рода  столь
прославленного и богатого, как род Тьеполо, но что в этом необычного?  Разве
не все знатные люди Италии ищут  себе  невест,  равных  по  происхождению  и
богатству, чтобы все гармонировало в супружеском союзе?  Можем  ли  мы  быть
уверены, что владения моей юной подруги не имеют для  герцога  святой  Агаты
такой же ценности, что и для человека, которого сенат  может  избрать  ей  в
супруги?
   - Неужели это правда? - воскликнула Виолетта.
   - Клянусь богом, нет! Дело, ради которого я прибыл в Венецию, ни для кого
не тайна. Я добиваюсь возврата земель и  поместий,  давно  отнятых  у  моего
рода, а также поста в сенате, принадлежащего мне по праву. От всего этого  я
с радостью отказываюсь в надежде на твою благосклонность.
   - Ты слышишь, Флоринда? Синьору Камилло можно верить!
   - Что такое сенат и власть Святого Марка! Разве могут они  отнять  у  нас
счастье? Будь моей, прелестная Виолетта, и в  твердыне  моего  неприступного
калабрийского замка нам станут  не  страшны  их  интриги  и  месть.  Над  их
неудачей посмеются мои вассалы, а нашим счастьем будут счастливы  тысячи.  Я
не  выражаю  неуважения  к  достоинству  правительственных  советов   и   не
притворяюсь равнодушным к тому, что теряю, но ты мне дороже "рогатого чепца"
со всем его призрачным могуществом и славой.
   - Великодушный Камилло!
   - Будь моей и лиши холодных корыстолюбцев  сената  возможности  совершить
новое преступление. Они хотят распорядиться тобой,  словно  ты  -  бездушный
товар, который можно продать с выгодой. Но ты разрушишь их замыслы! В глазах
твоих я читаю благородное решение, Виолетта ты выскажешь свою волю,  и  она
будет сильнее их коварства и черствости.
   - Я не допущу, чтобы мною торговали,  дон  Камилло  Монфорте!  Руки  моей
будут добиваться так, как того требует мое происхождение. Возможно, мне  все
же оставят свободу выбора. Синьор Градениго в последнее время не  раз  тешил
меня этой надеждой, когда мы говорили об устройстве моей жизни, о  чем  пора
уже подумать в моем возрасте.
   - Не верь ему. В Венеции нет человека с более холодным сердцем,  с  душой
более чуждой состраданию!  Он  хочет  добиться  твоей  склонности  к  своему
собственному сыну-повесе, человеку без чести, который знается с распущенными
гуляками и попал теперь в лапы ростовщиков. Не доверяй ему,  он  закоренелый
лжец.
   - Если это правда, то ему суждено стать жертвой  своей  же  хитрости!  Из
всех юношей Венеции мне меньше всех по сердцу Джакомо Градениго.
   - Пора кончать беседу, - произнес монах, решительно вмешиваясь в разговор
и заставляя влюбленного подняться с колен. - Легче избежать  мук  за  грехи,
чем скрыться от  агентов  полиции!  Я  трепещу,  что  это  посещение  станет
известно, ибо мы окружены слугами государства, и нет в  Венеции  дворца,  за
которым велось бы более пристальное  наблюдение,  чем  за  этим.  Если  твое
присутствие обнаружат, неосторожный молодой человек, юность  твоя  увянет  в
тюрьме,  а  эту  чистую  и  неопытную  девушку  постигнут  по   твоей   вине
незаслуженные гонения и горести.
   - В тюрьме, падре?
   - Да, дочь моя, и  это  еще  не  самое  худшее.  Даже  но  столь  тяжелые
преступления караются более суровым  приговором,  когда  затронуты  интересы
сената.
   - Ты не должен оказаться в тюрьме, Камилло!
   - Не бойся. Возраст и свойственное монаху смирение сделали его  пугливым.
Я давно ждал этого счастливого мгновения, и мне хватит  одного  часа,  чтобы
Венеция  со  всеми  ее  карами  стала  нам  не  страшна.  Дай   мне   только
благословенный залог своей верности, а в остальном доверься мне.
   - Ты слышишь, Флоринда!
   -  Подобная  решительность  пристала  мужчине,  дорогая,  но   не   тебе.
Благородной девушке следует ждать решения опекунов, данных ей судьбой.
   - А вдруг выбор падет на Джакомо Градениго?
   - Сенат не станет и слушать об этом! Двуличие его  отца  тебе  давно  уже
известно а  по  тому,  как  он  скрывает  свои  действия,  ты  должна  была
догадаться, что  он  сомневается  в  благосклонности  сенаторов.  Республика
позаботится о том, чтобы устройство твоей  судьбы  оправдало  твои  надежды.
Многие домогаются твоей руки, и опекуны лишь ждут предложений,  какие  более
всего отвечали бы твоему высокому происхождению.
   - Предложений, соответствующих моему происхождению?
   - Они ищут супруга, который  подходил  бы  тебе  летами,  происхождением,
воспитанием и надеждами на будущее.
   - Значит, дона Камилло Монфорте нужно  считать  человеком,  стоящим  ниже
меня? Тут вновь вмешался монах.
   - Пора окончить свидание, - сказал он. - Все, чье внимание привлекла ваша
неуместная серенада, синьор, уже успели отвлечься, и вам следует уйти,  если
вы хотите сохранить верность своему слову.
   - Уйти одному, падре?
   - Неужели донна Виолетта должна покинуть дом своего отца столь  поспешно,
словно попавшая в немилость служанка?
   - Нет, синьор Монфорте, вы не  должны  были  ожидать  от  этого  свидания
больше, чем зарождения  надежды  на  будущую  благосклонность,  чем  некоего
обещания... - сказала донна Флоринда.
   - И это обещание?..
   Виолетта  перевела  взгляд  со  своей  наставницы  на  возлюбленного,   с
возлюбленного - на монаха и опустила глаза:
   - Я даю его тебе, Камилло.
   Испуганные возгласы вырвались одновременно у гувернантки и монаха.
   - Прости меня, дорогая Флоринда, -  смущенно,  но  решительно  продолжала
Виолетта, - если я обнадежила  дона  Камилло  и  тем  заслужила  неодобрение
твоего благоразумия и девической скромности, но подумай сама: если бы он  не
поспешил в свое время броситься в воды Джудекки, я бы сейчас вообще не могла
оказать ему эту незначительную милость. Должна ли я быть менее великодушной,
чем мой спаситель? Нет,  Камилло,  если  сенат  прикажет  мне  обручиться  с
кем-нибудь, кроме тебя, он обречет меня на безбрачие: стены монастыря навеки
скроют мое горе!
   Беседа,  неожиданно  принявшая  столь  решительный  оборот,  была   вдруг
прервана тихим и тревожным звоном колокольчика: испытанному и верному  слуге
было приказано звонить, прежде чем войти в комнату. Но существовало для него
и другое предписание: входить, только если  позовут  или  в  случае  крайней
необходимости. Поэтому даже в такую важную  минуту  этот  сигнал  насторожил
всех.
   - В чем дело? - воскликнул кармелит, обратившись  к  слуге,  стремительно
вошедшему в комнату. - Почему ты пренебрег моим приказанием?
   - Падре, этого требует республика!
   - Неужели Святому Марку угрожает такая опасность, что приходится звать на
помощь женщин и монахов?
   - Внизу ждут представители власти и именем республики требуют,  чтобы  их
впустили!
   -  Дело  становится  серьезным,  -  сказал  дон  Камилло,  один  из  всех
сохранивший присутствие духа. - О моем посещении узнали, и  хищная  ревность
республики разгадала его цель. Призовите всю свою решимость, донна Виолетта,
а вы, падре, будьте мужественны! Если то, что мы делаем, -  преступление,  я
возьму вину на себя и избавлю остальных от расплаты.
   - Запретите ему это, отец Ансельмо! Милая Флоринда,  мы  разделим  с  ним
наказание!  -  в  страхе  воскликнула  совершенно  потерявшая  самообладание
Виолетта. - Если бы не я, он не  совершил  бы  этого  безрассудства.  Он  не
позволил себе ничего, к чему не получил поощрения!
   Монах и донна Флоринда смотрели  друг  на  друга  в  немом  изумлении,  и
взгляды их выражали также понимание того, что напрасно люди, движимые  одним
лишь  благоразумием,  будут  предостерегать  тех,  чьи   чувства   стремятся
вырваться из-под опеки.
   Монах жестом призвал всех к молчанию и обратился к слуге:
   - Кто эти представители республики? - спросил он.
   - Падре, это чиновники правительства и, судя по всему, высокого ранга.
   - Чего они хотят?
   - Чтобы их допустили к донне Виолетте.
   - Пока еще есть надежда! -  сказал  монах,  вздохнув  с  облегчением.  Он
пересек комнату и  отворил  дверь,  которая  вела  в  дворцовую  часовню.  -
Скройтесь  в  этой  священной  обители,  дон  Камилло,  а  мы  станем  ждать
объяснения столь неожиданного визита.
   Поскольку нельзя было больше терять ни минуты, герцог тотчас же  исполнил
приказание монаха. Он вошел в молельню,  и,  как  только  за  ним  закрылась
дверь, достойного  всяческого  доверия  слугу  послали  за  теми,  кто  ждал
снаружи.
   Однако в комнату вошел только один из них. С  первого  взгляда  ожидавшие
узнали в нем  человека  важного,  известного  правительственного  сановника,
которому часто поручалось выполнение тайных и весьма тонких дел. Из почтения
к тем, чьим посланником он являлся, донна Виолетта пошла к нему навстречу, и
самообладание, свойственное людям высшего света, вернулось к ней.
   - Я тронута вниманием моих прославленных и грозных хранителей, -  сказала
она,  благодаря  чиновника  за  низкий  поклон,  которым  он   приветствовал
богатейшую наследницу в Венеции. - Чему обязана я этим посещением?
   Чиновник с привычной подозрительностью огляделся  по  сторонам  и  затем,
вновь поклонившись, отвечал:
   - Синьорина, мне приказано встретиться с дочерью республики,  наследницей
славного дома Тьеполо, а также донной  Флориндой  Меркато,  ее  наставницей,
отцом Ансельмо, приставленным к ней духовником, и со всеми  остальными,  кто
удостоен ее доверия и имеет удовольствие наслаждаться ее обществом.
   - Те, кого вы ищете, -  перед  вами.  Я  -  Виолетта  Тьеполо  я  отдана
материнскому попечению  этой  синьоры,  а  этот  достойный  кармелит  -  мой
духовный наставник. Нужно ли позвать всех моих домочадцев?
   - В этом пет необходимости - мое поручение скорее личного свойства. После
кончины вашего достопочтенного и  поныне  оплакиваемого  родителя,  славного
сенатора  Тьеполо,  радение  о  вашей  персоне,  синьорина,  было   поручено
республикой,  вашей  естественной  и  заботливой  покровительницей,  особому
попечению и мудрости синьора Алессандро Градениго, человека прославленных  и
высоко ценимых достоинств.
   - Все это правда, синьор.
   - Хотя отеческая любовь правительственных советов  могла  показаться  вам
уснувшей, на самом деле она  всегда  оставалась  недремлющей  и  бдительной.
Теперь, когда возраст, образование, красота и другие совершенства их  дочери
достигли столь редкостного расцвета, им угодно  связать  себя  с  ней  более
крепкими узами, приняв заботу о ней непосредственно на себя.
   - Значит ли это, что синьор Градениго не является более моим опекуном?
   - Синьорина, ваш быстрый ум позволил вам сразу проникнуть в  смысл  моего
сообщения. Этот прославленный  патриций  освобожден  от  столь  ревностно  и
тщательно выполнявшихся им обязанностей. С  завтрашнего  дня  новые  опекуны
возьмут на себя заботу о вашей драгоценной персоне  и  будут  исполнять  эту
почетную роль до тех пор, пока мудрость сената не соизволит  одобрить  такой
брачный союз,  какой  не  будет  унизителен  для  вашего  знатного  имени  и
достоинств, могущих украсить и троп.
   - Предстоит ли мне расстаться с дорогими мне людьми? - порывисто спросила
Виолетта.
   - Положитесь в этом  на  мудрость  сената.  Мне  неизвестно  его  решение
касательно тех, кто давно живет с вами, но нет никаких оснований сомневаться
в его чуткости и благоразумии. Мне остается только добавить,  что,  пока  не
прибудут люди, на которых теперь возложена почетная обязанность быть  вашими
покровителями и защитниками,  желательно,  чтобы  вы  по-прежнему  соблюдали
обычную для вас скромную сдержанность в приеме  посетителей  и  чтобы  двери
вашего дома, синьорина, были закрыты для синьора Градениго точно так же, как
и для других представителей его пола.
   - Мне не позволено даже поблагодарить его за попечение?
   - Он уже многократно вознагражден благодарностью сената.
   - Было бы приличнее мне самой выразить свои чувства синьору Градениго. Но
то, в чем отказано языку, вероятно, позволительно доверить перу.
   -   Сдержанность,   подобающая   человеку,   который   пользуется   столь
исключительными милостями,  должна  быть  абсолютной.  Святой  Марк  ревниво
относится к тем, кого любит. А теперь,  когда  поручение  мое  исполнено,  я
смиренно  прошу  разрешения  удалиться,  польщенный  тем,  что  меня   сочли
достойным предстать перед лицом столь знатней  особы  для  выполнения  столь
почетной миссии.
   Когда сановник окончил свою речь,  Виолетта  ответила  на  его  поклон  и
обратила взор, полный тяжелых предчувствий, к печальным лицам  друзей.  Всем
им  был  слишком   хорошо   известен   иносказательный   способ   выражения,
употреблявшийся людьми, выполнявшими подобные поручения, чтобы у  них  могла
остаться какая-то надежда на будущее. Все  они  понимали,  что  назавтра  им
предстоит разлука, хотя и не могли угадать причину этой внезапной перемены в
действиях правительства. Расспрашивать было бесполезно, поскольку, очевидно,
удар был  нанесен  Тайным  Советом,  постичь  побуждения  которого  казалось
возможным не более, чем предвидеть его поступки. Монах  воздел  руки,  молча
благословляя свою духовную дочь, в то время как донна Флоринда  и  Виолетта,
неспособные даже в  присутствии  незнакомого  человека  сдержать  проявление
своего горя, плакали в объятиях друг у Друга.
   Тем временем тот, кто явился орудием, нанесшим этот жестокий удар, медлил
с уходом, словно человек, в котором зреет какое-то  решение.  Он  пристально
всматривался  в  лицо  кармелита,   но   тот   не   замечал   его   взгляда,
свидетельствовавшего  о  том,  что  человек  этот   привык   все   тщательно
взвешивать, прежде чем на что-либо решиться.
   - Преподобный отец, - заговорил он после раздумья, - могу  ли  я  просить
вас уделить мне частицу вашего времени для дела, касающегося души грешника?
   Монах очень удивился, но не мог  не  откликнуться  на  подобную  просьбу.
Повинуясь знаку чиновника, он вышел , вслед за  ним  из  комнаты  и,  пройдя
через великолепные покои, спустился к его гондоле.
   - Должно быть, вы пользуетесь  большим  уважением  сената,  благочестивый
монах, - заметил  по  дороге  чиновник,  -  если  государство  поручило  вам
исполнение столь важной обязанности при особе, в которой оно принимает такое
большое участие?
   -  Смею  надеяться,  что  это  так,  сын  мой.  Своей  скромной   жизнью,
посвященной молитвам, я мог снискать себе друзей.
   - Такие люди,  как  вы,  падре,  заслуживают  того  уважения,  каким  они
пользуются. Давно ли вы в Венеции?
   -  Со  времени  последнего  конклава   .  Я  прибыл  и  республику  как
духовник покойного посланника Флоренции.
   - Почетная должность. Вы, следовательно, пробыли здесь достаточно  долго,
чтобы знать, что республика не забывает оказанных  ей  услуг  и  не  прощает
обид.
   - Венеция - древнее государство, и влияние его простирается повсюду.
   - Идите осторожно. Мрамор опасен для нетвердых ног.
   - Мне часто приходилось спускаться, и поступь моя всегда тверда. Надеюсь,
я схожу по этим ступеням не в последний раз?
   Посланец Совета сделал вид, что не понял вопроса,  и  ответил  только  на
предшествующее замечание:
   -  Поистине  Венеция  государство  древнее,  но  от  старости  его  порой
лихорадит. Всякий, кому дорога свобода, падре, должен скорбеть душой,  видя,
как приходит в упадок столь славная республика. "Sic trait gloria mu di!"
 Вы,  босоногие  кармелиты,  поступаете
разумно, умерщвляя свою плоть  в  юности  и  избегая  тем  самым  страданий,
которые вызывает постепенная потеря сил на склоне лет. Ведь  такой  человек,
как вы, наверно, совершил в молодости не так много дурных поступков, в  коих
теперь приходится раскаиваться.
   - Все мы не без греха, - возразил, перекрестившись,  монах.  -  Тот,  кто
тешит душу, возомнив себя совершенством, лишь увеличивает  тщеславием  бремя
своих грехов.
   - Люди, исполняющие такие обязанности, как я, почтенный  кармелит,  редко
имеют возможность заглянуть к себе в душу, поэтому  я  благословляю  случай,
приведший меня в общество такого благочестивого человека. Моя гондола ждет -
входите же!
   Монах недоверчиво взглянул на своего спутника, но, зная, что  противиться
бесполезно, пробормотал короткую молитву и подчинился.  Сильный  удар  весел
возвестил, что они отчалили от ступенек дворца.

Глава 15

   О гондольер в гондоле.
   Фи да лин!
   О гондольер в гондоле,
   Фи да лин!
   На своей прекрасной лодке
   Ты плывешь волне навстречу,
   Фи да лин, лин, ла!
   Венецианская баркаролла

   Луна стояла высоко в небе. Потоки ее лучей падали на вздымающиеся  купола
и высокие крыши Венеции, а мерцающие воды  залива  яркой  чертой  обозначали
границу города. Этот величественный вид  едва  ли  не  превосходил  красотой
картину, созданную руками  человека,  фоном  которой  он  служил,  ибо  даже
королева   Адриатики   с   ее   неисчислимыми   произведениями    искусства,
величественными  памятниками,  множеством  великолепных  дворцов  и  прочими
творениями изощренного людского честолюбия не  могла  все  же  сравниться  с
ослепительной красотой природы.
   Над головой простирался небесный свод, грандиозный в  своей  безмерности,
сверкавший,  словно  жемчужинами,  мириадами  светил.  Внизу,  куда   только
достигал взгляд, раскинулись необъятные дали Адриатического моря, такого  же
безмятежного, как небесный свод, что отражался в  его  волнах,  и  все  море
казалось светящимся. Там и здесь  среди  лагун  чернели  небольшие  острова,
тысячелетним трудом отвоеванные у  моря,  которым  скромные  крыши  рыбацкой
деревушки или группа иных строений  придавали  живописный  вид.  Ни  всплеск
весла, ни песня, ни смех, ни хлопанье паруса, ни шутки моряков  -  ничто  не
нарушало тишины. Вблизи все было окутано очарованием полуночи, а даль дышала
торжественностью умиротворенной природы, Город и лагуны, залив  и  дремлющие
Альпы, бесконечная  Ломбардская  равнина  и  бездонная  синева  неба  -  все
покоилось в величественном забытьи.
   Неожиданно из каналов города вынырнула гондола. Бесшумно, словно призрак,
она  заскользила  по  необъятной  глади   залива   лодка   шла   быстро   и
безостановочно, направляемая чьей-то умелой и нетерпеливой рукой.  По  тому,
как стремительно неслось суденышко, было понятно, что одинокий гребец в  нем
очень торопился. Гондола двигалась в сторону моря, направляясь к  выходу  из
залива, расположенному между южной его оконечностью  и  знаменитым  островом
Святого Георга. С полчаса гондольер продолжал грести без передышки при этом
он то оглядывался назад, словно спасался от погони,  то  напряженно  смотрел
вперед, выдавая горячее стремление побыстрее  достичь  своей  цели,  которая
пока оставалась скрытой от его  глаз.  Наконец,  когда  гондолу  отделил  от
города широкий водный простор, гребец дал отдых своему веслу, а сам  занялся
напряженными, тщательными поисками.
   Совсем близко от выхода в  открытое  море  он  заметил  маленькое  черное
пятнышко.  Весло  с  силой  разрезало  воду,  и   гондола,   резко   изменив
направление, снова понеслась вперед, что  означало  конец  сомнений  гребца.
Вскоре при свете луны стало заметно, как черное пятнышко качается на волнах.
Затем оно начало приобретать очертания и размеры лодки,  которая,  очевидно,
стояла на якоре. Гондольер перестал грести и наклонился  вперед,  пристально
всматриваясь в этот неясный предмет, словно всеми силами  пытался  заставить
свои глаза видеть зорче. В этот момент над лагуной послышалось тихое  пение.
Голос певца был слаб и чуть дрожал, но пел он музыкально и чисто, как обычно
поют в Венеции. Это человек в лодке,  видневшейся  вдалеке,  коротал  время,
скрашивая свое  одиночество  рыбацкой  песней.  Мелодия  была  приятная,  но
звучала так жалобно, что навевала печаль. Песню эту знали все,  кто  работал
веслом на каналах  была  она  знакома  и  нашему  гондольеру.  Он  подождал
окончания куплета и сам пропел следующий. Так певцы продолжали  чередоваться
вплоть до последнего куплета, который испол