупотребляющему дарами фортуны.
   - Тебе известны венецианские обычаи, Камилло, и ты должен понять,  что  я
полностью в их власти.
   - Встаньте, герцог  святой  Агаты,  -  повелительно  сказал  монах.  -  Я
допустил, чтобы вы вошли в этот дворец, стремясь  предотвратить  неприличную
сцену у его ворот и спасти вас самого от опрометчивого  пренебрежения  волей
сената. Бесполезно питать надежды, которым Противостоит политика республики.
Встаньте же и не забывайте своих обещаний.
   - Пусть будет так, как решит моя госпожа. Поддержи  меня  хотя  бы  одним
ободряющим взглядом, прекраснейшая Виолетта, и тогда вся Венеция с ее  дожем
и инквизицией не помешает мне стоять перед тобой на коленях!
   - Камилло, - ответила с трепетом девушка, -  не  тебе,  моему  спасителю,
становиться передо мной на колени!
   - Герцог святой Агаты! Дочь моя!
   - О, не слушай его, благородная Виолетта! Он говорит то, что  принято,  -
он говорит, как все в том возрасте, когда язык человека порицает чувства его
юности.
   Он кармелит и должен казаться благоразумным. Он никогда не был во  власти
страстей! Холод кельи остудил его сердце. Будь он  человечнее,  он  знал  бы
любовь, а узнав любовь, он не надел бы рясы.
   Отец  Ансельмо  отступил  на  шаг,  как  человек,  почувствовавший  укоры
совести, и его бледное аскетическое лицо приобрело мертвенный оттенок.  Губы
его шевелились, словно монах хотел что-то сказать, но не мог  произнести  ни
звука. Кроткая Флоринда, заметив его волнение, сама попыталась встать  между
порывистым юношей и своей подопечной.
   - Может быть, это и правда, синьор Монфорте, - сказала она, - что сенат с
отеческой заботой  подыскивает  достойного  супруга  наследнице