е  сочтете  себя  в  меньшей
безопасности, знав,  что  укрылись  в  здании  тюрьмы,  у  дочери  здешнего
смотрителя.
   Минута опрометчивых решений прошла, и настал черед размышлений.
   - Как зовут тебя, дитя мое? - спросила донна Флоринда, выступая вперед  и
завладевая беседой, когда ее спутница от удивления смолкла.  -  Мы  искренне
благодарны тебе за то, что ты не закрыла перед нами дверь в такую  тревожную
минуту. Так как же зовут тебя?
   - Джельсомина, - скромно ответила девушка. - Мой отец смотритель  тюрьмы.
Я увидела, как вы бежали по  набережной,  оказавшись  между  далматинцами  и
ревущей толпой, и подумала, что, наверно, даже тюрьма покажется  вам  сейчас
желанным убежищем.
   - Твое доброе сердце не ошиблось.
   - Если б я знала, синьора, что вы из дома Тьеполо, я поторопилась бы  еще
более, потому что мало осталось потомков этой благородной семьи  и  немногие
из тех, кто остался жив, окажут нам эту честь.
   Виолетта кивком поблагодарила девушку за любезность,  но,  вероятно,  уже
сожалела о том, что, гордясь своим происхождением,  так  неосторожно  выдала
себя.
   - Не можешь ли ты проводить нас в какое-нибудь более  укромное  место?  -
спросила она, заметив, что их объяснение происходит в коридоре.
   - Вы будете  чувствовать  себя  здесь  так  же  уединенно,  как  в  вашем
собственном  дворце,  синьоры,  -  ответила  Джельсомина,  ведя  их  боковым
коридором в квартиру своего отца, из окон которой она и увидала двух женщин,
бежавших в испуге по набережной. - Никто не приходит сюда, кроме отца и меня
самой, да и он всегда занят своими делами.
   - Разве у вас нет слуг?
   - Нет, синьора. Гордость не должна  мешать  дочери  тюремного  смотрителя
делать все самой.
   - Это ты хорошо сказала. Такая умная девушка, как ты, милая  Джельсомина,
конечно, поймет, что нам не пристало быть  в  этих  стенах,  даже  случайно
поэтому ты сделаешь нам большое одолжение, если позаботишься  о  том,  чтобы
никто не узнал о нашем здесь пребывании. Мы доставляем тебе много хлопот, но
ты будешь вознаграждена. Вот деньги.
   Джельсомина ничего  не  сказала,  но  ее  обычно  бледное  лицо  залилось
краской.
   - Прости, я в тебе ошиблась, - сказала донна  Флоринда,  пряча  монеты  и
беря Джельсомину за руку. - Если  я  причинила  тебе  боль,  то  лишь  боясь
позора, что нас увидят здесь.
   Краска на щеках девушки стала еще ярче, и губы ее задрожали.
   - Значит, находиться в  этих  стенах  позор  для  невинного  человека?  -
спросила она, по-прежнему не подымая глаз. - Я уже давно подозревала это, но
никто еще ни разу не говорил так в моем присутствии.
   - Да простит меня дева Мария! Если я хоть словом тебя обидела, то поверь,
сделано это было невольно!
   - Мы бедны, синьора, а нужда  заставляет  делать  то,  что,  быть  может,
противоречит нашим желаниям. Я понимаю ваши опасения  и  сделаю  все,  чтобы
никто не знал о вашем присутствии. И все же нет большого греха в том, что вы
зашли сюда!
   Джельсомина ушла, а беглянки, оставшись  наедине,  долго  еще  удивлялись
тому, что встретили чуткость и деликатность там,  где  этого,  казалось  бы,
менее всего можно было ожидать.
   - Вот уж не думала  найти  такую  тонкость  души  в  тюремных  стенах!  -
воскликнула Виолетта.
   - Во дворцах ведь тоже много несправедливости и произвола, и не надо лишь
понаслышке осуждать все, что делается  здесь.  Но,  по  правде  говоря,  эта
девушка - приятное исключение, и мы должны быть благодарны святому  Теодору,
что встретили ее на нашем пути.
   - Можно ли полнее выразить свою благодарность, чем довериться ей?
   Донна Флоринда была старше своей воспитанницы и  менее  склонна  доверять
внешности человека, но живой ум и высокое происхождение Виолетты  давали  ей
преимущества,  перед  которыми  не  всегда  могла  устоять  донна  Флоринда.
Джельсомина вскоре вернулась, и женщины еще не успели ничего решить.
   - У тебя есть отец, Джельсомина? - сказала Виолетта, взяв руку девушки.
   - Да благословенна  будет  пресвятая  дева  Мария,  я  не  лишена  такого
счастья!
   - Да, это счастье, потому что никакая корысть  и  честолюбие  не  вынудит
отца продать свое дитя. А твоя мать жива?
   - Она давно не встает с постели, синьора. Я знаю, нам  не  следует  здесь
жить, но вряд ли мы найдем место, где матери было бы спокойней, чем  тут,  в
тюрьме.
   - Даже здесь, Джельсомина, ты счастливее меня. У меня  нет  ни  отца,  ни
матери и даже нет друзей.
   - И это говорит синьора из рода Тьеполо?
   - В этом грешном мире не все обстоит так, как кажется с первого  взгляда,
милая Джельсомина. И нам на долю выпало немало страданий, хотя в нашем  роду
было много дожей. Ты, вероятно, слышала, что от дома Тьеполо осталась  всего
лишь одинокая юная, как ты, девушка, которую отдали под опеку сената?
   - В Венеции не часто говорят о подобных вещах, синьора, к тому же я очень
редко выхожу на улицу. Но все же я  слыхала  о  красоте  и  богатстве  донны
Виолетты. Надеюсь, что она действительно богата, а ее красоту я вижу  теперь
сама, Виолетта покраснела от смущения и удовольствия.
   - Те, кто говорит так, слишком добры к сироте, - сказала она, - хотя  мое
роковое богатство они оценили правильно. Ведь ты, наверно, знаешь, что сенат
берет на себя заботу обо всех осиротевших девушках из знатных семей.
   - Откуда мне знать, синьора? Святой Марк, видно, милостив, если это так!
   - Ты теперь будешь думать  иначе,  Джельсомина.  Ты  молода  и,  наверно,
проводишь все свое время в одиночестве?
   - Да, синьора. Я редко хожу куда-нибудь, кроме комнаты больной матери или
камеры какого-либо несчастного заключенного.
   Виолетта взглянула на свою наставницу, явно сомневаясь  в  том,  что  эта
девушка, столь далекая от всего мирского, сможет оказать им помощь.
   - Тогда ты едва ли поймешь, что  знатная  синьора  может  быть  вовсе  не
расположена уступать настояниям сената, который распоряжается ее желаниями и
чувствами, как ему вздумается.
   Джельсомина внимательно смотрела на  говорившую,  и  ей,  очевидно,  было
непонятно, о чем идет речь. Виолетта  снова  взглянула  на  донну  Флоринду,
словно прося помощи.
   - Женский долг часто бывает очень нелегким, - вступила в  разговор  донна
Флоринда, чутьем угадывая смысл взгляда своей спутницы. - Наши привязанности
не всегда соответствуют желаниям наших друзей. Нам  запрещено  распоряжаться
своей судьбой, но мы не можем всегда повиноваться!
   - Да, я слышала, что благородным девицам не разрешают видеть того, с  кем
они будут обручены. Если это то, о чем вы говорите,  синьора,  такой  обычай
всегда казался мне несправедливым, если не сказать - жестоким.
   - А  девушкам  твоего  круга  позволено  выбирать  друзей  из  тех,  кто,
возможно, станет близок ее сердцу? - спросила Виолетта, - Да, синьора, такой
свободой мы пользуемся даже в тюрьме.
   - Тогда ты счастливей тех, кто живет во дворцах! Я доверяюсь  тебе:  ведь
ты не выдашь девушку, которая стала жертвой несправедливости и принуждения?
   Джельсомина подняла  руку,  словно  желая  предостеречь  свою  гостью,  и
прислушалась.
   - Немногие входят сюда, - сказала она, -  но  существуют  всякие  способы
подслушивать тайны, о которых я ничего не знаю.  Пойдемте  подальше  отсюда.
Тут есть одно место, где можно разговаривать свободно.
   Джельсомина  повела  женщин  в  маленькую  комнатку,  в  которой   обычно
разговаривала с Якопо.
   - Вы сказали, синьора, что я не способна выдать  девушку,  которая  стала
жертвой несправедливости, и вы не ошиблись.
   Переходя из одной комнаты в другую, Виолетта имела время поразмыслить обо
всем происшедшем и решила в дальнейшем быть более сдержанной.  Но  искреннее
участие, с каким отнеслась к ней Джельсомина, девушка с  мягким  характером,
скромная  и  застенчивая,  настолько  расположило  откровенную  по   природе
Виолетту, что она незаметно для себя самой вскоре поведала дочери  тюремщика
почти все обстоятельства, которые в конце концов привели к их встрече.
   Слушая ее, Джельсомина побледнела, а когда донна Виолетта закончила  свой
рассказ, она вся дрожала от волнения.
   - Сопротивляться власти сената не так просто,  -  еле  слышно  промолвила
Джельсомина. - Вы понимаете, синьора, какой опасности подвергаетесь?
   - Даже если я этого не понимала, то теперь  слишком  поздно  менять  свои
намерения. Я - жена герцога святой Агаты и никогда не стану женой другого!
   - Боже! Это правда. Все же, наверно, я бы скорей умерла в монастыре,  чем
ослушалась сената.
   - Ты не знаешь, милая Джельсомина, как отважны бывают  жены,  даже  такие
молодые, как я! По детской привычке ты еще очень привязана к отцу, но придет
день, когда все твои мысли будут сосредоточены на другом человеке.
   Джельсомина подавила волнение, и ее лучистые глаза засветились,  -  Сенат
страшен, - сказала она, - но, наверно, еще страшнее расстаться с  тем,  кому
перед алтарем поклялась в любви и верности...
   - Удастся ли тебе спрятать нас, - прервала ее донна Флоринда, - и сможешь
ли ты помочь нам скрыться, когда уляжется тревога?
   - Нет, синьора, я плохо знаю улицы  и  площади  Венеции.  Пресвятая  дева
Мария, как бы я хотела знать город так, как моя  двоюродная  сестра  Аннина,
которая уходит, если ей вздумается, из лавки своего отца на Лидо и с площади
Святого Марка на  Риальто!  Я  пошлю  за  ней,  и  она  что-нибудь  для  нас
придумает.
   - У тебя есть двоюродная сестра Аннина?
   - Да, синьора, она дочь родной сестры моей матери.
   - И виноторговца, по имени Томазо Торти?
   - Неужели  благородные  дамы  Венеции  так  хорошо  знают  людей  низшего
сословия? Это порадует Аннину ей очень хочется, чтобы ее замечали патриции.
   - И она бывает здесь?
   - Редко, синьора, мы  с  ней  не  слишком  дружны.  Мне  кажется,  Аннина
находит, что я, простая и неопытная девушка, недостойна ее  общества.  Но  в
минуту такой опасности, я думаю, она не откажется вам помочь.  Я  знаю,  что
она не слишком любит Святого Марка: мы с ней  как-то  говорили  об  этом,  и
сестра отзывалась о республике более дерзко, чем следовало бы в ее возрасте,
да еще в таком месте.
   - Джельсомина, твоя сестра  -  тайный  агент  полиции,  и  ты  не  должна
доверять ей...
   - Как, синьора!
   - Я говорю не без основания.  Поверь  мне,  она  занимается  недостойными
делами, и ты будь с ней осторожна.
   - Благородные  синьоры,  я  не  скажу  ничего,  что  могло  бы  доставить
неудовольствие   людям   вашего   происхождения,   находящимся    в    таком
затруднительном положении, но вы не должны  убеждать  меня  дурно  думать  о
племяннице моей матери! Вы несчастливы, и  у  вас  есть  причины  ненавидеть
республику, но я не хочу слушать, как вы говорите дурно о моей кузине.
   Донна Флоринда и даже ее менее  опытная  воспитанница  достаточно  хорошо
знали человеческую  натуру,  чтобы  увидеть  в  этом  благородном  недоверии
доказательство честности той,  которая  его  проявила,  и  они  благоразумно
ограничились лишь тем, что настояли, чтобы Аннина на в коем случае не узнала
об их присутствии. Затем все трое стали размышлять, как беглянкам  незаметно
скрыться из тюрьмы, когда настанет благоприятная минута.
   По  совету  гувернантки,   Джельсомина   послала   одного   из   тюремных
привратников посмотреть, что делается на площади. Ему было  поручено  также,
но  с  осторожностью,  чтобы  не  вызвать  у  него   подозрения,   разыскать
монаха-кармелита. Вернувшись, привратник сообщил, что толпа покинула  дворец
и перешла в  собор,  перенеся  туда  тело  рыбака,  который  накануне  столь
неожиданно занял первое место в регате.
   - Прочтите молитву и ложитесь спать,  прекрасная  Джельсомина,  -  сказал
привратник. - Рыбаки перестали кричать  и  начали  молиться.  Эти  босоногие
негодяи так обнаглели, словно  республика  Святого  Марка  досталась  им  по
наследству! Благородным патрициям следовало бы проучить их, отослав  каждого
десятого на галеры.  Злодеи!  Осмелились  нарушить  тишину  благопристойного
города своими грубыми жалобами!
   - Ты ничего не сказал про монаха. Он там, вместе с мятежниками?
   - Какой-то монах стоит там у алтаря, но кровь моя закипела при виде того,
как эти бездельники нарушают покой благородных людей,  и  я  не  заметил  ни
возраста, ни внешности монаха.
   - Значит, ты не выполнил моего поручения. Теперь  уже  поздно  исправлять
твою ошибку. Возвращайся к своим обязанностям.
   - Тысячу извинений, прекраснейшая Джельсомина, но, когда я несу службу  и
вижу, как толпа нарушает порядок, я не могу  сдержать  негодование!  Пошлите
меня на Корфу или на Кандию, если хотите, и я расскажу вам, какого цвета там
каждый камень в стенах тюрем, только  не  посылайте  меня  к  мятежникам!  Я
чувствую отвращение при виде всякого злодейства.
   Джельсомина ушла, и привратник был вынужден изливать свое  негодование  в
одиночестве.
   Одна из целей угнетения - создать своего рода лестницу  тирании  от  тех,
кто правит государством, до тех, кто властвует хотя бы над одной  личностью.
Тому, кто привык наблюдать людей, не надо объяснять,  что  никто  не  бывает
столь высокомерен с подчиненными, как те, кто испытывает то же на себе,  ибо
слабой человеческой природе присуща тайная страсть вымещать  на  беззащитных
свои обиды, нанесенные сильными мира сего. В то же время свободное общество,
защита прав которого гарантирована - что является совершенно необходимым для
процветания в нем нравственности,  просвещения  и  разума,  -  охотнее  всех
остальных воздает  должное  властям.  Поэтому  свободные  государства  более
надежно, чем другие, ограждены от народного недовольства и волнений, ибо там
не часто найдется гражданин, извращенный настолько, чтобы не  почувствовать,
что, желая мстить обществу  за  превратности  своей  судьбы,  он  тем  самым
признает лишь собственную неполноценность.
   Сколько ни сдерживай бурный поток, он вечно грозит смести со своего  пути
искусственные преграды лишь свободный поток выльется в спокойную,  глубокую
реку, плавно несущую свои полные воды в океан.
   Вернувшись к своим гостьям, Джельсомина принесла им  утешительные  вести.
Мятежники во  дворце  и  вызванная  сенатом  гвардия  отвлекли  внимание  от
беглянок, и если  кто-нибудь  случайно  приметил,  как  две  женские  фигуры
скрылись в дверях тюрьмы, то это было так естественно, что  никто,  конечно,
не заподозрил их в том, что они останутся  там  надолго.  Немногих  служащих
тюрьмы, которые и вообще-то не очень следили за общедоступными  помещениями,
любопытство увлекло из  дворца.  Скромная  комната,  куда  привела  беглянок
Джельсомина, целиком  принадлежала  ей,  и  здесь  вряд  ли  кто-нибудь  мог
нарушить их уединение, разве что Совет счел бы нужным  привести  в  движение
свои адские щупальца, от которых редко что-либо ускользало.
   Слова Джельсомины успокоили донну  Виолетту  и  гувернантку.  Теперь  они
могли не спеша обдумать план побега и не терять надежды  на  скорую  встречу
Виолетты с доном Камилло. Но они все еще не знали, как сообщить ему о  своем
положении. Решено было, что, когда волнение в городе  уляжется,  они  наймут
лодку и, изменив насколько возможно свой внешний вид, просто  отправятся  во
дворец герцога. Но, поразмыслив, донна  Флоринда  убедилась  в  опасности  и
такого шага, ибо дон Камилло всегда был окружен  агентами  полиции.  Случай,
зачастую помогающий больше, чем самый хитроумный план,  особенно  в  трудных
обстоятельствах, забросил их в надежное, хоть и временное убежище, и было бы
крайне опрометчиво покинуть его без величайших предосторожностей.
   Наконец гувернантка решила  обратиться  к  услугам  кроткой  Джельсомины,
проявившей к ним столько искреннего участия. Заметив, с каким интересом  она
слушала донну Виолетту, Флоринда женским  чутьем  угадала  истинную  причину
этого внимания. Рассказ Виолетты о том, как, спасая ее  жизнь,  дон  Камилло
бросился в канал, Джельсомина  слушала  затаив  дыхание  глубокое  волнение
отразилось на ее  лице,  когда  дочь  синьора  Тьеполо  говорила  про  риск,
которому подвергал себя герцог, добиваясь ее любви а при словах о  святости
союза, который не смог разрушить своими кознями даже сенат, в мягких  чертах
доброго лица девушки светилась истинно женская душа.
   - Если бы нам удалось известить дона Камилло о нашем положении, - сказала
гувернантка, " - все могло  бы  окончиться  хорошо,  иначе  наше  счастливое
убежище здесь не принесет нам никакой пользы.
   - Но хватит ли у  него  смелости  пойти  наперекор  властям?  -  спросила
Джельсомина.
   - Он мог бы довериться надежным людям, и еще до восхода солнца мы были бы
уже далеко, вне власти сената, - сказала донна Флоринда. -  Эти  расчетливые
сенаторы не остановятся перед  тем,  чтобы  объявить  священные  обеты  моей
воспитанницы детскими клятвами и пренебречь гневом папского  престола,  если
затронуты их интересы.
   - Таинство брака установлено не людьми. Это, по крайней мере, они  должны
уважать!
   - Не заблуждайтесь! Для  них  нет  ничего  святого,  если  дело  касается
политики. Что им желания девушки или счастье одинокой и беспомощной женщины?
Молодость моей воспитанницы дает им желанный предлог вмешиваться в ее жизнь,
хотя эта молодость должна была бы тронуть их сердца и заставить  их  понять,
что они обрекают Виолетту на долгие годы страданий.  Эти  люди  не  понимают
чувства  благодарности  узы  привязанности  для  них  всего  лишь  средство
использовать  страх  подданных  за  своих  близких,  но  не   для   оказания
милосердия  они  смеются  над  любовью  и  преданностью  женщины,  как  над
глупостью, которая позабавит их на досуге или отвлечет от неприятностей.
   - Разве есть что-нибудь священнее брака, синьора?
   - Для них он важен, если увековечивает почести  и  титулы,  которыми  они
гордятся. За исключением этого, сенат мало интересуется семейными делами.
   - Но они ведь сами отцы и мужья!
   - Конечно, чтобы быть  законным  отцом,  надо  сначала  стать  мужем,  но
супружество здесь не священный сердечный союз, а  лишь  средство  увеличения
своего богатства и  продолжения  рода,  -  отвечала  гувернантка,  следя  за
выражением лица  простодушной  Джельсомины.  -  Браки  по  любви  в  Венеции
называют детской игрой, а чувства своих дочерей превращают в предмет  торга.
Коль скоро  государство  сделало  золото  своим  богом,  немногие  откажутся
принести жертву на его алтарь.
   - Я бы так хотела быть полезной донне Виолетте.
   - Ты еще  слишком  молода,  милая  Джельсомина,  и,  боюсь,  незнакома  с
коварством венецианских властей.
   - Не сомневайтесь во мне, синьора, в добром деле и я могу не хуже  других
выполнить свой долг.
   - Если бы можно было известить  дона  Камилло  Монфорте  о  том,  что  мы
здесь... Но ты слишком неопытна, чтобы помочь нам в этом!..
   - Не говорите так,  синьора!  -  прервала  Джельсомина,  в  душе  которой
гордость смешалась с состраданием к юной Виолетте,  чье  сердце,  как  и  ее
собственное, было исполнено любви. - Я  могу  быть  куда  полезнее,  чем  вы
думаете, судя обо мне лишь по внешности!
   - Я верю тебе, доброе дитя, и, если дева Мария защитит нас, твоя  доброта
не будет забыта!
   Набожная Джельсомина перекрестилась и, сообщив  своим  гостьям,  как  она
собирается действовать, ушла к себе одеться, а донна Флоринда  тем  временем
поспешно набросала несколько строк, где в умышленно осторожных выражениях  -
на тот случай, если записка попадет в  чужие  руки,  -  но  достаточно  ясно
объяснила герцогу святой Агаты их положение.
   Через  несколько  минут  Джельсомина   вернулась.   Ее   простое   платье
венецианской девушки низшего сословия не привлекло бы  ничьего  внимания,  а
лицо теперь скрывала маска, без которой  никто  не  выходил  из  дому.  Взяв
записку и выслушав название улицы, где находился дворец,  а  также  описание
внешности  герцога,  и  еще  раз  получив  наказ  быть   очень   осторожной,
Джельсомина ушла.