витала  над  стариком,  но  глаза  его  с
невыразимой любовью глядели на сына.
   - Он добрый... Он не уведет тебя отсюда! - прошептал несчастный.
   - Они не могут оставить тебя умирать одного, отец!
   - Мне хочется, чтобы ты был рядом со мной, сынок... Ты ведь  сказал,  что
мать и сестра умерли?
   - Да.
   - А ведь сестра твоя была еще так молода!
   - Обе умерли, отец-Старик тяжело вздохнул и замолк.  Якопо  почувствовал,
как отец в темноте ищет его руку. Он помог ему и  почтительно  положил  руку
отца себе на голову.
   - Да благословит тебя пречистая дева Мария! - за" шептал старик.
   Вслед за торжественными словами раздался прерывистый вздох.  Якопо  низко
опустил голову и стал молиться, Воцарилась глубокая тишина.
   -  Отец!  -  позвал  он  вскоре,   вздрогнув   при   звуке   собственного
приглушенного голоса.
   Ответа не было. Протянув  руку,  Якопо  почувствовал,  что  тело  старика
холодеет. Скованный отчаянием, Якопо вновь склонил  голову  и  начал  горячо
молиться за усопшего.
   Когда дверь камеры отворилась, Якопо, исполненный достоинства,  присущего
людям мужественным, которое лишь укрепилось благодаря только  что  описанной
сцене, вышел к стражникам. Он протянул вперед руки и стоял неподвижно,  пока
надевали наручники. Затем вся процессия двинулась  обратно  к  залу  тайного
судилища. Через несколько минут браво вновь стоял перед Советом Трех.
   - Якопо Фронтони, - начал секретарь, -  тебя  обвиняют  еще  и  в  другом
преступлении, которое  совершено  недавно  в  нашем  городе.  Знаешь  ли  ты
благородного калабрийца, домогавшегося звания сенатора, который  уже  долгое
время жил в Венеции?
   - Знаю, синьор.
   - Приходилось ли тебе иметь с ним какие-нибудь дела?
   - Да, синьор.
   Этот ответ был выслушан с явным интересом.
   - Знаешь ты, где сейчас находится дон Камилло Монфорте?
   Якопо колебался. Учитывая огромную осведомленность Совета, он сомневался,
разумно ли отрицать свою причастность к побегу влюбленных. И, кроме того,  в
ту минуту ему тяжело было лгать.
   - Не можешь ли ты сказать, почему  молодого  герцога  нет  сейчас  в  его
дворце? - повторил секретарь, - Ваша милость, он покинул Венецию навсегда.
   - Откуда ты знаешь об этом?  Неужели  он  сделал  поверенным  своих  тайн
наемного убийцу?
   Улыбка на лице Якопо выражала такое безграничное презрение, что при  виде
ее секретарь тайного трибунала снова уткнулся носом в бумаги.
   - Я повторяю вопрос: он доверял тебе?
   - В этом деле, синьор, доверял. Дон Камилло Монфорте сам сказал мне,  что
никогда не вернется в Венецию!
   - Но это невозможно! Ведь тогда он  должен  навсегда  оставить  все  свои
надежды и лишиться огромного состояния!
   - Его утешает любовь знатной наследницы и ее богатство.
   Несмотря  на  приобретенную  долгим  опытом  сдержанность   и   привычное
достоинство, которое они всегда сохраняли при исполнении  этих  таинственных
обязанностей, среди судей снова произошло замешательство.
   - Пусть стража выйдет, - произнес инквизитор в красной мантии.
   Когда приказание было исполнено и в зале  остались  только  члены  Совета
Трех, обвиняемый и секретарь, допрос продолжался,  и  сенаторы,  полагавшие,
что их маски производят впечатление на браво, и  прибегая  ко  всякого  рода
коварным трюкам, задавали вопросы.
   - Ты сообщил важную весть, Якопо, - продолжал человек в  алой  мантии.  -
Если ты будешь благоразумен и расскажешь  нам  все  подробности,  это  может
спасти тебе жизнь.
   - Что же вы хотите от меня услышать,  ваша  светлость?  Ясно,  что  Совет
знает о побеге дона Камилло, и я  никогда  не  поверю,  что  глаза,  которые
постоянно  открыты,  не  заметили  исчезновения  дочери  покойного  сенатора
Тьеполо.
   - Ты прав в обоих случаях, Якопо! Но расскажи  нам,  как  это  произошло.
Помни, твоя судьба зависит от того, заслужишь ли ты благосклонность сената.
   Снова ледяной взгляд Якопо заставил его судей отвести глаза в сторону.
   - Для смелого влюбленного нет преград, синьор, -  ответил  он.  -  Герцог
богат и может нанять тысячи слуг, если они ему понадобятся.
   - Ты увиливаешь от ответа, Якопо!  Шутки  над  Советом  не  пройдут  тебе
даром. Кто помогал ему?
   - У него много преданных слуг, ваша светлость, много смелых гондольеров и
других помощников.
   - " Это нам известно! Но устроить побег ему помогли какие-то другие люди.
Да и бежал ли он вообще?
   - А разве он в Венеции, синьор?
   - Об этом мы тебя и спрашиваем. В Львиной пасти найдено донесение, в  нем
тебя обвиняют в убийстве герцога!
   - Ив убийстве донны Виолетты?
   - О ней там ничего не сказано. Что ты можешь ответить на это обвинение?
   - Синьор, зачем мне выдавать свои тайны?
   - Ах, вот оно что! Ты увиливаешь от ответа и хитришь? Не  забудь,  что  у
нас есть один заключенный, который сидит  под  свинцовой  крышей,  и  с  его
помощью мы добьемся от тебя правды!
   Якопо с достоинством выпрямился, но взгляд его был грустен, а  в  голосе,
несмотря на все усилия, слышалась тоска.
   - Сенаторы, - сказал он, - ваш заключенный,  что  томился  под  свинцовой
крышей, отныне свободен!
   - Что? Еще смеешь шутить?
   - Я говорю правду. Долгожданная свобода пришла к нему наконец!
   - Значит, он...
   - ..умер, - торжественно  докончил  Якопо.  Двое  старших  членов  Совета
удивленно переглянулись, меж тем как младший сенатор ловил  каждое  слово  с
интересом человека, который только приступает к исполнению своих секретных и
не слишком приятных обязанностей. Старшие посоветовались и сообщили сенатору
Соранцо то, что сочли нужным.
   - Итак, расскажешь ли ты нам все, что знаешь о деле герцога святой Агаты,
хотя бы ради спасения собственной жизни, Якопо? - продолжал один  из  судей,
когда они кончили шептаться.
   Якопо не  проявил  ни  малейшего  волнения  при  этой  угрозе,  но  после
некоторого раздумья он ответил так же откровенно, как стал бы говорить  лишь
на исповеди:
   - Вам известно, благородные сенаторы,  что  правительство  желало  выдать
замуж наследницу покойного синьора Тьеполо по своему усмотрению.  Вам  также
известно, что ее любил герцог святой Агаты и что она отвечала взаимностью на
любовь благородного неаполитанца со  всем  пылом  юного  сердца  и  со  всей
скромностью, присущей девице ее положения и воспитания.  Разве  удивительно,
что двое влюбленных борются за свое счастье? Синьоры, в ту ночь, когда погиб
Антонио, я бродил один среди могил Лидо, и в душе моей теснились грустные  и
горькие мысли жизнь стала для меня непосильным бременем. Если бы злой  дух,
владевший тогда мной, утвердил  свою  власть,  я  умер  бы  смертью  жалкого
самоубийцы. Но бог послал мне на помощь дона Камилло  Монфорте.  В  ту  ночь
герцог доверил мне свою тайну, и я вызвался помочь ему.  Я  поклялся  ему  в
верности, поклялся умереть за него, если это будет нужно, и помочь  отыскать
его жену. И я сдержал свое слово! Счастливые влюбленные находятся теперь  во
владениях    римской    церкви,    под    могущественным    покровительством
кардинала-секретаря, который является братом матери дона Камилло.
   - Глупец! Зачем ты это сделал? Разве тебе не дорога жизнь?
   - Нет, ваша светлость, нисколько! Я думал  только  о  том,  чтобы  излить
кому-либо свою наболевшую душу, а про гнев сената я и  не  вспоминал.  Давно
уже не было в моей жизни более  радостного  мгновения,  чем  то,  когда  дон
Камилло Монфорте заключил в свои  объятия  плачущую  от  счастья  прекрасную
донну Виолетту!
   Судьи были так поражены  спокойной  решительностью  браво,  что  невольно
приостановили допрос. Наконец старший из сенаторов продолжал:
   - Сообщишь ли ты нам подробности бегства дона Камилло? Помни, Якопо, этим
ты можешь сохранить себе жизнь.
   -  Теперь  она  мне  не  Дорога,  синьор...  Но,  чтобы   доставить   вам
удовольствие, я расскажу все без утайки.
   И Якопо просто и правдиво поведал о том, как  дон  Камилло  готовил  свой
побег, о его планах, надеждах, отчаянии и, наконец, об успешном  бегстве.  В
своем рассказе он не скрыл ничего и лишь не назвал места, где женщины  нашли
временный приют, и не упомянул имени Джельсомины.  Якопо  не  забыл  ни  про
покушение Джакомо Градениго на жизнь неаполитанца, ни  про  участие  в  этом
деле старого  ювелира.  Внимательней  всех  слушал  браво  сенатор  Соранцо.
Несмотря на свою роль обвинителя, он с замиранием сердца слушал, когда узник
рассказывал обо всем, что пришлось пережить влюбленным, а услыхав счастливый
конец истории, сенатор почувствовал огромное радостное облегчение. Его более
искушенные коллеги, напротив, слушали подробный рассказ браво с подчеркнутым
спокойствием. Цель государства, в котором царит ложь и  неискренность,  -  с
выгодой подчинять себе души подданных. Условности  и  притворство  вытесняют
тогда чувства и справедливость но, с другой  стороны,  никто  не  принимает
свое поражение так покорно, как тот, кто  достиг  выгод  вопреки  природе  и
справедливости, и  покорность  его  бывает  обычно  тем  более  полной,  чем
нестерпимее было прежде высокомерие.
   Оба старых  сенатора  сразу  поняли,  что  дон  Камилло  и  его  спутница
ускользнули от них, и сообразили, как можно извлечь выгоду  из  создавшегося
положения. Решив, что Якопо больше им не  нужен,  они  приказали  стражникам
увести его в камеру.
   - Весьма уместно будет послать поздравление кардиналу-секретарю по случаю
брака его племянника с самой богатой невестой Венеции, - сказал  старший  из
членов Совета, когда за Якопо закрылась дверь. - Герцог слишком влиятелен, и
это может нам пригодиться.
   - А если он вспомнит, как сенат противился его браку? - усомнился в столь
дерзком плане Соранцо.
   -  Мы  объясним  это  действиями  предыдущего   состава   Совета.   Такие
недоразумения являются неизбежным следствием причуд свободы,  синьор!  Конь,
который родился и вырос на воле, не покоряется узде так, как жалкая скотина,
привыкшая тащить телегу. Сегодня вы в первый раз присутствуете на  заседании
Совета Трех, сенатор, и опыт со временем покажет вам, что, как  бы  ни  были
совершенны законы, на практике все же могут происходить  ошибки.  А  дело  с
молодым Градениго очень серьезно, синьоры!
   - Я уже давно знал, что это беспутный повеса! - сказал второй из  старших
судей. - Весьма жаль, что у столь благородного и почтенного  сенатора  вырос
такой недостойный сын. Но ни сенат, ни жители Венеции не потерпят убийств!
   - Ах, если бы они случались не так часто! - искренне  воскликнул  сенатор
Соранцо.
   - - Да, в самом деле! Некоторые секретные данные указывают на то, что это
вина Якопо, хотя многолетний опыт убедил нас полностью доверять также и  его
донесениям.
   - Как? Разве Якопо - агент полиции?
   - Об этом поговорим на досуге, синьор Соранцо. Сейчас  нужно  рассмотреть
дело о покушении на жизнь человека, находившегося под защитой наших законов.
   Затем Совет начал серьезно  обсуждать  дело  Градениго  и  ювелира.  Надо
отдать им должное: карающая десница Венеции опускалась слишком быстро и  без
промаха. Справедливость торжествовала лишь в  тех  случаях,  когда  не  были
затронуты интересы государства  или  если  невозможно  было  пустить  в  ход
подкуп. Что касается последнего, то из-за ревностности властей и  постоянной
слежки тех, кто был удален от соблазна в силу того, что уже накопил  большое
состояние, им пользовались гораздо реже, чем в других государствах.
   Синьору Соранцо теперь  представился  прекрасный  случай  для  проявления
благородства. Будучи в родственных отношениях с семьей Градениго, он все  же
горячо  осуждал  поведение  молодого  патриция.  Его  первым  порывом   было
требовать примерного наказания преступника, дабы  народ  знал,  что  высокое
положение не освобождает в  Венеции  от  заслуженной  кары.  Однако  старшие
коллеги постепенно убедили его в том, что  закон  обычно  различает  попытку
совершить  преступление  от   уже   совершенного   преступления.   Несколько
охлажденный  рассуждением  своих  трезвых  наставников,  Соранцо   предложил
передать дело на рассмотрение обычного суда. Можно привести  много  случаев,
когда аристократия Венеции жертвовала кем-либо из своей  собственной  среды,
чтобы создать впечатление беспристрастности  суда,  ибо,  когда  такие  дела
велись с должным благоразумием,  это  скорее  укрепляло,  чем  ослабляло  ее
власть. Но  дело  Градениго  было  слишком  позорным,  чтобы  отважиться  на
подобную огласку, и остальные члены Совета  высказались  против  предложения
своего неопытного собрата, приведя весьма благовидные  и  довольно  разумные
доводы. Наконец было решено, что они сами вынесут приговор.
   Следующим стоял вопрос  о  характере  наказания.  Самый  старший  сенатор
предложил выслать Джакомо Градениго на несколько месяцев, ибо тот не раз уже
навлекал на себя гнев сената. Но Соранцо со всем пылом  благородного  сердца
воспротивился столь  легкой  каре.  Он  настоял  на  своем,  причем  старшие
сенаторы позаботились о том, чтобы их согласие  выглядело  как  уступка  его
аргументам. В конце концов решено было выслать Джакомо Градениго из  Венеции
на десять лет, а Осию - пожизненно. Если читателю кажется, будто  осужденные
не понесли  строгого  наказания,  то  пусть  он  не  забывает,  что  ювелиру
следовало благодарить судьбу за то, что он так легко отделался.
   - Мы должны  предать  гласности  сам  приговор  и  причины,  которыми  он
продиктован, - сказал один из судей, после того как обсуждение кончилось.  -
Власть всегда только выигрывает, обнародовав справедливое решение.
   - И приведя его в исполнение, я надеюсь, - вставил Соранцо. - Итак,  если
на сегодняшний вечер все наши дела окончены, мы можем разойтись?
   - Нет, у нас осталось еще дело Якопо.
   - Но мне кажется, что мы можем передать его в простой суд.
   - Как пожелаете, синьоры.
   Двое кивнули в знак согласия, и все стали готовиться уходить.
   Однако, прежде чем покинуть дворец, оба старших члена  Совета  еще  долго
совещались между  собой.  В  результате  появился  тайный  приказ  судье  по
уголовным делам, и затем  оба  сенатора  отправились  по  домам  с  чувством
глубокого удовлетворения.
   Соранцо же, наоборот, хотелось поскорее очутиться  снова  в  кругу  своей
счастливой семьи. Впервые в жизни он возвращался в свой  дворец  недовольный
собою. Его  угнетала  безотчетная  грусть,  ибо  он  сделал  первый  шаг  на
тернистом и скользком пути,  в  конечном  счете  приводившем  к  гибели  все
благородные порывы души, которые  могут  процветать  лишь  вдали  от  лжи  и
коварных доводов своекорыстия. Сенатор был  бы  счастлив  вновь  ощутить  на
сердце легкость, с какой он провожал свою прекрасную супругу  к  ее  гондоле
вечером, но в ту ночь он долго не мог уснуть, потрясенный  пышным  пасквилем
на самые священные наши обязанности, одним из  участников  которого  был  он
сам,

Глава 29

   - Ты не виновен?
   - Нет, конечно.
   Роджерс

   На следующее утро хоронили Антонио. Тайные агенты полиции приложили много
усилий, чтобы распустить по городу слухи о том, что сенат  разрешил  воздать
такие почести праху старого рыбака за его  победу  в  гонках,  а  также  как
возмещение за его безвременную и таинственную  смерть.  В  назначенный  час,
одетые подобающим образом, на площади собрались рыбаки, гордые оказанным  им
вниманием и готовые забыть свой прежний гнев  во  имя  оказанных  им  теперь
почестей. Вот как легко тем, кто благодаря случайности своего  рождения  или
принципам порочного социального устройства находится у  власти,  заглаживать
причиненное зло, поступаясь какими-то мелкими привилегиями.
   Пред алтарем собора Святого Марка  все  еще  служили  заупокойные  мессы.
Первым среди священников был добрый кармелит не зная усталости и голода, он
усердно молился ради спасения души того, чьей гибели, можно сказать, сам был
свидетелем. Но в эту минуту волнения на его усердие обратили внимание только
те, кто должен был пресекать чрезмерные проявления чувств  и  вообще  всякие
нежелательные сцены.
   Когда монах отошел от алтаря перед самым выносом  юла,  он  почувствовал,
как кто-то слегка потянул его за рукав, и через минуту очутился среди колонн
сумрачного собора наедине с незнакомцем.
   - Падре, вам ведь не раз приходилось давать отпущение грехов умирающим? -
сказал незнакомец, и в этой  фразе  прозвучало  скорее  утверждение,  нежели
вопрос.
   - Это моя священная обязанность.
   - Сенат не забудет ваших услуг. Вы  понадобитесь  после  того,  как  тело
рыбака предадут земле.
   Монах вздрогнул и побледнел, но, перекрестившись, наклонил голову в  знак
того, что готов исполнить свой долг. В это  время  тело  рыбака  подняли,  и
процессия двинулась на площадь.  Впереди  шли  служители  собора,  за  ними,
распевая псалмы, следовал церковный хор. Кармелит поспешил присоединиться  к
нему. Далее несли покойного, без гроба, так как подобной роскоши  и  по  сей
день не знают итальянцы низшего сословия. Покойный был обряжен в праздничную
одежду, на груди лежал крест ветер развевал седые  волосы,  и,  словно  для
того, чтобы смягчить жуткий облик смерти, на  лицо  старика  положили  букет
цветов. Носилки покойного были богато украшены резьбой  и  позолотой  -  еще
одно  печальное  свидетельство  ложной   гордости   и   пустых   устремлений
человеческого тщеславия.
   За телом шел юноша по его загорелому лицу, крепкой полуобнаженной фигуре
и мрачному, блуждающему взгляду можно было догадаться, что это внук Антонио.
Сенат знал, когда ему следовало милостиво уступить - теперь юношу освободили
от работы на галерах, конечно, как шептали кругом, из сострадания по  поводу
безвременной смерти деда. Прямой взгляд,  бесстрашная  душа  и  непреклонная
честность старого Антонио ожили теперь в его внуке. Несчастье лишь  смягчило
все эти черты:
   Когда процессия двигалась по набережной к арсеналу, рыдания теснили грудь
юноши, и губы его поминутно вздрагивали - горе угрожало взять верх  над  его
выдержкой.
   Но он не проронил ни единой слезы, пока земля не скрыла от его взора тело
Антонио. Лишь тогда он, шатаясь, вышел из толпы, сел один в  стороне  и  дал
волю слезам он плакал так, как может плакать  лишь  человек  его  возраста,
почувствовавший себя одиноким в жизненной пустыне.
   Так окончилось происшествие с  рыбаком  Антонио  Веккио,  чье  имя  скоро
забыли в этом полном тайн городе, и лишь рыбаки с лагун хранили память о нем
и долго еще превозносили его умение рыбачить и гордились  победой  в  гонках
над лучшими гребцами Венеции. Внук его жил и работал так же,  как  и  другие
юноши его сословия, и здесь мы расстанемся с  ним,  сказав  только,  что  он
настолько унаследовал природные качества деда, что не явился несколько часов
спустя на Пьяцетту вместе с  толпой,  которую  привело  туда  любопытство  и
мстительные чувства.
   Отец Ансельмо нанял лодку и, подъехав к набережной, вышел на  Пьяцетте  в
надежде, что ему, может быть, удастся наконец разыскать тех, к кому  он  был
так глубоко привязан и о чьей судьбе до сих пор не  имел  никаких  сведений.
Надежде этой, впрочем, не суждено было сбыться. Человек, обратившийся к нему
в соборе, уже ждал его, и,  зная,  что  бесполезно  и,  более  того,  опасно
противоречить там, где  затронуты  интересы  государства,  кармелит  покорно
отправился вслед за ним. Они шли кружным путем, но  в  конце  концов  дорога
привела их к зданию тюрьмы. Там монаха оставили в помещении смотрителя,  где
он должен был дожидаться, пока его вызовут.
   Теперь отправимся в камеру Якопо. После допроса на  Совете  Трех  он  был
отведен в мрачную  комнату,  где  провел  ночь,  как  обычный  арестант.  На
рассвете браво предстал пред так называемыми судьями,  которые  должны  были
решить его судьбу. Мы говорим "так называемыми" не  случайно,  ибо  система,
при  которой  желания  правителей  не  только  не  совпадают  с   интересами
подданных,  но  и  расходятся  с  ними,  никогда  не  распол