ормления, а затем они уже
будут автоматически следовать его примеру ^2. В особенности же, конечно,
подчинена имитативности игровая деятельность молодняка ("делай, как я").

Одну категорию экспериментальных фактов, относящихся преимущественно к
шимпанзе, хочется выделить специально. Это -- двигательное подражание
человеку в сфере рисования и предметно-конструктивной деятельности. Хорошо
известны классические опыты Келера, Морриса, Ладыгиной-Коте, следует
упомянуть и работы Букина и Мухиной. В такого рода опытах важным оказался
вывод: шимпанзе подражает не столько эффекту (продукту) действий, т. е. не
столько результату в виде рисунка или преобразования предмета, сколько
действиям над предметом -- движениям. В экспериментах не обнаруживается
какого-либо принципиального предела дифференцированию и усложнению этих
действий. Судя по всему, результат, т. е. получающееся подобие рисунка,
может служить фактором корректировки верности и точности воспроизведения
действия. Зримый образ, рисунок может при этом быть довольно сложен, и, по
мнению Гарднеров, сложность его (например, форма сердечка вместо обычного
круга) даже содействует имитированию рисовального движения. Однако главное
-- это единодушное заключение всех экспериментаторов: по своему механизму
"подражательное рисование", "подражательное конструирование" у шимпанзе
есть воспроизведение не образа материального объекта, но двигательного пути
к нему.

И все же здесь надо сослаться на опыты Ладыгиной-Коте, как и Хайс,
продемонстрировавшие и относительно высокий достижимый уровень подражания
не только движению, но и предметному движению и, наконец, предметному
результату невидимых движений, хотя ранее и наблюдавшихся животным.

Прежде всего надо упомянуть о широко известной методике "выбора на
образец": обезьяне-шимпанзе предъявляется одна из разных по форме или
величине геометрических фигурок; она должна из множества рассыпанных перед
ней фигурок на глаз выбрать, а то и на ощупь достать из мешочка и протянуть
экспериментатору такую точно фигурку. Этот метод практиковался многократно,
он дает, не без трудностей, вполне удовлетворительные и поддающиеся
закреплению результаты. Переводя на общепонятный язык, животное подражает
здесь не только движению протягивания партнеру взятой в руку фигуры, но
способно отдифференцировать именно такую-то (по определенной модальности)
фигуру; значит, сюда включено подражание не просто движению, но и Предмет-

ному компоненту движения -- отбор (если и не создание) подобной вещи, без
которой и движение не было бы в точном смысле подобным. Зоопсихолог Уорден
назвал эту способность шимпанзе "уникальным случаем подражания" . Как
увидим в дальнейшем, эта способность дифференцировать действия по их
предметности сыграет огромную роль в развитии и подражательной деятельности
у семейства троглодитид, в частности в эволюции "древнего камня"
(палеолита), и затем в становлении человека.

Однако "выбор на образец" -- лишь частное проявление данного "уникального
случая подражания". Опыты Хайс и особенно Ладыгиной-Коте привели и к
выявлению у шимпанзе возможности, хоть и весьма ограниченной, нечто
подражательно конструировать, например башенки и пирамидки из фигурок,
подбирая для этого из ассортимента фигурок такие же самые, которые включены
в показанной ему постройке-образце. Сначала Ладыгина-Коте строила этот
образец на глазах у животного, позже, при возникновении определенного
подражательно-двигательного навыка, оказалось возможным предлагать обезьяне
сделанный в ее отсутствие совершенно готовый образец -- и шимпанзе нередко,
причем, чем дальше, тем чаще, воспроизводил эту конструкцию правильно.

Прослежено, что простейшее подражательное конструирование состояло в
помещении какого-либо предмета в вертикальное положение; наоборот, перевод
фигуры из вертикального положения в горизонтальное давался труднее. Затем
подражательное конструирование усложнялось и улучшалось. Следовательно,
шимпанзе расчленял непросто движения экспериментатора, но саму фигуру на
составные части (хотя бы они и ассоциировались с предшествовавшим
движением), отбирал подобные строительные элементы среди наличных в его
распоряжении, мог объединять их в сложной взаимной системе, придавая
каждому элементу положение, соответствующее системе-образцу. Лишь изредка в
помощь шимпанзе экспериментатору приходилось снова в его присутствии
разбирать и составлять образец. Но чем дальше, тем больше шимпанзе
обходился подражанием не наблюдаемому движению, а самому сложенному
предмету: движения лишь как бы сигнализировались расположением фигур.

Интересен анализ процентов ошибок: нижний элемент двухкомпонентной
конструкции чаще избирался обезьяной неправильно по сравнению с верхней
фигурой. Следовательно, завершение композиции при подражании протекает
легче, как бы необходимее, чем ее начало. Опыты с расположением элементов
всячески варьировались Ладыгиной-Коте, и процент ошибок высчитывался.
Двухкомпонентные конструкции давались легче, трехкомпонентные --
статистически реже, но дело дошло до конструирования четырехэлементных
построений, хотя и при высоком проценте ошибок, однако уже пятикомпонентные
не удавались вовсе.

Здесь важен принципиальный результат: подражание у шимпанзе возможно не
только действиям, но и результату действий -- его форме, его строению. Этот
качественный перелом, когда форма предмета способна стать относительно
независимым стимулом подражательной деятельности, видимо, особенно важно
будет учесть дальше, когда и в эволюции "древнего камня" обнаружится на
некотором уровне эволюции (ашель) какое-то словно самодовлеющее значение
формы предмета наряду с его функциональным назначением.

Итак, между низшими и высшими обезьянами -- огромный прогресс имитативной
"способности", т. е. силы непроизвольной подражательности. Употребив слово
"прогресс", я не хочу сказать, что усиление подражательного рефлекса всегда
равнозначно биологической пользе для вида, -- возможны и биологические
минусы. Речь идет всего лишь о соизмерении выраженности данного явления, о
его нарастании в филогении приматов.

Этот вывод о росте имитативности от низших обезьян к антропоидам дает
некоторое основание для экстраполяции на следующий этаж эволюции: для
высказанной уже в немногих словах гипотезы, что сила и диапазон
имитативности еще более возросли в семействе троглодитид, ответвившемся от
понгид (антропоидов, или антропоморфных, высших обезьян) начиная с позднего
плиоцена.

IV. Имитативность в патологии и норме у современных людей

Для дальнейшего аргументирования этой гипотезы станем теперь копать тоннель
с противоположного конца. Если мы хотим реконструировать силу имитативности
высшей нервной деятельности ископаемых троглодитид, предполагая, что эта
сила выше, чем у антропоидов, нам помогут данные из психопатологии
современного человека, так же как из психологии и высшей нервной
деятельности раннего детства человека и из социальной психологии. Ведь в
этих сферах гнездятся следы предшествовавших ступеней филогенеза человека .
Начнем с патологических нарушений функций мозга и психики у людей. С одной
стороны, речь пойдет о врожденных глубоких отклонениях от нормы --
олигофрении, микроцефалии, с другой -- о поражениях и разрушениях разных
отделов и зон коры головного мозга (ранения, опухоли, нарушения
кровоснабжения и пр.).

Глубокие олигофрены -- идиоты и имбецилы -- в необычайной степени
имитативны (эхопраксичны) по сравнению с нормальным человеком. Отмечается
чрезвычайно сильная выраженность подражания у имбецилов в детском возрасте.
Эти дети приспосабливаются к реальной действительности не путем усвоения
понятий и значений слов, а путем подражания действиям воспитателя. При этом
имитация часто носит бессмысленный, бесцельный характер: подметая, имбецил
перемещает мусор с места на место, не очищая на деле пол, или, моя тарелки,
щедро льет воду на одно и то же место . Феноменальная имитативность
наблюдается подчас у микроцефалов. Это важно для нашей темы, ибо, как
отмечалось в гл. 2, патологическая морфология их черепа и мозга в известной
мере атавистична, т. е. воспроизводит некоторые признаки троглодитид. Это
было показано К. Фохтом, М. Домбой. В клинической литературе описано немало
случаев микроцефалии с ярко выраженным синдромом эхопраксии (непроизвольной
имитативности) .

Нейропсихология изучила психические последствия массивных поражений и
разрушений разных полей головного мозга человека, в том числе тех, которые
присущи исключительно Homo sapiens. По данным А. Р. Лурия и его
сотрудников, в клинике при такого рода деструкциях в лобных долях, т. е.
при устранении или поражении здесь высших корковых образований,
контролирующих нижележащие корково-подкорковые образования, наблюдается
сильно выраженный синдром эхопраксии . Врач прикасается рукой к своему носу
и больной зеркально повторяет то же движение. Врач говорит: "поднимите
руку", -- но больной только повторяет эти слова "поднимите руку", не делая
движения. Последний пример показывает, что в этот синдром непроизвольной
автоматической имитативности входит как составная часть вокативно-речевая
имитация: эхолалия. Последняя выступает при поражениях как лобных, так и
височных и височно-теменных отделов. Именно этот вариант эхокинезии
(подражания движениям), т. е. подражание речевым, вернее, звукопроизводящим
движениям, вероятно, мог достигнуть особенной интенсивности у одной из
ветвей палеоантропов. При органических нарушениях и поражениях в
соответствующих отделах головного мозга из-под контроля корковых
новообразований и выступают, как патологические явления, те
непроизвольно-автоматические эхолалические реакции, которые когда-то были
нормой Требует дальнейшего исследования вопрос, в какой мере эхолалия
протекает на уровне акустическом, фонетическом, т. е. является подражанием
физическим звукам, воспроизведением привычных артикулом, а в какой -- на
уровне фонематическом, т. е. является воспроизведением не просто звуков, а
фонем, -- определенных противопоставляемых друг другу типов или форм звуков.

То же самое явление эхолалии наблюдается и тогда, когда кора мозга
органически не повреждена, но функционально расстроена в силу столкновения
нервных процессов. Нижележащие структуры опять-таки освобождаются из-под
тормозящего контроля коры. В этих случаях, например при некоторых формах
истерии, эхолалия и другие спонтанные имитационные механизмы проявляются
мощно. Это свидетельствует в пользу представления, что на предшествующем
уровне филогенеза у палеоантропов (и археоантропов) имитативные рефлексы
были не подавлены, а играли важную жизненную роль .

Если от патологии мы обратимся к норме, то увидим высочайшую двигательную,
мимическую, вокативную имитативность в раннем онтогенезе нормального
ребенка. Французский психолог Р. Заззо констатировал, что у ребенка в
доречевом возрасте, начиная с одного месяца, подражание имеет больший
размах, больший диапазон, чем у обезьян, в том числе у детенышей обезьян .
Это в свою очередь очень важное подкрепление гипотезы о том, что близкие
эволюционные предки современного человека обладали более сильной
имитативностыо, чем обладают высшие обезьяны.

Существует огромная литература по вопросам начального овладения ребенком
речью, а также рядом двигательных навыков. Единственным механизмом,
подключающим ребенка к языковой среде, является подражание. У ребенка нет
наследственного предрасположения к родному языку, он может овладеть любым.
Психологи, педагоги и лингвисты, изучавшие речь детей, показали, что
поначалу ребенок обучается звукам, словам, формам родной речи только и
исключительно через внешнее, не несущее смысловой нагрузки, механическое
подражание речи окружающих его людей.

И. М. Сеченов писал: "В процессе развития способности говорить принимает
участие со стороны ребенка еще один важный фактор -- инстинктивная
звукоподражательность. Выясненный в сознании звук или ряд звуков служит для
ребенка меркой, к которой он подлаживает свои собственные звуки и как будто
не успокаивается до тех пор, пока мерка и ее подобие не станут
тождественны. Физиологических основ этого свойства мы не знаем, но ввиду
того, что подражательность вообще есть свойство, присущее всем без
исключения людям, притом пронизывает всю жизнь. . . легко понять, что для
людей она имеет все характеры родового признака" .

Крупнейшие психологи-марксисты нашего века, Л. С. Выготский, А. Валлон,
выясняли значение подражания в становлении устной речи детей, в
формировании их навыков и личности.

По мере созревания нормального человека у взрослого непроизвольная
имитативность подавляется (произвольное следование примеру, образцу, идеалу
нас здесь совсем не касается). Она не исчезает вовсе, но сокращена,
снижена, трудноуловима. Однако вот иллюстрирующие ее микроскопически
присутствующие факты из механизма нашей речевой деятельности (по В. А.
Кожевнякову, Л. А. Чистович и др.). Рецепция звукового сигнала, т. е.
физических звуков чужой речи, у человека занимает около 100 миллисекунд; со
скоростью около 150 миллисекунд наступает беззвучная, т. е. крайне
редуцированная имитация услышанных звуков; со скоростью 300 -- 400
миллисекунд -- распознание звуков уже по фонемам как речевых символов, т.
е. их фонематическое "понимание". Если первая стадия свойственна всем
животным, то быстро протекающая в мозгу вторая стадия говорит об эпохе
высокого развития имитации в непосредственной эволюционной предыстории
человека, тогда как третья -- о переходе к современной речевой деятельности.

Наконец, социальная психология открыла и в картине психических функций
современных нормальных людей такой компонент, как подражание. Впрочем, еще
Гольбах писал: "Человек весь состоит из подражания". Но основатели
"психологии толпы" Тард, Лебон, Сигеле при всей односторонности своих
концепций обнаружили несомненный факт растормаживания подражательных
реакций в определенных условиях. Сейчас в науке по социальной психологии в
ее разделе "психическое заражение" рассматриваются раздельно подражание
непроизвольно-автоматическое, подражание произвольное, т. е. избирательное,
и внушение (посредством слова). Связь внушения с механизмом непроизвольного
подражания издавна привлекает интерес исследователей . Однако к этому мы
обратимся ниже.

Подведем итог. В патологической и нормальной психологии человека
исследования вскрыли "нижний этаж", хорошо прикрытый завершающей стадией
эволюции: огромную силу и огромный диапазон автоматической имитативности.
Мы имеем все основания приурочить время расцвета этого свойства высшей
нервной деятельности к филогенетическому промежутку между антропоидами
(высшими обезьянами) и современным человеком. Иными словами, косвенные
данные как со стороны динамики этого явления в развитии обезьян, так и со
стороны положения дел у человека ведут к уверенности, что ископаемые
троглодитиды обладали максимумом имитативности, -- возможно, на грани
"критической величины".

V. Палеолит и имитативный рефлекс

Контрольным материалом для этой гипотезы нам послужат сохранившиеся в
отложениях четвертичной эпохи обработанные камни, которыми пользовались
Homo habilis'ы (в сущности едва ли отличимые всерьез от прочих
австралопитеков), археоантропы и палеантропы. Эти обработанные камни
нижнего и среднего, как и верхнего, палеолита, хотя породили немало
квазипсихологических толкований, никогда не подвергались исследованию
психолога. Порой археологу или антропологу кажется, что раз орудия
палеолита шаблонны, т. е. одинаковы, стереотипны по форме и по приемам
изготовления, значит, отсюда явствует подчинение их изготовления
предшествовавшему более или менее абстрактному понятию или хотя бы общему
представлению, мысленному образу. Но психолог, встретившись с таким
умозаключением, прежде всего сопоставит его с огромными знаниями,
накопленными в области специальной дисциплины -- психологии труда. В
частности, он привлечет экспериментальные данные и обоснованные учеными
выводы, касающиеся автоматизации и деавтоматизации действий. Поэтому для
психолога эти огромные серии палеолитических изделий, повторяющихся в
несчетных экземплярах, свидетельствуют прежде всего об автоматичности
соответствующих действий. А как только мы встретились с явлением
автоматичности (очень важным для всей сферы инженерной психологии), тут уже
нет места для дилетантизма. Психологический анализ палеолитических изделий
может быть обращен лишь на одну проблему: какова в данном случае
нервно-психическая, вернее, нейрофизиологическая природа автоматизма?

Прежде всего: сколь велико количество типов изделий из камня на разных
уровнях палеолита? В какой мере все эти типы отвечают действительному
дифференцированию их нейродинамикой троглодитид, а в какой -- принадлежат
классифицирующему мышлению археолога?

Работы французского археолога Борда с 50-х годов XX в. открыли новую главу
в палеолитоведении: широкое использование статистического метода .
Составлены классификационные таблицы встречающихся типов изделий из камня
-- отдельно для нижнего, среднего, позднего палеолита; разработана
детальная номенклатура для всех этих типов и вариаций. Это дает возможность
количественного сопоставления археологических сборов в разных
местонахождениях (памятниках) по процентному соотношению типов каменных
изделий, составляются соответствующие легко сравнимые диаграммы, индексы.
Тем самым местонахождения (памятники) с процентно одинаковым комплексом
рассматриваются как принадлежащие тому же населению, например "племени",
"пред-племени", "субплемени", "родовой группе", "орде", и свидетельствующие
об их территориальных перемещениях, миграциях. Номенклатура орудий
насчитывает для нижнего палеолита свыше 20 названий, для среднего -- свыше
60, для верхнего (позднего) -- свыше 90. Некоторые археологи поспешили
сделать лингвистический вывод, что, следовательно, в языках той поры
имелось соответствующее число слов-понятий, не считая необходимого набора
глаголов для обозначения действий изготовления и употребления каждого типа
орудий. Статистически различающиеся комплексы стали рассматривать как
различные культуры.

Однако ни из чего не следует, что типологические лексиконы орудий,
составленные археологами, отвечают лексиконам изготовителей этих изделий,
что у них вообще использовались при этом номинативные знаки. В
номенклатурах Борда и его последователей выделены и типы орудий, разница
между которыми незначительна или сводится к размерам. Нередко она является
всего лишь функцией механических отличий или свойств раскалываемости пород
использованного камня. Тем более из статистического метода не проистекает,
чтобы археоантропы, палеоантропы, кроманьонцы сами осуществляли
количественные подсчеты разных вариантов обработки камня и регулировали
свою деятельность этими цифрами, т. е. количественными нормативами своей
культуры. Следует, напротив, полагать, что количественные пропорции
вариантов воспроизводились более или менее одинаково при смене поколений,
вернее, в непрерывной цепи стареющих и .подрастающих, с такой же
бессознательностью, с такой же автоматичностью, с какой в живой природе
воспроизводятся многие сложные акты поведения и материальные предметы
(норы, гнезда, межевые признаки, делящие охотничьи угодья, плотины), но с
неизмеримо возросшей ролью фактора прямого имитативного контакта.

В какой-то мере устойчивость набора каменных "орудий" может зависеть, как
уже сказано, от наличных в данной местности типов сырья (гальки, желваки,
выходы вулканических пород и пр.) и от технической взаимосвязи между числом
ядрищ и отщепов, от других материально-технических факторов. Но, видимо,
главная причина долговременной наследуемости пропорций типов обработки
камня состоит в непосредственной близости имитирующего к имитируемому
индивиду, так сказать, в межиндивидуальной плотности имитативных действий.
Согласно новейшим экспериментам , изготовление ка