того под маской соперника.
   Но этого не случилось. Тот, кто был в маске, словно забыв  об  усталости,
казалось, играючи проделывал свою тяжелую работу - так легок был  взмах  его
весла, таким уверенным был удар  и  так  сильны  руки,  управлявшие  лодкой.
Впрочем, Антонио оказался достойным ему противником.  Если  у  него  было  и
меньше грации в движениях, чем у опытного гондольера с каналов,  то  мускулы
его трудились так же неустанно. И они не подвели старика, который боролся  с
неослабевающей силой, порожденной беспрерывным шестидесятилетним трудом,  и,
хотя его  все  еще  атлетическое  тело  было  предельно  напряжено,  никаких
признаков усталости в нем тоже не было заметно.
   Прошло несколько секунд, и обе ведущие гондолы  удалились  на  расстояние
нескольких лодок от остальных. Черный нос рыбацкой гондолы висел над  кормой
более нарядного суденышка противника, но сделать  большего  старик  не  мог.
Порт  открылся  перед  ними.  С   одинаковой,   неизменной   скоростью   они
проскользнули мимо собора,  дворца,  баржи  и  фелукки.  Гондольер  в  маске
оглянулся, словно желая убедиться  в  своем  преимуществе,  а  затем,  снова
склонившись над послушным веслом, сказал негромко, но так, чтобы  голос  его
был услышан рыбаком, который ни на дюйм не отставал от него.
   - Ты меня обманул, рыбак! - сказал  он.  -  Ты  гораздо  сильнее,  чем  я
предполагал.
   - Если в руках у меня сила, то в сердце моем печаль, - последовал ответ.
   - Неужели ты так высоко ценишь золотую  безделушку?  Будь  доволен,  если
придешь и вторым.
   - Я должен прийти только первым, иначе зачем же я  потратил  на  старости
лет столько сил!
   Этот короткий диалог был произнесен быстро и с твердостью, что говорило о
великой силе обоих гребцов, так как немногие бы смогли произнести хоть слово
в момент такого огромного напряжения. Гондольер в маске  промолчал,  но  его
воля к победе,  казалось,  ослабела.  Всего  двадцать  ударов  его  могучего
лопатообразпого весла - и цель была бы достигнута: но мускулы  его  рук  как
будто утратили силу, а ноги, только что крепкие и  упругие,  расслабились  и
потеряли  необходимую  твердость  для   упора.   Гондола   старого   Антонио
проскользнула вперед.
   - Вложи всю душу в весло, - прошептал гондольер в маске, - а не  то  быть
тебе битым!
   Рыбак  собрал  все  свои  силы  для  последнего  рывка  и  обогнал  лодку
противника на целых шесть футов. Второй удар  весла  качнул  лодку,  и  вода
взбурлила перед ее носом, как водоворот на стремнине. Затем гондола  Антонии
пронеслась между двумя баржами,  служившими  створом,  и  маленькие  флажки,
отмечавшие линию финиша, упали в воду. В ту же секунду  в  створ  скользнула
сверкающая лодка Маски, промчавшись перед судьями так молниеносно,  что  они
на мгновение даже усомнились, на чью же долю выпал успех.  Джино  отстал  от
этих двоих совсем немного,  а  за  ним  четвертым,  и  последним,  пришел  и
Бартоломео. Это была самая  блестящая  гонка,  какую  когда-либо  видели  на
каналах Венеции.
   Люди затаили дыхание от волнения,  когда  упали  флажки.  Трудно  было  с
уверенностью сказать, кто же истинный победитель, потому что  гребцы  прошли
почти рядом.  Но  вот  зазвучали  трубы,  призывая  к  вниманию,  и  герольд
возвестил:
   -  Антонио,  рыбак  с  лагун,  под   покровительством   святого   Антония
Чудотворца, получает золотую награду, в то время как гонщик, скрывающий лицо
под  маской  и  который  вверился  попечению  святого   Иоанна   Пустынника,
награждается серебряным призом, и, наконец, третья награда  выпала  на  долю
Джино из Калабрии, слуге высокородного дона Камилло Монфорте, герцога святой
Агаты и владельца многих поместий в Неаполе.
   Во время  этого  официального  сообщения  стояла  мертвая  тишина.  Затем
прокатился всеобщий  крик  взволнованной  толпы,  приветствовавшей  Антонио,
словно он был какой-нибудь победоносный  полководец.  Его  успех  совершенно
вытеснил недавнее презрение к нему людей. Рыбаки с лагун, которые только что
поносили  своего  состарившегося  товарища,  приветствовали  его  теперь   с
восторгом, свидетельствовавшим о том, как легко переходят люди от унижения к
гордости и что успех восхваляют тем неистовее, чем  меньше  его  ожидали,  -
всегда так было и будет. Десять тысяч голосов  слились  воедино,  прославляя
искусство и победу Антонио: молодые и старые,  красивые,  веселые,  знатные,
те, кто выиграли пари, и те, кто его проиграли, - все стремились хоть  одним
глазом  взглянуть  на  скромного  старика,  который  так  нежданно  завоевал
симпатию и расположение толпы.
   Антонио смиренно переживал это торжество. Когда его лодка достигла  цели,
он остановил ее и, ничем не проявив усталости, продолжал стоять, хотя из его
широкой и загорелой груди вырывалось тяжелое и прерывистое  дыхание  -  силы
старика  были  на  исходе.  Он  улыбнулся,  когда  приветственные   возгласы
коснулись его  слуха:  похвала  всегда  приятна,  даже  человеку  по  натуре
скромному и все же он оказался  охваченным  чувством  более  глубоким,  чем
гордость. Глаза его, потускневшие с  годами,  сейчас  засветились  надеждой.
Лицо его исказилось, и тяжелая горючая слеза скатилась по морщинистой  щеке.
После этого он вздохнул свободнее.
   Гребец в  маске,  как  и  его  счастливый  соперник,  тоже  не  выказывал
признаков усталости, которая обычно появляется после чрезмерного  напряжения
мускулов. Колени его не дрожали, руки все так же крепко сжимали весло, и  он
тоже продолжал стоять совершенно неподвижно, словно воплощение  мужественной
красоты. А Джино и Бартоломео, как только достигли цели,  свалились  на  дно
своих лодок  эти  знаменитые  гондольеры  были  так  измучены,  что  прошло
несколько минут, прежде  чем  они  перевели  дыхание  и  обрели  способность
говорить. Как раз во время этой паузы  толпа  выражала  симпатию  победителю
особенно продолжительными и громкими криками. Но едва смолк шум, как герольд
приказал Антонио с лагун, гондольеру в маске,  вверившемуся  покровительству
святого Иоанна Пустынника, и Джино из Калабрии явиться пред очи дожа,  чтобы
он мог сам вручить назначенные призы за победу в состязании.

Глава 10

   Не медлить мы должны с уплатой долга,
   Но сразу же воздать вам за любовь.
   Шекспир, "Макбет"

   Когда все три гондолы  приблизились  к  "Буцентавру",  рыбак  остановился
позади двух остальных, словно  сомневаясь  в  своем  праве  предстать  перед
сенатом. Однако ему знаком приказали подняться  на  палубу,  а  двум  другим
победителям следовать за ним.
   Высшая знать,  одетая  в  свои  парадные  платья,  образовала  длинную  и
внушительную  живую  изгородь  от  сходней  до   кормы,   где   расположился
номинальный владыка еще более номинальной республики, окруженный  важными  и
величественными сановниками.
   - Подойди, - мягко сказал дож, видя, что старик в лохмотьях  не  решается
приблизиться к нему. - Ты победил, рыбак, и в твои руки  я  должен  передать
приз.
   Антонио преклонил колена и низко склонил голову, прежде чем повиноваться.
Затем, набравшись мужества, он подошел поближе к дожу  и  остановился  перед
ним с виноватым и смущенным видом, ожидая дальнейших повелений.  Дождавшись,
когда улеглось легкое движение вокруг, вызванное любопытством, и  воцарилась
полная тишина, престарелый правитель заговорил:
   - Наша прославленная республика гордится  тем,  что  не  ущемляет  ничьих
прав: люди низшего  класса  получают  заслуженные  награды  так  же,  как  и
патриции. Святой Марк держит весы справедливости  беспристрастной  рукой,  и
почетная награда простому рыбаку,  заслужившему  ее  в  этих  гонках,  будет
вручена ему с той же готовностью, как если бы он был самым близким ко  двору
человеком. Патриции и простые граждане Венеции, учитесь высоко  ценить  ваши
прекрасные и справедливые законы, ибо отеческая забота правительства о своем
народе больше всего проявляется именно в таких законах, тогда  как  в  более
важных случаях правительству приходится поступать в соответствии  с  мнением
всего мира.
   Дож произнес  эти  вступительные  слова  твердым  голосом,  как  человек,
уверенный в одобрении своих слушателей, и он не ошибся. Едва он  умолк,  как
восторженный шепот пронесся среди собравшихся, подхваченный тысячами  людей,
которые стояли далеко и не могли услышать дожа  и  понять  смысл  его  слов.
Сенаторы склонили головы в подтверждение справедливости того,  что  высказал
их правитель, а последний, дождавшись этих знаков одобрения, продолжал:
   - Мой долг, Антонио, - и долг этот доставляет мне удовольствие  -  надеть
тебе на шею эту золотую цепь. Весло, которое к  ней  прикреплено,  -  символ
твоего искусства, и твои товарищи,  видя  его,  всегда  будут  вспоминать  о
доброте и справедливости  республики  и  о  твоей  заслуге.  Прими  награду,
решительный старец! Годы оголили твои виски и избороздили морщинами щеки, но
не отняли у тебя силы и мужества.
   - Ваше высочество! - воскликнул Антонио, отступая  на  шаг,  вместо  того
чтобы склониться перед дожем, который хотел было надеть цепь ему на  шею.  -
Мне не подобает носить этот  знак  величия  и  удачи.  Блеск  золота  только
выставил бы напоказ  мою  нищету,  а  драгоценность,  подаренная  мне  столь
высоким лицом, выглядела бы просто нелепо на моей обнаженной груди.
   Этот неожиданный отказ вызвал всеобщее удивление и замешательство.
   - Разве не ради этой награды  ты  принял  участие  в  состязании,  рыбак?
Впрочем, ты прав, золотое украшение и в самом деле не  очень-то  подходит  к
твоему положению и к твоим повседневным нуждам. Надень его сейчас, чтобы все
смогли убедиться в справедливости и мудрости наших решений, а  потом,  когда
праздник окончится, принеси его к моему казначею,  и  он  даст  тебе  взамен
вознаграждение, которое, конечно, больше тебе пригодится. Л сейчас  -  таков
обычай, и ему нужно следовать.
   - Ваша светлость! Вы правы, я старался изо всех сил  не  без  надежды  на
вознаграждение. Но не золото и желание покрасоваться среди товарищей с  этой
сверкающей драгоценностью  на  груди  заставили  меня  переносить  презрение
гондольеров и немилость патрициев.
   - Ты ошибаешься, честный рыбак, если думаешь, что  мы  с  неудовольствием
встретили  твое  понятное  стремление.  Мы  любим  смотреть  на  благородное
соперничество среди наших людей, и мы всячески стараемся  поощрять  тот  дух
отваги, который приносит честь государству и богатство нашим берегам.
   - Я не смею возражать своему повелителю, - ответил рыбак. - Но тот  позор
и тот стыд, какие я  испытал,  заставляют  меня  думать,  что  знатные  люди
получили бы больше удовольствия, если бы счастливец, завоевавший  приз,  был
моложе и благороднее меня.
   - Ты не должен так думать. А теперь преклони колена, чтобы я смог  надеть
тебе на шею приз. Когда зайдет солнце, ты найдешь в моем  дворце  того,  кто
освободит тебя от этого украшения за справедливое вознаграждение.
   - Ваша светлость! - сказал Антонио, умоляюще глядя на дожа,  который  уже
поднял руки с цепью и теперь снова удивленно остановился.  -  Я  стар  и  по
избалован судьбой. Того, что я  зарабатываю  в  лагунах  с  помощью  святого
Антония, мне хватает, но в вашей власти осчастливить старика в последние дни
его жизни, и тогда ваше имя не забудется во многих молитвах, произносимых от
всей души. Верните мне моего ребенка и простите назойливость  убитого  горем
отца!
   - Уж не тот ли это старик, что докучал нам просьбой  относительно  юноши,
призванного на службу государству? - воскликнул дож, и на лице его появилось
привычное  выражение  бесстрастности,  так  часто  скрывавшей  его  истинные
чувства.
   - Он самый, - сухо ответил голос, в котором Антонио узнал  голос  синьора
Градениго.
   - Только снисхождение к твоему невежеству, рыбак, подавляет во мне  гнев.
Получай свою цепь и уходи.
   Антонио не опустил глаз. Он почтительно преклонил колена и, скрестив руки
на груди, сказал:
   - Страдание придало мне смелости, великий принц! Слова мои идут от  тоски
в сердце, а не от распущенности языка, и я умоляю вашу  светлость  выслушать
меня.
   - Говори, но покороче, так как ты задерживаешь празднество.
   - Великий дож! Богатство и нищета - вот причина, которая  сделала  такими
непохожими наши судьбы, а знание и невежество усугубили эту разницу. У  меня
грубая речь, и она совсем не подходит к этому славному обществу. Но, синьор,
бог дал рыбаку те же чувства и ту же любовь к своим  детям,  что  и  принцу.
Если бы я полагался только на своп скудные знания, я был бы сейчас нем, но я
нахожу в себе мужество говорить с лучшим и благороднейшим человеком  Венеции
о моем ребенке.
   - Ты не можешь обвинять сенат в несправедливости,  старик,  и  не  можешь
сказать ничего против всем известной беспристрастности законов!
   - Мой повелитель! Соблаговолите выслушать, и вы все поймете.  Я,  как  вы
сами видите, человек бедный, живу тяжелым трудом,  и  близок  уже  тот  час,
когда меня призовут к престолу благолепного святого Антония из Римини,  и  я
предстану перед престолом еще  более  высоким,  чем  этот.  Я  не  настолько
тщеславен, чтобы думать, что мое скромное имя можно  найти  среди  имен  тех
патрициев, что служили республике в ее  войнах,  -  этой  чести  могут  быть
удостоены только благородные, знатные и счастливые но если то немногое, что
я сделал для своей страны, и не занесено на страницы Золотой книги,  то  оно
написано здесь, - и, говоря это, Антонио показал  на  шрамы,  которыми  было
изуродовано его полуобнаженное тело. - Вот  знаки,  оставленные  турками,  и
сейчас я предъявляю их как ходатайство о снисходительности сената.
   - Ты говоришь туманно. Чего ты хочешь?
   - Справедливости, великий государь.  Они  отрубили  единственную  сильную
ветвь  умирающего  дерева,  отрезали  от  увядающего  стебля  самый  крепкий
отросток они подвергли единственного товарища  моих  трудов  и  радостей  -
дитя, которому следовало бы закрыть  мне  глаза,  когда  богу  будет  угодно
призвать меня к себе дитя неопытное и не  искушенное  в  вопросах  чести  и
добродетели, совсем  еще  мальчика,  -  они  подвергли  его  всем  греховным
искушениям, отослав в опасную компанию матросов на галерах.
   - И только? Я думал, твоя гондола отслужила свой век или  тебе  запрещают
ловить рыбу в лагунах!
   - "И только"... - повторил Антонио, скорбно  оглядываясь  вокруг.  -  Дож
Венеции, это свыше того, что может вынести измученный старик, осиротевший  и
одинокий.
   - Подойди, возьми свою цепь с веслом и уходи к товарищам.  Радуйся  своей
победе, на которую ты, по правде говоря, не мог рассчитывать,  и  предоставь
государственные дела тем, кто мудрее тебя и более способен  заниматься  ими,
Рыбак, привыкший за свою долгую жизнь почтительно относиться к сильным  мира
сего, покорно поднялся, но не подошел принять предложенную награду.
   - Склони голову, рыбак, чтобы его светлость мог надеть тебе на шею  приз,
- приказал один из сенаторов.
   - Мне не нужно ни золота, ни весла, кроме  того,  с  помощью  которого  я
отправляюсь в лагуны по утрам и возвращаюсь на  каналы  ночью.  Отдайте  мне
моего ребенка или не давайте ничего.
   - Уберите его прочь! - послышались голоса. - Он  смутьян!  Пусть  покинет
галеру!
   Антонио подхватили и с позором столкнули в гондолу.  Этот  непредвиденный
случай, прервавший церемонию, заставил нахмуриться многих, ибо  венецианские
аристократы сразу учуяли здесь крамольное  политическое  недовольство,  хотя
кастовое высокомерие и заставило их воздержаться от каких бы то ни было иных
проявлений своего гнева.
   - Пусть подойдет следующий победитель, - продолжал дож с  самообладанием,
воспитанным привычкой лицемерить.
   Не известный никому гребец,  благодаря  тайной  услуге  которого  Антонио
добился победы, приблизился, все еще не снимая маски.
   - Ты выиграл второй приз, - сказал дож, - хотя по  справедливости  должен
был бы получить и первый, ибо нельзя безнаказанно  отвергать  наши  милости.
Стань на колени, чтобы я мог вручить тебе награду.
   - Простите меня, ваша светлость! - сказал гондольер в маске,  почтительно
кланяясь, но отступив на шаг от  предлагаемого  приза.  -  Если  вам  угодно
наградить меня за успех в гонках, то и я осмелился бы просить  вас  об  иной
милости.
   - Это  неслыханно  -  отказываться  от  награды,  вручаемой  самим  дожем
Венеции!
   - Мне бы не хотелось настаивать, чтобы  не  показаться  непочтительным  к
высокому собранию. Я прошу немногого, и стоить это будет гораздо меньше, чем
награда, которую предлагает мне республика.
   - Чего же ты просишь?
   - На коленях, исполненный глубочайшего уважения к  главе  государства,  я
прошу вас услышать мольбы старого рыбака и вернуть ему внука, ибо служба  на
галерах развратит мальчика и сделает Антонио несчастным на старости лет.
   - Это уже становится назойливым! Кто ты и зачем,  скрывшись  под  маской,
пришел просить о том, в чем уже отказано?
   - Ваша светлость, я второй победитель в гонках.
   - Ты что, изволишь шутить? Маска священна до тех пор,  пока  не  нарушает
спокойствия Венеции, а тут, кажется, нужно как следует разобраться...  Сними
маску, я хочу увидеть твое лицо.
   - Я слышал, что в Венеции тот,  кто  разговаривает  вежливо  и  ничем  не
нарушает закона,  может,  если  пожелает,  оставаться  в  маске,  и  его  не
спрашивают ни об имени, ни о роде его занятий.
   - Совершенно верно, если только человек не оскорбляет республику. Но твое
единодушие с рыбаком подозрительно. Я приказываю тебе снять маску.
   Неизвестный,  прочтя  на  лицах  окружающих  необходимость  повиноваться,
медленно снял маску и открыл бледное лицо и горящие  глаза  Якопо.  Невольно
все, кто стоял рядом, отпрянули назад, оставив  правителя  Венеции  лицом  к
лицу с этим наводящим ужас человеком посреди  широкого  круга  удивленных  и
преисполненных любопытства слушателей.
   - Я тебя не знаю! - воскликнул дож,  пристально  вглядываясь  в  стоящего
перед ним человека и не скрывая изумления, подтверждавшего  искренность  его
слов. - Видно, причина, заставившая тебя надеть  маску,  более  веская,  чем
причина твоего отказа от награды.
   Синьор Градениго приблизился к главе республики и что-то прошептал ему на
ухо.  Дож  выслушал  его,  бросил  быстрый  взгляд,  в  котором  любопытство
смешивалось с отвращением, на бледное  лицо  браво  и  знаком  приказал  ему
удалиться, в то время как  круг  придворных  инстинктивно  сомкнулся  вокруг
дожа, словно готовясь защитить его.
   - Этим делом мы займемся на досуге, - сказал  дож.  -  Пусть  празднество
продолжается!
   Якопо  низко  поклонился  и  пошел  прочь.  Когда  он   шел   по   палубе
"Буцентавра", сенаторы  поспешно  расступались  перед  ним,  словно  он  был
зачумленным, хотя, судя по выражению их лиц, делали  они  это  со  смешанным
чувством. Браво, которого сторонились, но все же терпели, спустился  в  свою
гондолу, и звуки трубы оповестили народ о том, что церемония продолжается.
   - Пусть гондольер  дона  Камилло  Монфорте  выйдет  вперед!  -  выкликнул
герольд, повинуясь жесту своего начальника.
   - Ваше высочество, я здесь, - ответил растерянный и перепуганный Джино.
   - Ты калабриец?
   - Да, ваше высочество.
   - Но ты, видно, давно уже на наших каналах, иначе ты не смог бы  обогнать
наших лучших гребцов... Ты служишь знатному хозяину?
   - Да, ваше высочество.
   - Я думаю, герцог святой Агаты доволен тем, что у него  такой  честный  и
преданный слуга?
   - Очень доволен, ваше высочество.
   - Преклони колена и получи награду за свою ловкость и решительность.
   Джино, не в пример своим предшественникам, охотно опустился на  колени  и
принял приз с низким и покорным поклоном. Но в эту минуту внимание  зрителей
было" отличено от короткой  и  простой  церемонии  громким  криком,  который
раздался неподалеку от "Буцентавра". Все бросились  к  бортам  галеры  и  об
удачливом гондольер