, узнают друг друга по многим приметам.
   - У тебя красивое лицо, синьор, и прятать его совсем ни к чему. Я заметил
тебя среди веселившейся толпы, когда ты и не подозревал  об  этом,  и  скажу
тебе откровенно, вовсе не думая извлечь из этого какую-либо выгоду для себя,
человеку с таким красивым лицом нужно всем его показывать, а не прятать  всю
жизнь под маской.
   - Я же тебе сказал: я делаю то, что мне приказано. А раз ты знаешь  меня,
смотри не выдай.
   - Бог ты мой! Твои  тайны  в  такой  же  безопасности,  как  если  бы  ты
исповедался своему духовнику! Я не из тех, кто шатается среди продавцов воды
и разбалтывает секреты но ты искоса взглянул на меня, когда танцевал  среди
масок на площади, и я тебе подмигнул! Разве я не прав, Родриго?
   - А ты умнее,  синьор  Стефано,  чем  я  думал,  хоть  твое  искусство  в
управлении фелуккой ни для кого не секрет.
   - Есть две вещи, синьор Родриго, которые я ценю в себе, хотя, надеюсь,  с
надлежащей христианской скромностью. Немногие из  моряков,  плавающих  вдоль
этого  побережья,  могут  похвастать  большим  умением  управлять  судном  в
мистраль, сирокко, левантер или зефир а что  касается  масок,  то  я  узнаю
своего знакомого на карнавале, нарядись он  хоть  самим  сатаной!  По  части
предсказания шторма или опознания маски, синьор  Родриго,  я  не  знаю  себе
равного среди людей не слишком ученых.
   - Это ценные качества для того, кто живет морем и сомнительной торговлей.
   - Ко мне на фелукку  приходил  мой  старый  друг  Джино,  гондольер  дона
Камилло Монфорте, а с ним - женщина в маске. Он довольно ловко отделался  от
нее, решив, наверно, что оставил ее среди незнакомых людей. Но я сразу узнал
ее - это была дочь виноторговца, который уже попробовал мое  лакрима-кристи.
Она  очень  рассердилась  на  Джино  за  его  трюк  с  ней,  но  мы  все  же
воспользовались случаем и заключили с ней сделку на оставшиеся бочонки вина,
спрятанные у меня под балластом, в то время как Джино обделывал дела  своего
господина на площади Святого Марка.
   - А что за дела у него были, ты не узнал, добрый Стефано?
   - Куда там! Гондольер так спешил, что едва успел со  мной  поздороваться,
но вот Аннина...
   - Аннина?!
   - Она самая. Ты, конечно, знаешь Аннину, дочь старого  Томазо,  ведь  она
танцевала в той же компании, где я заметил и тебя! Я бы не говорил о девушке
так, если бы не знал, что ты и сам не прочь  попробовать  вино,  которое  не
проходит через таможню.
   - Об этом не беспокойся. Я поклялся тебе, что ни одна тайна  такого  рода
не сорвется с моих губ. Но эта Аннина  -  девушка  очень  сообразительная  и
смелая.
   - Между нами говоря, синьор Родриго, не так легко определить, кто здесь в
Венеции шпионит для правительства, а кто нет. Иногда мне  кажется  по  твоей
привычке вздрагивать и по некоторым интонациям твоего голоса, что  и  ты  не
кто иной, как переодетый генерал, командующий галерным флотом.
   - И это с твоим-то знанием людей!
   - Если бы вера никогда не обманывала, кто бы ее ценил? За  тобой,  видно,
еще никогда так отчаянно не гонялся нехристь, Родриго, а не то бы  ты  знал,
как быстро человек переходит от страха к надежде, от ярости  -  к  смиренной
молитве. Помню, однажды, в суматохе и спешке, когда ревел ветер  и  свистели
ядра, а перед глазами были одни тюрбаны нехристей и в голове только мысли  о
бастинадо, я начал молиться святому Стефано таким голосом, каким  кричат  на
собак, а матросов подгонял жалобным мяуканьем. Черт побери!  Нужно  испытать
такие вещи самому, синьор Родриго, чтобы узнать хотя бы, на что ты способен.
   - Ты прав. Но кто такой этот Джино, о котором ты говорил, и как  он  стал
гондольером в Венеции, если он родом из Калабрии?
   - Этого я не знаю. Его хозяин - и, можно сказать, мой хозяин, так  как  я
тоже родился в его владениях, - молодой герцог святой Агаты, тот самый,  что
добивается поддержки  сената  в  своей  претензии  на  богатства  и  почести
последнего из рода Монфорте. Этот процесс  тянется  так  долго,  что  парень
успел стать гондольером, перевозя  хозяина  из  его  дворца  к  тем  знатным
господам, у которых он ищет поддержки... По крайней мере, так объясняет  все
это сам Джино.
   - Я его знаю. Он одет в цвета своего хозяина. И он не лишен ума?
   - Синьор Родриго, вряд ли кто-нибудь  из  калабрийцев  может  похвалиться
умом. Мы ничем не отличаемся от наших соседей, но исключения всегда  бывают.
Джино достаточно ловок в своем  деле  и  вообще  человек  неплохой,  но  что
говорить - мы ведь не ищем в  гусятине  прелести  жареного  бекаса.  Природа
создала человека", однако дворян  создают  короли.  А  Джино  -  всего  лишь
гондольер.
   - И искусный?
   - Руки и ноги у него на месте, но, когда речь идет  о  знании  людей  или
вещей, бедный Джино - только гондольер! У  парня  прекрасное  сердце,  и  он
никогда не замедлит услужить другу. Я его люблю, но что правда, то правда.
   - Ну, держи наготове свою фелукку, потому что она в  любую  минуту  может
нам понадобиться!
   - Тащи свой груз, а  уж  я  сделаю  остальное,  -  Прощай.  Советую  тебе
воздержаться от других дел и смотри, чтобы завтрашнее веселье  не  испортило
твоих людей!
   - Попутного ветра тебе, синьор Родриго. Все будет в порядке.
   Браво вернулся в гондолу, и она  скользнула  прочь  от  фелукки  с  такой
легкостью, которая показывала, что рука,  управляющая  ею,  искусно  владеет
веслом. Якопо помахал рукой Стефано, и вскоре  его  лодка  затерялась  среди
судов, заполнивших порт.
   Еще несколько минут капитан "Прекрасной  соррентинки"  ходил  по  палубе,
вдыхая прохладный ветерок с Лидо, а затем пошел вниз, спать.
   К этому времени темные, бесшумные  гондолы,  обычно  сотнями  снующие  по
водному простору, уже скрылись. Не  слышно  было  больше  звуков  музыки  на
каналах, и Венеция, в  другое  время  такая  оживленная,  теперь,  казалось,
заснула мертвым сном.

Глава 8

   Рыбак везет семью - жену с ребенком,
   Покинув свой зеленый островок.
   А рядом - землепашец. Близ него -
   Простая деревенская девчушка,
   Впервые убежавшая из дома
   Монахини, монахи - на пароме
   Столпились все.
   Роджерс, "Италия"

   Никогда еще массивные купола, великолепные  дворцы  и  сверкающие  каналы
Венеции не были залиты столь ярким солнцем, как в  день,  наступивший  после
этой ночи. Солнце едва показалось над низким  берегом  Лидо,  а  на  площади
Святого Марка уже раздались звуки рогов и труб.  Долгим  эхом  прокатился  в
ответ  пушечный  выстрел  из  дальнего  Арсенала.  Тысяча   быстрых   гондол
заскользила  из  каналов  во  всех  направлениях,  через  порт,  Джудекку  и
различные внешние каналы, а морская дорога от Фузины и близлежащих  островов
была усеяна в это время бесчисленным множеством лодок, спешащих к городу.
   Горожане в праздничных одеждах  стали  спозаранку  выходить  на  улицы  и
площади. Мосты запестрели яркими платьями простолюдинок. Еще до полудня  все
улицы, ведущие к большой площади, опять,  как  и  вчера,  заполнили  веселые
людские потоки, и к тому времени, когда на колокольне древнего собора  умолк
торжественный праздничный перезвон, на площади Святого Марка  снова  бурлила
пестрая толпа. Но сегодня мало кто надел маски, глаза светились радостью,  и
люди с удовольствием поглядывали друг на друга открытым и ласковым взглядом.
Одним словом, в день своего любимого  торжества  Венеция  и  ее  народ  были
веселы  и  беззаботны.  Знамена  покоренных  наций  полоскались   на   верху
триумфальных мачт, на всех колокольнях были вывешены  изображения  крылатого
льва, и все дворцы были щедро расцвечены шелковыми драпировками,  свисающими
с балконов и окон.
   Над всей этой оживленной и яркой картиной стоял  неумолчный  гул  голосов
стотысячной толпы. Иногда, прерывая этот гул, взметались вверх голоса труб и
звучал приглушенный хор  разных  инструментов.  Там,  у  подножия  мачт,  на
которых развевались знамена покоренных Кандии, Крита и  Морей,  примостились
импровизаторы, которые на самом деле  служили  секретными  агентами  Тайного
Совета,  и  живо  рассказывали  простым  и  ясным  языком  о  былых  победах
республики, в то время как, среди  жадно  внимающей  толпы,  бродячие  певцы
восхваляли славу и справедливость государства Святого Марка. Каждый  удачный
намек на те события,  которыми  гордилась  нация,  сопровождался  возгласами
одобрения, и крики "браво",  громкие  и  часто  повторяемые,  были  наградой
агентам полиции всякий раз, когда они особенно искусно играли на иллюзиях  и
тщеславии своих слушателей.
   Тем временем сотни гондол,  богато  разукрашенных  резьбой  и  позолотой,
начали группироваться в порту, доставляя сюда самых прекрасных и  грациозных
венецианок. Корабли уже освободили проход, и гондолам открылся широкий  путь
из гавани  у  набережной  Пьяцетты  к  дальним  отмелям,  сдерживающим  воды
Адриатики. Возле этого водного пути быстро собиралось множество различных по
форме и убранству лодок, в которых находились любопытные.
   Сутолока все увеличивалась, по мере того как солнце поднималось к зениту.
Обширные равнины Падовано, казалось, отдали все  свое  население  непрерывно
растущей веселой людской толпе. Появилось несколько робких  и  нерешительных
масок: это были монахи, которые тоже  хотели  немного  развлечься  и  тайком
урвать несколько приятных минут, внеся хоть  какое-то  разнообразие  в  свою
скучную отшельническую жизнь. Вот появились богатые морские  экипажи  послов
иностранных государств, аккредитованных в Венеции, и наконец раздались звуки
фанфар, и под приветственные крики из арсенального канала выплыл "Буцентавр"
и стремительно пошел к своей стоянке у пристани Святого Марка.
   Все  эти  необходимые  приготовления  заняли  несколько  часов.  Но   вот
алебардщики и другие стражи, охраняющие главу  республики,  стали  расчищать
дорогу в толпе. А затем гармоничные  звуки  сотен  музыкальных  инструментов
возвестили о выходе дожа.
   Мы не будем затягивать свое повествование описанием помпезности, с  какой
роскошествующая и богатейшая аристократия, всегда державшаяся в  стороне  от
тех, кем она управляла, выставляла теперь, по случаю народного  празднества,
напоказ все свое великолепие. Из-под галереи дворца вышла  длинная  вереница
сенаторов, одетых в свои официальные костюмы и окруженных слугами в ливреях,
и спустилась по Лестнице Гигантов в мрачный  двор.  Оттуда  все  в  стройном
порядке вышли на  Пьяцетту  и  заняли  свои  места  на  крытой  палубе  всем
известного судна. Каждому патрицию было отведено свое  особое  место,  и  не
успели еще последние участники шествия покинуть набережную,  как  длинный  и
внушительный ряд суровых законодателей уже восседал  на  баркасе  строго  по
старшинству. Посланники, высшие сановники государства и тот старец, на  долю
которого выпала честь олицетворять собой в ту пору высшую власть  в  стране,
еще оставались на берегу, с привычной неторопливостью ожидая  того  момента,
когда им надлежит ступить на палубу корабля.
   Как раз в это мгновение старый рыбак со смуглым лицом, с босыми ногами  и
открытой грудью прорвался сквозь стражу и упал  на  колени  перед  дожем  на
камни набережной.
   -  Справедливости,  великий  государь!  -  вскричал   этот   храбрец.   -
Справедливости и милосердия! Выслушай  человека,  который  пролил  кровь  за
республику Святого Марка эти шрамы достаточное тому доказательство!
   - Справедливость и милосердие не всегда идут рука  об  руку,  -  спокойно
ответил тот, на чьей  голове  красовался  "рогатый  чепец"  дожа,  и  жестом
приказал страже оставить просителя в покое.
   - Великий государь, я  взываю  к  вашему  милосердию,  -  Кто  ты  и  чем
занимаешься?
   - Я рыбак с лагун. Зовут меня Антонио, и я  прошу  свободы  для  славного
мальчика - моей единственной  опоры  в  жизни,  -  которого  государственная
полиция силой оторвала от меня.
   - Так не должно быть! Насилие  несвойственно  справедливости.  Но,  может
быть, юноша нарушил закон и наказан за свои преступления?
   - Его вина, светлейший и справедливейший  синьор,  лишь  в  том,  что  он
молод, здоров, силен и ловок в морском деле. Его забрали в галерный флот, не
спросив его согласия и не предупредив, а я остался в одиночестве на старости
лет.
   Выражение жалости, которое появилось было на  светлом  лице  дожа,  сразу
сменилось недоверием,  его  взгляд,  прежде  смягченный  состраданием,  стал
холоден. Дож сделал знак страже  и  с  достоинством  поклонился  иностранным
посланникам, внимательным и любопытным свидетелям  этого  разговора,  жестом
приказав двигаться дальше.
   - Уберите этого человека,  -  сказал  офицер,  повинуясь  взгляду  своего
повелителя. - Нельзя задерживать церемонию из-за такой вздорной просьбы.
   Антонио не оказал никакого сопротивления и,  уступая  напору  окружающих,
покорно отступил и затерялся в толпе.
   Через несколько минут этот короткий эпизод был забыт, и  все  опять  были
поглощены более интересными событиями.
   Как только дож и его свита заняли свои места, прославленный адмирал  стал
к рулевому колесу, и огромный роскошный корабль с  позолоченными  галереями,
заполненными знатью, плавно и величественно отчалил  от  набережной.  Тотчас
вновь заликовали фанфары и раздался новый  взрыв  восторга  среди  зрителей.
Толпа бросилась к нему, и, когда "Буцентавр" достиг середины  гавани,  канал
почернел от гондол, устремившихся следом за ним. Весь этот шумный и  веселый
кортеж помчался вперед. Иногда какая-нибудь гондола, словно молния, мелькала
перед носом флагмана, а другие, будто мелкая рыбешка,  теснились  как  можно
ближе к громадному судну, насколько позволял размах его  тяжелых  весел.  По
мере того как с каждым новым усилием матросов корабль все дальше  уходил  от
земли, он, казалось, каким-то таинственным образом  удлинялся,  живой  хвост
позади него все рос и рос. И  это  видимое  единство  корабля  и  гондол  не
нарушилось  до  тех  пор,  пока  "Буцентавр"  не   миновал   остров,   давно
прославившийся  своим  монастырем  благочестивых   армян.   Здесь   движение
замедлилось, чтобы множество гондол могло еще приблизиться, и вся процессия,
слившись опять воедино, остановилась у места  высадки,  то  есть  у  берегов
Лидо.
   Венчание дожа с Адриатикой, как называлась эта старинная  церемония,  уже
много раз было описано, и  потому  нет  необходимости  вновь  описывать  его
здесь. Нас интересуют больше  события  личного  и  частного  характера,  чем
события  общественные,  и  потому   мы   пропустим   все,   что   не   имеет
непосредственного отношения к нашему повествованию.
   Когда  "Буцентавр"  остановился,  вокруг   его   кормы   было   расчищено
пространство, и на богато убранном мостике, устроенном  так,  что  его  было
видно далеко вокруг,  появился  дож.  В  поднятой  руке  он  держал  кольцо,
сверкающее драгоценными камнями затем, произнеся слова обручения, он бросил
кольцо на  лоно  своей  символической  невесты.  Раздались  возгласы,  снова
затрубили фанфары, и все  дамы  замахали  платками,  приветствуя  счастливый
союз.
   В эту самую минуту, когда шум еще больше  усилился  от  грохота  бортовых
орудий крейсеров, стоящих на каналах, и от стрельбы пушек  в  Арсенале,  под
галереей  "Буцентавра"  проскользнула  лодка.  Руки,  управлявшие  ею,  были
искусны и еще сильны, хотя волосы того, кто держал  весло,  уже  поредели  и
побелели от старости. Он бросил умоляющий взгляд на счастливые  лица  людей,
украшавших собою галерею принца, и  быстро  опустил  голову.  С  лодки  упал
маленький рыбацкий буй, и  она  ускользнула  прочь  так  быстро,  что  среди
всеобщего оживления и шума никто не обратил на нее внимания.
   Вскоре праздничная процессия повернула к городу, под оглушительные  крики
толпы, приветствовавшей счастливое завершение церемонии, которой  история  и
благословение римского папы придали особую святость, еще более  усугубляемую
суеверием. Правда, нашлись бы среди венецианцев и  такие,  кто  относился  к
знаменитому венчанию дожа с Адриатикой без всякого восторга и умиления, да и
некоторые  посланники  северных  морских  держав,  которым  случилось   быть
свидетелями   этой   церемонии,   едва    скрывали    улыбку,    обмениваясь
многозначительными взглядами. И все же обычай  продолжал  существовать,  ибо
воображаемое величие страны, если оно долго и упорно внушается ее гражданам,
так влияет на людей, что ни растущая слабость республики Святого  Марка,  ни
всем известное превосходство других стран в  Адриатике,  которую  республика
все  еще  считает   своей   собственностью,   не   могли   подвергнуть   эту
претенциозность тому осмеянию,  какого  она  заслуживает.  История  показала
всему миру, что Венеция упорно продолжала культивировать  этот  обман  целые
столетия, хотя и  благоразумие  и  скромность  подсказывали,  что  его  пора
прекратить.  Но  в  описываемый  нами  период   охмелевшее   от   честолюбия
государство только начинало, пожалуй,  ощущать  симптомы  своего  очевидного
увядания, но полностью еще не сознавало, что уже быстро  катится  вниз.  Так
общества, как и отдельные личности, приближаясь к своему закату, не замечают
признаков упадка, пока их не застигнет врасплох  та  судьба,  что  сокрушает
мощные империи подобно судьбе, сокрушающей слабого человека.
   "Буцентавр" не вернулся прямо в гавань, чтобы  оставить  на  берегу  свой
почетный и важный груз. Яркая, праздничная галера  бросила  якорь  в  центре
порта, напротив широкого устья Большого канала. Целое утро специальные  люди
только и занимались тем, что заставляли все  тяжелые  суда,  которые  обычно
стояли сотнями в этой главной артерии города, отойти в сторону и  освободить
место. Теперь же  глашатаи  призывали  горожан  посмотреть  гонки,  которыми
оканчивались официальные торжественные церемонии дня.
   Венеция  благодаря  своеобразному  расположению  и  огромному  количеству
профессиональных гребцов издавна  славилась  этими  развлечениями  на  воде.
Целые семейства были известны и прославлены  в  ее  преданиях  за  искусство
гребли, как в Риме были известны и прославлены семейства за подвиги, гораздо
менее полезные и более варварские. Для гонок выбирали обычно  гребцов  самых
энергичных и опытных затем участники молились своим святым покровителям,  а
публика старалась вдохновить  их  песнями,  рассказывающими  о  подвигах  их
предков, после чего начинались  гонки,  сопровождавшиеся  азартными  криками
толпы, - она изо всех сил помогала гребцам, пробуждая  в  них  честолюбие  и
жажду победы.
   Как только "Буцентавр" занял свое место,  появилось  тридцать  или  сорок
гондольеров,  одетых  в  праздничные  наряды  и  окруженных   взволнованными
друзьями и родными. Будущие соперники должны были поддержать былую репутацию
и славу своих имен, и все громко  предостерегали  их  от  позора  поражения.
Мужчины приветствовали их одобрительными возгласами, а слабая половина  рода
человеческого  поощряла  улыбками  и  слезами.  Гондольерам   напомнили   об
ожидавшей их награде, укрепили молитвой святым о помощи, а затем под крики и
добрые пожелания толпы отпустили  разыскивать  предназначенные  им  места  у
кормы галеры дожа.
   Как уже упоминалось на этих страницах, Венеция  разделена  на  две  почти
равные части каналом, гораздо  более  широким,  чем  обычные  водные  дороги
города. Эта главная артерия за свои  размеры  и  за  особую  значимость  для
города получила название "Большой канал".  Течение  его  так  же  неровно  и
капризно, как и его русло, в него очень часто заходят самые большие суда  из
залива, и потому он служит, по существу, вторым портом, а так как  он  очень
широк, то на всем  протяжении  через  него  перекинут  только  один  мост  -
знаменитый Риальто.
   На этом канале и происходили гонки, ибо он очень удобен  своей  длиной  и
шириной, да к тому же  по  берегам  его  расположены  многие  дворцы  важных
сенаторов, что тоже представляло удо