да "пачке". Если для безусловного рефлекса и
существует обязательная конечная "рефлексогенная зона" (так, раздражение
вкусовых рецепторов в полости рта всегда вызывает слюноотделение), то,
оказалось, этот же рефлекс можно вызывать и раздражением каких угодно
других "условных" рецепторов и рецептивных полей. Требуется лишь, чтобы это
раздражение входило в общий временной комплекс с раздражением обязательной
"рефлексогенной зоны". Вырвем его из этого соседства во времени и оно
понемногу перестанет вызывать данный рефлекторный эффект (например,
слюноотделение). С другой стороны, даже совершенно одинаковым раздражением
того же самого рецептора можно вызывать сколь угодно различные рефлекторные
дуги в зависимости от того, в какой комбинации и последовательности с
другими оно выступает.

Все эти превращения рефлекторных дуг И. П. Павлов связывал с деятельностью
коры головного мозга (в дальнейшем было показано, что в некоторой мере они
могут осуществляться и нижележащими отделами). Тем самым среднее звено в
рефлекторной дуге оказалось в известном смысле эквивалентным
функционированию коры мозга, этого сложнейшего образования совокупной
центральной нервной системы. Нет такой точки в коре, которая в принципе не
могла бы оказаться в функциональной связи с любой другой точкой, которая не
находилась бы в данный момент в связи со многими точками, -- это доказали
экспериментальные физиологические исследования условных рефлексов.

К тому же выводу о цельности, об интегральной работе мозга как среднего
звена всякой рефлекторной дуги вело и открытие И. П. Павловым явлений
иррадиации и концентрации нервного процесса возбуждения в головном мозгу.
Сначала он имеет неудержимую тенденцию распространиться со всей мыслимой
широтой, в частности охватить всю кору, затем эта тенденция встречается с
обратной -- стянуться и сжаться до минимального очага. Обе тенденции
находятся в связи и противоборстве между собой. Ход рефлекса и в его
сенсорной и в моторной части всякий раз находится в зависимости от
состояния этой борьбы за распространение коркового процесса на все целое
или его локализацию.

Как видим, учение И. П. Павлова о рефлексах есть одновременно учение о
координирующей и интегративной работе всей центральной нервной системы,
всего мозга, всей коры. Кстати, может быть, именно этот акцент в
значительной степени отклонил внимание И. П. Павлова и почти всей его школы
от механизмов безусловных рефлексов. Последние имеют подчас подкорковую
природу и известную физиологическую автономию. Лишь позже А. Д. Слоним и
другие представители этой школы принялись углубленно изучать инстинкты,
сумев в отличие от этологов глубоко связать протекание этих наследственно
врожденных и прижизненно приобретенных, т. е. условных, рефлексов.

И все же при всей интегративности подхода И. П. Павлова и его учеников к
рефлекторным функциям коры головного мозга ее работа выглядит мозаично. В
каждый данный момент кора мозга -- мозаика центров возбужденных и
заторможенных. Тем самым поведение организма все-таки в известном смысле
огромное множество в какой-то мере отдельных рефлекторных дуг. Как
выразился один из учеников И. П. Павлова, перед нами рассыпанные колесики
из часового механизма, мы знаем каждое из них, но мы еще не знаем, как
собираются из них часы и как часы идут.

Учение А. А. Ухтомского о доминанте в большой степени восходит к упомянутым
идеям Шеррингтона. Он сам писал: "Моя физиологическая мысль в значительной
степени воспитана Шеррингтоном" . Это воздействие выразилось прежде всего в
попытке как раз продолжить уяснение механизма объединения, централизации в
царстве рефлексов.

Мировоззрение этого выдающегося физиолога, А. А. Ухтомского, в отличие от
И. П. Павлова не характеризовалось законченным атеизмом и материализмом.
Оно глубоко материалистично в основе, но несет и сложное противоречивое
наследие. Вероятно, с этим надо связать незавершенность великого замысла,
как представляется мне справедливым, определить нынешнее состояние учения о
доминанте. Но это прозрение А. А. Ухтомского было столь гениально, что,
думается, оно надолго осенит движение вперед на одном из главных
направлений физиологической науки. Поэтому я буду описывать принцип
доминанты и как адепт, и как критик: из его анализа должна проистекать
необходимость следующего шага. А этот следующий шаг и есть вторжение в нашу
магистральную проблему -- генезис второй сигнальной системы.

III. Доминанта

Ныне подчас подчеркивают, что явление доминанты первым заметил не А. А.
Ухтомский, а в 1881 г. -- Н. Е. Введенский, в 1903 г. -- И. П. Павлов, в
1906 г. -- Ч. Шеррингтон, а сам А. А. Ухтомский -- в 1904 или даже в 1911
г. Но дело не в наблюдении и констатации факта, а в формулировании
закономерности или принципа и в создании теории. Идея доминанты была
изложена А. А. Ухтомским в 1923 г. в работе "Доминанта как рабочий принцип
нервных центров". Это было почти сразу после смерти его учителя Н. Е.
Введенского (1922 г.), хотя, согласно воспоминаниям А. А. Ухтомского, он
стал излагать студентам идею доминанты приблизительно в 1920 -- 1921 гг.
Впрочем, как мы только что видели, и термин "доминирование" в прямо
относящемся сюда смысле, и содержание концепции уходят корнями в наследие
Шеррингтона и еще более Введенского. При этом, однако, сам А. А. Ухтомский
долгое время преувеличивал расхождение своей концепции со взглядами
учителя, т. е. Н. Е. Введенского, как и с направлением И. П. Павлова. Лишь
потом его озарило сознание, что его учение о доминанте поистине вытекает из
представлений Введенского, в том числе о пессимуме, парабиозе и
истериозисе. И еще позже убедился он, что многое в его принципе доминанты
гармонически сочетается и рационально размежевывается с павловскими
условными рефлексами . Впрочем, как увидим, в вопросе о торможении осталось
глубокое расхождение.

На рецепторные поля организма, на его рецепторы внешней среды
(экстерорецепторы) и своей собственной внутренней среды (интерорецепторы, а
также рецепторы собственных движений -- проприорецепторы) воздействует в
каждый данный момент великое множество разных раздражающих агентов. Ведь
среда постоянно меняется то медленно, то быстро, мало того, бодрствующий
организм сам ускоряет и разнообразит смену принимаемых раздражений своей
неугомонной активностью, движениями, "подставляясь" под новые и новые
агенты. Физиолог должен примирить это с тем фактом, что в каждый момент
наблюдается в общем один какой-то ответ, одна деятельность или даже одно
движение, а не великое множество условных и безусловных рефлексов по числу
атакующих раздражении. Рефлексы бы сталкивались между собой и в полном
смысле взорвали бы организм в первый же миг его существования. Отсюда вслед
за Шеррингтоном мысль А. А. Ухтомского: "Все разнообразнее и обильнее
сказывающаяся взаимная зависимость между объемом рецепции животного и его
образом поведения не допускает более старого представления об организме как
о пачке независимых друг от друга рефлекторных дуг" . Нет, оказывается,
рефлексы работают под лозунгом "все за одного, один за всех".

А. А. Ухтомский в работе "Парабиоз и доминанта" пояснил это с помощью
терминов и образов, заимствованных из технической механики. Во всякой
полносвязной системе, в том числе в машине, составляющие ее твердые тела
части, детали так сочленены между собой, что оказываются исключенными все
движения, кроме одного. В направлении этой единственной оставшейся "степени
свободы" разряжается приложенная энергия и совершается работа. В
технических механизмах сама форма соприкасающихся поверхностей тормозит
движения во всех других направлениях, кроме одного. Но в организмах
полносвязность скелетно-мышечных систем обеспечивается отнюдь не формой
поверхностей твердых тел, нет, здесь преобладают сочленения о двух или даже
о трех степенях свободы. Кисть руки относительно туловища обладает семью
степенями свободы, т. е. практически ее перемещения относительно туловища
ограничены только длиной костей, в основном она как бы не имеет связи с
ним. По подсчету О. Фишера, учитывая возможные перемещения между корпусом,
головой и конечностями, мы находим в нашем теле не менее 107 степеней
свободы. И это не считая движений лица и движений внутри корпуса. В скелете
же, освобожденном от мягких частей, число возможных перемещений еще больше.

Это значит, продолжает Ухтомский, что тело и скелет не представляют собой
механизма: ведь механизм характеризуется одной степенью свободы, т. е.
сохранением возможности лишь для одного движения (или немногих) при
исключении, иначе -- торможении множества других движений. Значит, в живом
теле потенциально заключено очень много механизмов. Всякий отдельный сустав
тела способен образовать столько механизмов, сколько в нем степеней
свободы, но он не образует ни одного из этих механизмов, пока все степени
свободы открыты одинаково. Благодаря тому, по словам А. А. Ухтомского, что
механизмы в живом теле осуществляются не раз навсегда пригнанной формой
сочленений (как в технических механизмах), но подвижным распределением
мышечных тяг и сопротивлений, приобретается то замечательное
обстоятельство, что живое тело представляет собой не единую, раз навсегда
определенную машину, но множество переменных машин, которые могут
калейдоскопически сменять друг друга, используя одни и те же сочленения и
лишь градуируя иннервацию работающих мышц. Тело представляет собой
множество сменяющих друг друга машин, своевременно и пластически
приспосабливающих его к условиям момента, однако лишь если в каждый
отдельный момент имеется одна определенная степень свободы и энергия
направляется на выполнение одной очередной работы. Это значит, что все
остальные должны быть в этот момент исключены, устранены, заторможены.

Следовательно, половина дела или даже наибольшая половина -- торможение.
Уже даже в простейших технических приборах, говорит Ухтомский,
осуществление механизма предполагает устранение (торможение) множества
возможных перемещений ради сохранения немногих или одного. Тем более в теле
животного механизмы осуществляются настолько, насколько устраняются
(тормозятся) множества движений ради использования немногих степеней
свободы или, еще лучше, одной степени свободы .

Здесь мысль А. А. Ухтомского достигает кульминационной точки, критического
рубежа. Не вытекает ли из этого рассуждения, что физиолог должен обратить
главное внимание на это количественно господствующее явление, торможение, и
допустить, что оно поглощает подавляющую массу рабочей энергии организма?
Но А. А. Ухтомский отказывается от этого логичного шага. Он пишет: "В нашем
теле исключение движений, необходимое для образования механизмов,
достигается, как мы видели, активным вмешательством мышц, и уже это делает
тем более очевидным, что формирование полносвязных систем в нашем теле само
по себе требует затраты энергии на работу торможения рядом с энергией,
идущей, собственно, на рабочий эффект очередного механизма. И здесь также
может быть речь лишь о том, чтобы формирование механизмов было по
возможности экономнее в том смысле, чтобы устранение движений обходилось
как можно дешевле, а наибольшая часть разряжающейся энергии шла на
динамический эффект".

Вот тут и возникает возражение. Откуда вытекает этот принцип экономии,
почему торможение должно обходиться "дешевле"? Вся предшествовавшая логика
могла привести к обратному предположению: раз надо затормозить п степеней
свободы и оставить одну, значит, и расход энергии мог бы относиться как п:
1, а может быть, и как пх:1, если допустить, что энергетический коэффициент
торможения вообще в х раз больше динамического эффекта. Даже в этом
последнем допущении нет ничего биологически абсурдного, ибо, как показал
автор, затрата эта все равно вкладывается в формирование данного
биологически необходимого механизма и в обеспечение его эффекта, а не идет
на какие-то побочные цели. А. А. Ухтомский исходит из недоказанного
постулата экономии затрат на предпосылку действия, тогда как сомнительно
вообще высчитывать, что дороже, что дешевле, если все идет в общее дело. А.
А. Ухтомский критикует физиолога А. Хилла за его расчеты, из которых
необходимо следовал вывод, что "мышца, играющая роль всего лишь задержки,
т. е. использующая свой механический потенциал для "статической работы",
действует с громадным перерасходом энергии..." . Это представляется ему
невозможным. В другой работе -- "Доминанта как рабочий принцип нервных
центров" -- сам А. А. Ухтомский подошел было к гипотезе, что, может быть,
на совокупность центров, подлежащих сейчас торможению, падают импульсы не
такие, какие нужны для положительной работы тех же центров, а именно для
торможения падают усиленные или учащенные импульсы, а для положительной
работы -- редкие и умеренные. Однако он отверг эту гипотезу (хоть она в
немалой мере соответствовала бы нейрофизиологическим представлениям Н. Е.
Введенского) с той же "экономической" мотивировкой: предположить это, пишет
он, "значило бы допустить, что работа нервного механизма рассчитана на
невероятно расточительную трату энергии" .^ Какой недостаточный аргумент!
Сколько фактов свидетельствует о расточительности живой природы. Здесь
сравнение с технической механикой твердых тел завело слишком далеко.

А. А. Ухтомский как бы чувствовал зыбкость почвы в этом вопросе, снова и
снова возвращался к нему. Однажды он попробовал разграничить расходы
энергии на проводящих нервных путях и в исполнительных мышечных органах. Он
готов уже допустить, что торможение на проводящих путях обходится дороже,
чем проведение возбуждения, но утверждает, что для общего энергетического
баланса это малосущественно, ибо подавляющая часть энергии расходуется на
рабочие, исполнительные органы. "Энергетическое хозяйство организма в целом
заинтересовано преимущественно в экономном расходовании потенциалов станций
назначения мышц. По-видимому, некоторая неэкономность работы допускается в
нервной сети ради того, чтобы оградить мускулатуру от неэкономной траты" .
Все это имеет характер не эмпирический, а априорный: ведь никто еще не
отделил настолько работу, выполняемую нервными окончаниями в мышце, от
работы мышцы.

Так определился выбор направления мысли А. А. Ухтомского. Хотя
положительную работу и сопряженное с нею торможение всех ненужных в данное
время рабочих возможностей организма он всегда рассматривал как две
половины принципа доминанты, две равноправные стороны единого акта и хотя
вторую половину, торможение, он рассматривал не как бездействие, а как
специфическую и очень важную работу, на деле он уделял главное внимание
первой половине. Сопряженное торможение осталось в системе А. А. Ухтомского
на заднем плане. Однако изредка в его словах звучит предвидение, что
будущая наука переменит это соотношение. Так, из одной его неопубликованной
работы Ю. М. Уфлянд цитирует такие вещие слова: "Будущее более конкретное и
содержательное понимание доминанты и ее законов будет почерпнуто более
всего именно из познания тех изменений, которые ею вносятся в течение
прочих реакций в теле" . Это будущее еще только наступает.

Каково же наличное "менее конкретное и содержательное" понимание доминанты
и ее законов?

А. А. Ухтомский нашел удивительно глубокое и простое физиологическое
построение. Мозговой очаг единственной степени свободы, открывающейся в
данный момент, сам и тормозит все остальные степени свободы, так как
оттягивает на себя от соответствующих центров направляющееся к ним нервное
возбуждение. Вот почему все поступающие раздражения, которые должны были бы
вызывать одновременно множество всяческих рефлексов, не взрывают организм,
а содействуют эффекту одной рефлекторной дуги, в данный момент
господствующей, доминирующей, т. е. экспроприирующей все прочие возможные.
Почему доминирует именно она? Это подготавливается предшествующей
"историей" данных нервных центров, например накоплением интероцептивных или
гормональных, химических сигналов о готовности какого-то биологического
акта, о его неотложности; в условиях эксперимента доминанта может быть
подготовлена прямым воздействием слабого электрического тока или, скажем,
стрихнина на нервные центры. Доминантная группа нервных центров (в
большинстве случаев неправильно говорить об одном центре: выражения центр
или очаг доминанты служат лишь условным сокращением для обозначения
"констелляции" взаимосвязанных в данный момент систем на всех этажах --
корковом, подкорковом, в автономной и симпатической нервной организации, в
механизме гуморальной регуляции) характеризуется: 1) высокой возбудимостью,
2) способностью стойко удерживать свое возбуждение, 3) суммировать в себе
возбуждение от вновь и вновь приходящих нервных импульсов. А. А. Ухтомский
придавал большое значение четвертому признаку -- инертности этих свойств в
доминирующей группе нервных центров: доминанта "настаивает на своем".
Доминанта -- явление более или менее длительное, поэтому школа А. А.
Ухтомского в быстро преходящих рефлексах не усматривает состояния доминанты
. Но доминанта всегда временна. Ее купирует либо полное завершение
биологического акта, либо прекращение по другим причинам ее подкрепления
адекватным раздражителем, либо подавляющая ее конкуренция со стороны
подготовившейся (или подготовленной экспериментатором) более мощной группы
центров. К еще одной причине торможения доминанты мы вернемся ниже.

В качестве наиболее наглядных примеров доминанты физиологи обычно указывают
на такие акты, сложные рефлексы, которые от начала до завершения требуют
известного промежутка времени. Таковы дефекация, мочеиспускание, еда,
родовой акт, половой акт. Пока совершается такой цепной рефлекс, животное
как бы приковано им, оно слабо реагирует или вовсе не реагирует обычными
рефлексами на изменения внешней обстановки. А. А. Ухтомский любил
повторять, что он впервые обнаружил явление, позже названное доминантой,
когда приготовленная для лекционной демонстрации кошка на раздражение
двигательных центров вместо ожидаемого двигательного рефлекса ответила
рефлексом дефекации. То же самое установил он на акте глотания .
Раздражения, которые по своей природе должны были бы вызывать строго
определенный рефлекс, лишь усиливают протекающий в это время или
подготовленный совсем иной рефлекс, тогда как нормально вызываемый ими
рефлекс даже вовсе не возникает. В качестве классического примера приводят
также опыт Ю. М. Уфлянда: у лягушки-самца весной очень сильна доминанта
"обнимательного рефлекса", служащего для удерживания самки передними
лапками, и тогда электрическое раздражение задних лапок вызывает не обычное
отдергивание их, но только усиление этого обхватывающего движения передних
конечностей.

Однако А. А. Ухтомский трактовал доминанту не как сумму примеров, а как
универсальный принцип работы нервных центров, иначе говоря, как общий закон
межцентральных отношений в живом организме. Надо заметить, что для такого
широчайшего обобщения в немалой мере служили ему наблюдения над психической
жизнью человека. Мы встречаем у него много примеров из классической
художественной литературы, обобщений опыта, педагогических и
психологических знаний. Установка личности, внимание, абстракция, идеал,
настроение -- все это призвано иллюстрировать принцип доминанты. И. П.
Павлов не столь легко переносил на человека обобщения, сделанные на
животных. Конечно, они оба исходили из замысла И. М. Сеченова найти общие
для хладнокровных и теплокровных, для животных и человека, для
бессознательного и сознательного в поведении человека физиологические
механизмы. Но насколько И. П. Павлов с осторожностью на деле избегал
человека, а если уж занимался им то предпочтительно больным, т. е.
человеком в его регрессии и диссоциации, настолько А. А. Ухтомский свободно
и охотно переходил от физиологии животных к высшим духовным действиям и
свойствам людей. Впрочем он отличался от И. П. Павлова и столь же прямым
ходом (в