ов этого воздействия,
следовательно, ограничиваясь систематикой.

Но если двинуться к психологическому субстрату, если пересказать круг
наблюдений прагматики на психологическом языке, дело сведется к тому, что с
помощью речи люди оказывают не только опосредствованное мышлением и
осмыслением, но и непосредственное побудительное или тормозящее (даже в
особенности тормозящее) влияние на действия других.

Отвлечемся даже от специфического смысла слов "приказ", "запрещение",
"разрешение": они уже предполагают преодоление какого-то препятствия,
следовательно, наличие какого-то предшествующего психического отношения,
которое требовало бы предварительного анализа. Иначе говоря, "должно",
"нельзя", "можно" -- это форсирование преграды, тогда как мы выносим за
скобки прагматики факт прямого, непосредственного влияния слов одного
человека на двигательные или вегетативные реакции другого. Тем более это
должно быть отличаемо от словесной информации -- сообщения человеку
чего-либо, что становится стимулом его действия совершенно так же, как если
бы он сам добыл эту информацию из предметного мира собственными органами
чувств. Такой мотив действий поистине противоположен тому влиянию
(суггестии), о котором мы говорим: ведь тут при информации внушаются
представления, а не действия; внушать же представления (образы, сведения,
понятия о вещах), очевидно, требуется лишь тогда, когда прямое внушение
действий наталкивается на противодействие и остается лишь обходный путь --
добиваться, чтобы человек "сам", своим умом и своей волей пришел к желаемым
действиям. Как уже было сказано, это называется убеждать. Убеждать --
значит внушать не действия, а знания, из которых проистекут действия
(поведение). Наконец, прибавление к убеждению "оценивающих знаний", т. е.
похвал или порицаний чего-либо, как и знаков-формантов, подсказывающих и
направляющих осуществление действия, это смесь информативной коммуникации с
инфлюативной, или непосредственно влияющей.

Итак, на дне "прагматики" обнаруживается исходное явление -- прямая
инфлюация посредством внушения, Недаром его относят к "психологическим
загадкам". В самом деле это элементарное явление второй сигнальной системы
глубоко отлично от того, что в физиологии условных рефлексов связано с так
называемым подкреплением: простой акт внушения отличается тем, что здесь
как раз нет ни положительного подкрепления (удовлетворения какой-либо
биологической потребности, например получения пищи), ни отрицательного
(например, болевого). Тем самым это -- влияние совершенно не контактное, не
связанное ни в каком звене с актом соприкосновения через какого бы то ни
было материального посредника, кроме самих материальных знаков речи. Оно
носит чисто дистантный характер и опосредствовано только знаками -- теми
самыми знаками, которые, как мы уже видели в начале этой главы, отличают
человека от всех животных.

Слово "дистантность", пожалуй, требует одной оговорки. Вот перед нами
слепоглухонемые дети. Как учат их первой фазе человеческого общения, как
осуществляют начальную инфлюацию? Берут за руку и насильно, принудительно
заставляют держать ложку в пальцах, поднимают руку с ложкой до рта,
подносят к губам, вкладывают ложку в рот. Примерно то же -- со множеством
других прививаемых навыков. В данном случае это -- не дистантно, а
контактно, ибо все пути дистантной рецепции у этого ребенка нарушены. Но
тем очевиднее, несмотря на такое отклонение, прослеживается суть дела. Она
состоит в том, что сначала приходится в этом случае некоторым насилием
подавлять уже наличные и привычные действия слепоглухонемого ребенка с
попадающими в его руки предметами, как и сами движения рук и тела. Начало
человеческой инфлюации -- подавление, торможение собственных действий
организма, причем в данном случае дети поначалу оказывают явное
сопротивление этому принуждению, некоторую еще чисто физиологическую
инерцию, и сопротивление ослабевает лишь на протяжении некоторого этапа
указанного воспитания. Таким образом, первая стадия -- это отмена прежней
моторики. Вторая стадия, закрепляющаяся по мере затухания сопротивления, --
это замена отмененных движений новыми, предписанными воспитателем, подчас
долгое время корректируемыми и уточняемыми. И вот что интересно: если
прервать формирование нового навыка, потом будут очень затруднительны
повторные попытки обучить ребенка этому нужному навыку, так как после того,
как взрослый однажды отступил, сопротивление ребенка возрастает. Но,
напротив, когда навык вполне сформировался, упрочился и усовершенствовался,
ребенок уже начинает активно протестовать против помощи взрослого .

На этом весьма специфическом примере мы все же можем увидеть намеки и на
то, что общо для всякой межчеловеческой инфлюации -- обычно речевой. Первый
и коренной акт -- торможение. Пусть в данном случае оно носит характер
механического связывания, физического пересиливания собственных
двигательных импульсов ребенка, но суть-то обща: последние так или иначе
отменяются. Эта фаза отмены, пусть через более сложную трансмиссию, имеет
универсальный характер, обнаруживаясь на самом дне человеческих систем
коммуникации. Назовем ее интердикцией, запретом. Лишь второй фазой
инфлюации человека на человека является собственно прескрипция: делай
то-то, так-то. Это -- внушение, суггестия. Сопротивление в первой и второй
фазе имеет существенно разную природу, что опять-таки можно разглядеть и на
примере этих дефективных детей. А именно в первой фазе противится сама
сырая материя: торможение означает, что есть что тормозить, эта первичная
субстанция инертна, она, так сказать, топорщится и упирается. Совсем иное
дело, когда та же субстанция возрождается в новой роли как противовес
новому навыку (недостаточно закрепленному). Она -- негативизм, она --
оппозиция, контрсуггестия.

Итак, мы можем обобщить: второсигнальное взаимодействие людей складывается
из двух главных уровней -- инфлюативного и информативного, причем первый в
свою очередь делится на первичную фазу -- интердиктивную и вторичную --
суггестивную . Эту последнюю фазу можно познавать главным образом
посредством изучения "тени", неразлучного спутника суггестии --
контрсуггестии.

Как в общей нейрофизиологии возбуждение и торможение представляют собой
неразлучную противоборствующую пару, так в специальной нейрофизиологии
человеческой коммуникации, т. е. в отношениях между центральными нервными
системами двух (и более) людей, такую антагонистическую пару процессов
представляют суггестия и контрсуггестия. Во всяком случае первая индуцирует
вторую.

Здесь не место излагать сколько-нибудь систематично современные знания и
представления о контрсуггестии. Достаточно сказать, что она красной нитью
проходит через формирование личности, мышления и воли человека как в
историческом прогрессе, так и в формировании каждой индивидуальности. К
числу самых тонких и сложных проблем теории контрсуггестии принадлежит тот
механизм, который мы привыкли обозначать негативным словом "непонимание".
Вместо него следовало бы подыскать позитивный термин. Непонимание -- это не
вакуум, не дефект единственно нормального акта, а некий другой акт. Чтобы
избежать неодолимого действия суггестии, может быть выработано и необходимо
вырабатывается это оружие. В таком случае знаки либо отбрасываются
посредством эхолалии, что пресекает им путь дальше к переводу и усвоению их
значения, а следовательно, и к какому-либо иному поведению, кроме самого
этого полностью асемантического, т. е. не несущего ни малейшей смысловой
нагрузки моторного акта повторения услышанных слов, либо, воспринятые
сенсорным аппаратом, пусть и на фонологическом (фонематическом) уровне,
знаки затем подвергаются "коверканью" -- раздроблению, расчленению,
перестановке фонем, замене противоположными, что невропатологи хорошо знают
в виде явлений литеральных и вербальных парафазий и что в норме совершается
беззвучно, но способно блокировать понимание слышимых слов. В последнем
случае автоматическое послушание команде или возникновение требуемых
представлений хоть на время задерживается, вызывает необходимость
переспросить, а следовательно, успеть более комплексно осмыслить инфлюацию.
Таков самый простой механизм "непонимания", но их существует несколько на
восходящих уровнях: номинативно-семантическом,
синтаксическо-контекстуальном, логическом.

Но феномен "непонятности" может исходить не от принимающей стороны, а от
стороны, направляющей знаки: если инфлюация, в частности суггестия, должна
быть селективной, т. е. если она адресована не всем слышащим (или
читающим), она оформляется так, чтобы быть непонятной для всех остальных;
отсюда тайные жаргоны и условные знаки, шире -- социальные или этнические
размежевания диалектов и языков.

История человеческого общества насыщена множеством средств пресечения всех
и всяческих проявлений контрсуггестии. Всю их совокупность я обнимаю
выражением контрконтрсуггестия. Сюда принадлежат и физическое насилие,
сбивающее эту психологическую броню, которой защищает себя индивид, и вера
в земные и неземные авторитеты, и, с другой стороны, принуждение
послушаться посредством неопровержимых фактов и логичных доказательств.
Собственно, только последнее, т. е. убеждение, и является единственным
вполне неодолимым средством контрконтрсуггестии. Весь этот мир проблем
сейчас нам интересен только как перечень косвенных путей, способных лучше и
всесторонне вести науку к познанию природы суггестии.

Речевую материю суггестии можно описать и проще. Все в речевом общении
сводится к а) повелению и б) подчинению или возражению. Речевое обращение
Петра к Павлу, если и не является просто приказом, а сообщает информацию,
все же является повелением: принять информацию. Вопрос является повелением
ответить и т. д. Едва начав говорить, Петр императивно понуждает Павла. Мы
в этом убеждаемся, рассмотрев альтернативу, стоящую перед Павлом. Он либо
поддается побуждений (выполняет указанное действие, некритически принимает
информацию, дает правильный ответ и т. д.), либо находит средства отказа. А
именно Павел внешне или внутренне "возражает". Разговор -- это по большей
части цепь взаимных возражений, не обязательно полных, чаще касающихся той
или иной детали высказываний. На вопрос Павел может ответить молчанием или
неправдой. Возражением является и задержка реакции, обдумывание слов Петра:
внутренне "переводя" их На другие знаки (а это есть механизм понимания),
Павел на том или ином. уровне не находит эквивалента и реагирует
"непониманием"; в том числе он уже сам может задать вопрос. Психическое
поле возражений (контрсуггестии) огромно, Кажется, они не могут
распространиться только на строгие формально-математические высказывания.

Настоящая глава должна лишь подвести к порогу научного исследования,
которое, собственно говоря, только отсюда и начинается. Она имела целью
поставить проблему.

Мы приняли как отличительную черту человека -- речь. Для раскрытия этого
представления мы показали, что свойства человеческих речевых знаков
(начиная с признака их взаимозаменимости, или эквивалентности, и признака
незаменимости и несовместимости других) не только чужды общению и реакциям
животных, но противоположны им; что речевые знаки, дабы отвечать условию
свободной обмениваемости, должны отвечать также условию полной
непричастности к материальной природе обозначаемых явлений
(немотивированности) и в этом смысле принципиально противоположны им; что,
согласно ясно проступающим тенденциям психологической науки, речевая
деятельность ( в широком понимании) определяет в конечном счете все
свойства и процессы человеческой психики и поэтому делает возможным
построение целостной, гомогенной, монистической психологии как науки; что
сама основополагающая речевая функция осуществляется только при наличии тех
областей и зон коры головного мозга, в том числе лобных долей в их полной
современной структуре, которые анатом находит исключительно у Homo sapiens
и не находит у его ближайших ископаемых предков. Наконец, в речевой функции
человека вычленена самая глубокая и по отношению к другим сторонам
элементарная основа -- прямое влияние на действия адресата (реципиента)
речи в форме внушения, или суггестии.

Если мы не хотим Декартова дуализма, а ищем материалистический детерминизм,
мы должны во что бы то ни стало открыть механизм этого кажущегося
необъяснимым акта. От успеха или неуспеха зависит теперь судьба всей задачи.

Пододвинемся к ней еще чуть ближе. Интересующее нас загадочное явление
суггестии, взятое в его самом отвлеченном, самом очищенном виде, согласно
данному только что описанию, не может быть побуждением к чему-либо, чего
прямо или косвенно требует от организма первая сигнальная система.
Суггестия добивается от индивида действия, которого не требует от него
совокупность его интеро-рецепторов, экстеро-рецепторов и
проприо-рецепторов. Суггестия должна отменить стимулы, исходящие от них
всех, чтобы расчистить себе дорогу. Следовательно, суггестия есть
побуждение к реакции, противоречащей, противоположной рефлекторному
поведению отдельного организма. Ведь нелепо "внушать" что-либо, что
организм и без этого стремится выполнить по велению внешних и внутренних
раздражителей, по необходимому механизму своей индивидуальной нервной
деятельности. Незачем внушать то, что все равно и без этого произойдет.
Можно внушать лишь противоборствующее с импульсами первой сигнальной
системы. А в то же время это противоборствующее начало, это "наоборот"
должно потенциально корениться все-таки в собственных недрах первой
сигнальной системы, иначе это оказалось бы чем-то внефизиологическим,
духовным.

Итак, мы дважды пришли к той же ситуации. В первом разделе этой главы мы
установили, что человеческие речевые, знаки противоположны первосигнальным
раздражителям. Но что бы это могло значить? Теперь пришли к положению, что
реакции человека во второй сигнальной системе противоположны
первосигнальным реакциям. Но что бы это могло значить? Что способно
"отменять" машинообразные автоматизмы первой сигнальной системы, если это
не "душа", не "дух"? Барьер, который во что бы то ни стало, надлежит взять,
состоит в следующем: раскрыть на языке физиологии высшей нервной
деятельности, какой субстрат может соответствовать слову
"противоположность". Есть ли в механизме работы мозга еще на уровне первой
сигнальной системы, т. е. в рефлекторном механизме, вообще что-нибудь
такое, к чему подходило бы выражение "наоборот"? Если да, останется
объяснить инверсию, т. е. показать, как оно из скрытой и негативной формы у
животного перешло у людей в форму речевого внушения.

Примечания

Глава 4. Тормозная доминанта

Мы выяснили, что речь -- ядро человеческой психики и что внушающая работа
слов (прескрипция, суггестия) -- ядро этого ядра. Иначе говоря, мы
определили "направление главного удара" со стороны психологии по Декартовой
пропасти, как и по робинзонаде в теории антропогенеза. Эта вершина конуса
психологических наук ориентирована в сторону наук о мозге и его функциях.
Теперь, согласно замыслу, нужно найти встречную вершину названного второго
комплекса наук. Задача такова: обнаружить чисто физиологический корень
второй сигнальной системы, следовательно, выявить в высшей нервной
деятельности животных некую биологическую закономерность, необходимую, но
недостаточную для возникновения второй сигнальной системы.

В этой поисковой теме необходимо идти путем наблюдений над фактами. В
данной главе я и резюмировал свой 25-летний опыт изучения этой темы.

I. Загадка "непроизвольных движений"

Физиологи павловской школы подчас пользуются применительно к подопытным
животным чисто психологическим термином "непроизвольное действие".
Какое-нибудь подергивание, почесывание, отряхивание, повертывание,
поднимание конечностей, крик, зевание и т. п., "не идущее к делу", называют
"непроизвольным действием". Выражение заимствовано из невропатологии
человека: такие побочные действия, когда они возникают неудержимо и
бесконтрольно, являются двигательными неврозами или, говоря описательным
языком, непроизвольными действиями. Но перенесение такого термина на
здоровых животных не удовлетворяет физиологическое мышление. Что же
останется от физиологического детерминизма, если назвать все остальные, т.
е. биологически целесообразные действия животного "произвольными"? Правда,
на практике закрепилось применение этого последнего термина лишь к
определенной группе действий животного: когда оно активно осуществляет
поведение, ведущее к подкреплению, например, находясь в экспериментальном
станке, поднимает лапу, если вслед за тем ему всегда дают пищу. Но ясно,
что такое поднимание лапы как раз не является произвольным, -- оно с полной
необходимостью стимулируется с нервных окончаний внутри организма "чувством
голода" и является столь же жестко физиологически детерминированным, как в
другой ситуации побежка животного к кормушке по звуку звонка, тоже
связанного с возможностью получить пищу. Термин "произвольный" тут
совершенно условен . Но уже не условно, а содержит прямой
антифизиологический смысл выражение "непроизвольный". Известно, что точкой
отправления для сотрудников И. П. Павлова должен был служить отказ от всех
таких истолкований наблюдаемых фактов, как категории воля, цель, желание,
произвол животных. И вот некоторая группа наблюдаемых явлений заставляет их
заговорить изгнанным, чисто психологическим языком, поскольку
физиологический набор понятий тут бессилен.

Вот пример такого огреха у самого И. П. Павлова. На одной из его "сред" С.
Д. Каминский, доложив о своих опытах с обезьянами, просил помочь ему
объяснить навязчивую побежку одной обезьяны к двери, прежде чем подойти к
кормушке, на фоне ультрапарадоксального состояния реакций. И. П. Павлов
бросил реплику: "Собака отворачивается в другую сторону, а обезьяна желает
уйти из комнаты, где ее мучают. Это ничего особенного не представляет. Ей
трудна эта штука, и она желает убежать домой, где ей спокойнее, где ее так
не мучают.

Это другая форма того, что мы видим здесь, когда собака желает или
соскочить со станка, или начинает рвать приборы, которые к ней
присоединили, или отворачиваться в другую сторону. Это все выражения
трудности" . Поистине Павлов против Павлова! Это говорит тот самый
физиолог, который всю жизнь воевал против психологических объяснений
поведения подопытных животных по типу "собака желает".

Этот пример говорит о том, что мысль И. П. Павлова как физиолога еще не
охватила таких явлений высшей нервной деятельности животных, еще не
заметила их как специфического объекта физиологии и не имела даже рабочей
гипотезы для их объяснения.

Первый шаг нащупывания такого отдела павловской физиологии высшей нервной
деятельности сделал один из самых крупных и ортодоксальных представителей
этой школы -- П. С. Купалов . В его лабораториях начали экспериментально
получать и наблюдать эти странные извращенные рефлексы, которые ранее
повелось именовать "непроизвольными". Теперь их стали подчас определять как
"замещающие" или "сопутствующие". Вот пример, который охотно цитировал сам
П. С. Купалов. "Сопутствующим" рефлексом в этом случае было отряхивание. "У
собаки был образован условный рефлекс на звучание метронома, при котором
она прыгала на стол и съедала из кормушки порцию пищи. Сходя со стола,
собака иногда отряхивалась. Тогда экспериментатор (В. В. Яковлева) сейчас
же пускал в действие метроном. Это повело к тому, что собака стала
отряхиваться все чаще и чаще и наконец, после нескольких месяцев таких
однообразных опытов, начала отряхиваться 6 -- 7 раз в течение опыта. Вслед
за отряхиванием всегда действовал метроном и происходило кормление собаки.
Через год собака могла произвести рефлекс отряхивания до 12 раз в опыт и
делала это с такой легкостью и точностью, что непроизвольный рефлекс
выглядел как произвольный двигательный акт. После каждого отряхивания
собака смотре