зной камере, да и Лиону ничего, а вот я уже и ног не чувствовал, и бок отлежал, ужасно хотелось поерзать и устроиться поудобнее. Все равно как всю ночь провести в одной позе - наутро будешь совсем разбитым.
     Но я терпел, лежал тихо. И вот снова послышались голоса.
     - Как я это на корабле размещу? Нет, вы не могли сказать еще попозже? Четыреста килограммов! У меня скоростная яхта, а не грузопассажирский лайнер!
     - Господин карго-мастер, но это "вип"...
     - На моем корабле обычные люди не летают, господин начальник смены. У меня четыре каюты, понимаете? Генерал Хейзинберг с семьей, он переведен в Главный штаб и везет с собой коллекцию старинного оружия. Перегрузка - пятьсот двадцать килограммов! Академик Корнеулов со своими геологическими пробами... вы слышали, что он сказал, когда я предложил разместить их в трюме? И господа аудиторы с архивами... черт бы побрал этих клонов...
     - Они не клоны, они обычные близнецы.
     - Какая, к дьяволу, разница! Клоны, братья...
     - Попрошу вас! У меня тоже есть брат-близнец, господин карго-мастер.
     Наступила короткая пауза.
     - Извините. Не хотел вас задеть. Но я не могу разместить в каютах еще семьсот килограммов! Нарушится баланс корабля, навигация в канале станет просто-напросто опасной.
     - Четыреста килограммов.
     - Ваш мистер Смит весит почти полтора центнера! А еще его дочка и их личные вещи общим весом более ста килограммов! Нам и так придется загнать их в салон на время старта с планеты. У меня маленькая скоростная яхта, понимаете? У вас несчастные случаи на космодроме были?
     - Ну а что вы предлагаете? - взвился начальник смены. - Сообщить особо важным пассажирам, о которых меня предупреждали из канцелярии президента, что их груз останется на планете? Хорошо, подписывайте отказ. Я умываю руки. Подписывайте!
     Вот это называется форс-мажор! Ну кто мог подумать, что мультимиллионеру откажут в провозе груза? Я представил, как вещи сдают в камеру хранения, как Стась их оттуда забирает, как нам приходится дожидаться другого корабля... Мне плохо стало от одной мысли, что все мучения оказались напрасными.
     - Давайте не горячиться, - поспокойнее уже сказал карго-мастер, человек, отвечающий за все грузы на корабле. - Что тут у нас? Четыре места?
     - Да.
     - Два чемодана, сумка, анабиозная камера... Ну что за психи? В каждой каюте есть анабиозная камера класса люкс. Нет, они таскают с собой через полгалактики личные камеры! Так... во вторую грузовую камеру можно загрузить еще килограммов триста...
     - Здесь четыреста.
     - Что-нибудь оставим. Дошлете вечерним рейсом, с подобающими извинениями.
     Начальник смены иронически расхохотался:
     - Да? Вы представляете, какую вонь способен поднять такой пассажир, недосчитавшись чемодана?
     - Вот уж поверьте, представляю. Будете?
     - Э... да. Спасибо. Земные?
     - Именно. Настоящий табак растят только на Земле.
     - Я бы не сказал, что эдемский хуже.
     - Он не хуже, но он совершенно другой. Другое солнце, другая почва, другая вода... Так что, загрузим в грузовой трюм?
     - Если я не ошибаюсь, во вторую камеру нет доступа во время полета.
     - Именно. Ничего, потерпят без лишнего смокинга двое суток. Давайте загрузим этот морозильник... воспользуется миссис Смит штатным корабельным, ничего страшного. И еще сумку и чемодан. А этот отправите вечером. Да они, может быть, и не хватятся его раньше!
     Я разом вспотел. И вовсе не оттого, что чемоданом, оставленным на Новом Кувейте, мог оказаться тот, в котором лежал я.
     В грузовой трюм нет доступа во время полета! Значит, Наташка войдет в гиперканал хоть и в анабиозной камере, но не в анабиозе. Ее клетки каким-то образом почувствуют, что мир вокруг изменился... и умрут.
     Как же так?
     И что делать? Кричать? Но Стась велел ни в коем случае не поднимать шума!
     А ведь Наташка, наверное, и не подозревает о грозящей опасности! В анабиозной камере есть окошко, но она звукоизолирована.
     Что делать?
     - Скажите, а где вы ухитрились раздобыть эти сигары? Я не большой любитель, но вот мой тесть...
     - Контрабанда, разумеется. На Инее-3 была задержана большая партия, и для персонала устроили распродажу с аукциона по номинальной стоимости.
     - Надо же. - В голосе начальника смены послышалась зависть. - У нас такого не водится.
     - Пожалуйтесь в профсоюз. Такие распродажи - обычная практика на Инее, здорово повышает бдительность персонала. Хе-хе.
     Начальник смены тоже посмеялся. Потом сказал:
     - Вот такие, бездосмотровые, и возят.
     - Бывает. Везли мы как-то посла Геральдики, есть такая гнусная планетка... Так, идите сюда! Это, это и это в грузовой трюм, во вторую камеру. Закреплять не надо, я займусь грузом сам.
     - А это, - и я вместе с чемоданом качнулся от легкого пинка, - в камеру хранения, на передержку!
     Хотелось закричать. Очень хотелось закричать, пока чемодан со мной куда-то несли, порой задевая дверные косяки, порой с ругательствами опуская на пол.
     Но я молчал. Стась велел молчать, что бы ни случилось. Я молчал и даже плакал беззвучно. Я старался держаться как взрослый, как настоящий мужчина, как фаг.
     Вот только снова напустил в подгузник, потому что сил сдерживаться больше не было.

Глава 4

     Я очень не люблю чувствовать себя беспомощным. Особенно беспомощным физически. Ну, например, когда именно тебя поймает старшеклассник, которого мелюзга с верхних этажей школы забросала резиновыми шариками с водой, сунет головой в полный умывальник и подержит так, приговаривая: "Не за то, что рубашку испачкал, а за то, что чистую воду зря тратите, дурни мелкие!" И попробуй доказать, что вовсе не шалил, а только стоял рядом и смотрел, когда рот у тебя под водой, а старшеклассник в два раза выше и сильнее... Или когда болеешь, причем так сильно, что даже встать сил нет и голова кружится, а температура такая высокая, что мама не дает посмотреть на градусник, только все время меняет тебе на бедрах салфетки, смоченные водой с водкой, да еще тихонько уговаривает отца активировать медицинский пай и вызвать неотложку... а отец молчит, потому что они как раз собирались завести тебе братика или сестренку, а если истратить медицинский пай, то... А самое страшное в этой беспомощности, что ты знаешь: все усилия зря и что ни делай - к лучшему ничего не повернется. И когда, сдерживая рыдания, объяснишь обидчику, что вовсе не бросал в него шарики с водой, а только смотрел, - тебя снова сунут головой в умывальник. Как раз за то, что стоял и смотрел, а не остановил младших. И когда приедет неотложка, то температура уже упадет, будешь лежать в холодном поту слабый и со звенящей головой, а мама станет жалобно уговаривать врачей не засчитывать вызов, "Все и так обошлось, а мы напугались", пока отец не велит ей прекратить унижаться. Пусть даже родители не попрекнут тебя купанием в холодной воде и простудой, все равно будешь знать - это твоя вина, что ни брата, ни сестренки не будет.
     Сейчас то же самое. Чемодан, в котором я сижу, - это словно Шредингеровский ящик. Пока я ничего не сделал - непонятно, как именно надо поступать. Может быть, закричать, чтобы спасти Наташку? Может быть, промолчать, и тогда Стась вовремя все выяснит и сам все уладит?
     Но стоит мне только крикнуть, и Шредингеровский чемодан раскроется. И тут же выяснится, что я сделал как раз то, что не нужно, все испортил и всех подставил.
     А если я не стану кричать, то меня тоже найдут через какое-то время. Откроют чемодан, и я узнаю, что надо было кричать, что тогда Наташку бы спасли, а Стась как-то ухитрился бы все проблемы решить...
     Конечно, можно сказать и так, что я просто боюсь взять на себя ответственность и хоть на что-нибудь решиться. Но я и впрямь давно убедился, что когда ты совсем беспомощен и не знаешь, как поступить, то лучше ничего не делать. Тогда вреда будет меньше. Вот если хоть какая-то уверенность есть, тогда лучше действовать...
     Но никакой уверенности у меня не было. Никакой. Только слова Стася: "Ничего не предпринимайте! Положитесь на меня!"
     И я положился. Скрючился в чемодане, глотал слезы, чувствовал на себе унизительный мокрый подгузник и молчал. Чемодан уже полчаса как стоял где-то, вокруг было тихо, про него будто забыли. Когда Стась обкладывал меня одеждой, я удачно положил руку, часы оказались прямо перед глазами, и я мог видеть время, едва-едва шевельнувшись и надавив носом кнопку подсветки.
     Потом послышался шорох, стук открывшейся и захлопнувшейся двери, шаркающие шаги. И тихий бормочущий голос, будто человек говорил сам с собой.
     - Нет уж, господа хорошие, так дело не пойдет... так дела не делаются... Как же без описи на передержку вещи ставить? Заявит ваш мистер Смит, что у него бриллиант полпуда весом в чемодане лежал, и что тогда? А если у него в чемодане клетка с любимым хомячком и подохнет животина?
     Голос был женский и старый, мне сразу представилась бабушка лет ста от роду, подрабатывающая к пенсии в камере хранения космопорта. И я едва не рассмеялся. Вот она, неприкосновенность багажа во всей красе! Карго-мастер не рискнул посмотреть, начальник смены тоже, грузчики и те побоялись ставить чемодан под сканер!
     Зато старушка, которой уже ничего не страшно, собирается вскрыть недосматриваемый багаж!
     То-то она удивится найденному "хомячку"!
     Я немного надеялся, что она ничего не сумеет сделать с замками. Все-таки там сложный электронный код, нужна специальная ключ-карта... Надеялся - но одновременно желал того, чтобы чемодан открыли. Все лучше, чем неизвестность.
     Старуха погремела чем-то, потом я услышал щелчок - словно прижали металл к пластинке замка. Ну правильно, в камере хранения должна быть электронная отмычка. Забытые чемоданы положено вскрывать.
     - Сложный какой, - осуждающе сказала старушка. - Эх, напридумывали...
     Минута шла за минутой. Я подумал, что бич справился бы куда быстрее. Стоило подумать о нем, как бич тут же шевельнулся, соскользнул с пояса и удобно улегся в рукаве. Только чем он мог мне помочь? Не стану же я воевать с бабкой? Или у меня нет выхода и я обязан стрелять?
     Додумать я не успел. Над головой щелкнул замок, и сквозь сложенные на мне тряпки ударил свет.
     - Кто ж так вещи складывает! - продолжала возмущаться в пустоту бабушка. - Все помяли...
     Я почувствовал, как ворошат, поднимают тряпки, и повернул голову. Как раз вовремя, чтобы с моего лица сняли рубашку и я увидел старушку.
     Ну, она была не столь старой, как я подумал, но очень и очень немолодой. Вид у нее был самый мирный, какой только можно представить: голова повязана клетчатым платком, на носу - старомодные очки, прозрачные - от плохого зрения, а не от яркого света.
     Очки едва не упали с носа, когда бабка вздрогнула.
     - Боже правый! - еле слышно произнесла она, хватаясь за горло, будто ей перехватило дыхание. - Боже пресвятой...
     "Не шевелись!" - гаркнул я. Хотел гаркнуть... получилось почему-то вежливо и просительно: "не шевелитесь...", да еще к тому же совсем тихо.
     - Что? - с интересом спросила старушка.
     - Не шевелитесь, пожалуйста, - сказал я уже громче.
     Старушка перекрестилась. И запричитала:
     - Кто ж тебя сюда засунул, малец? Что ж за изверг... сейчас я полицию позову, врача...
     - Не надо! - крикнул я. - Стойте! Не надо никого звать!
     Будь бабулька отмороженной, она бы нипочем мою просьбу не исполнила. Но она явно была нормальной. И голосить перестала. Наоборот, нахмурилась и спросила:
     - А уж не сам ли ты... а?
     - Сам, - хватаясь за соломинку, сказал я. Заерзал, пытаясь распрямиться и выбраться из чемодана, но получалось это плохо. - Хотел... на Иней попасть хотел.
     - Пороть тебя некому! - С этими словами старуха схватила меня за плечи. Руки у нее оказались неожиданно сильные, она легко вытащила меня из чемодана, и я наконец-то смог осмотреться. Не сразу, правда. Вначале подергался, распрямляясь, - ноги никак не хотели двигаться, а живот сводило судорогой.
     Чемодан стоял на длинном, навевающем уныние металлическом столе, занимавшем угол огромной комнаты. Все остальное пространство было занято стеллажами, а на них, до самого потолка, громоздились чемоданы, сумки, пакеты, свертки, контейнеры, ящики, тубусы, рулоны, бесформенные узлы. Я увидел даже пару спортивных велосипедов (со сложенными внутрь рулями и педалями), двухметровый кусок мраморной колонны (обмотанный упругими амортизирующими лентами), игрушечный детский автомобильчик (если поднапрячься, даже я бы смог в него сесть... особенно сейчас), спортивную лодку (внутри - еще какие-то свертки и весла), статую, изображающую голого мальчика с луком и стрелами (это какой-то мифологический бог, только я забыл какой, наверное - покровитель охоты).
     Чего только люди не тащат с собой между звездами!
     - Встать можешь? - сурово спросила старушка, подбоченясь. Она и впрямь была старой, но крепкой, и от старушечьего у нее был только платок на голове - а так она носила джинсовый комбинезон и ботинки-докеры на высокой подошве. Я попытался спрыгнуть со стола - и едва не упал. Стоять можно было лишь скособочившись, словно дряхлому старику с приступом ревматизма. - Как такое можно учудить? - продолжала возмущаться бабка. - Голова у тебя работает? Приключений захотелось? А попал бы в грузовой трюм, что дальше? А поймали бы тебя? Думаешь, поругали бы и отпустили? Знаешь, что теперь твоим родителям будет?
     - Ничего не будет, - пробормотал я. Ужасно хотелось в туалет... да что со мной сегодня? - Они умерли.
     Гнев старушки мигом сменился жалостью.
     - Господи спаси... Да что с тобой, малец?
     - Туалет тут есть? - пробормотал я.
     - Идем...
     Старушка помогла мне дойти до неприметной дверцы в стене. Перед тем как нырнуть туда, я попросил как можно жалобнее:
     - Не говорите никому, что нашли меня! Пожалуйста! Я сейчас все вам объясню!
     Поколебавшись, старушка все-таки кивнула. Почему-то я ей верил и, не колеблясь больше, нырнул в туалет.
     Каким же удовольствием было избавиться от проклятого памперса!
     Я не помню, как носил подгузники в младенчестве, но тоже, наверное, мечтал отделаться от них.
     Когда через минуту я вышел, старушка уже поставила возле стола два стула. На одном уселась сама, на другой повелительно указала мне.
     - Вы никому не сказали про меня? - спросил я на всякий случай.
     - Нет. Садись и объясняй. И... как тебя звать, мальчик?
     - Тиккирей.
     - И запомни, Тиккирей, будешь врать - я тут же отволоку тебя в полицию!
     Пожалуй, она могла... Я кивнул:
     - Я не буду врать. Только поверьте... это все очень запутанно.
     - Садись и говори, - строго сказала старушка.
     Я сел и стал рассказывать. Вначале - чистую правду. Про Карьер, про родителей, про то, как я завербовался работать в потоке и удрал с планеты... Я рассказывал, старушка ойкала и причитала, а я все пытался решить - когда начать врать?
     Рассказать, что мы улетели на Авалон? Про фагов? Да нет, нельзя... хотя почему-то очень не хотелось врать.
     И я начал рассказывать нашу легенду. Про то, как мы с Лионом прятались в лесу, как вернулись, как родители направили Лиона и меня вместе с ним в колледж для одаренных детей, но нас там обижали, били, смеялись - и мы ушли, стали учиться в приюте вместе с трудновоспитуемыми детьми, но там тоже было плохо, и мы решили вообще улететь с планеты... конечно же - на Иней, самую передовую и великую планету, родину госпожи президента...
     Тут я немного сбился, потому что не знал, говорить про Лиона или не надо, а уж что делать с Наташкой - вообще было непонятно. Поэтому у меня получилось так, что мы втроем пробрались на космопорт, нашли оставленный без присмотра багаж, я забрался в чемодан и меня закрыли, а удалось ли друзьям где-то спрятаться - я не знаю.
     Старушка молчала. Терла дряблую щеку рукой, будто старалась разгладить морщины. Потом сказала:
     - Вот что, мальчик Тиккирей. Сдается мне, что вначале ты говорил правду, а потом начал врать. Ну, не все было вранье, но половина - точно.
     - Почему? - возмутился я и поправился:
     - Почему вы так думаете?
     - Я мальчишек знаю. Сама четверых вырастила, о внуках-правнуках и говорить не стану... Не бывает такого, чтобы мальчишки в двенадцать лет удрали в лес из дома и целый месяц в дикарей играли.
     - Мне почти четырнадцать! - заспорил я.
     - Все равно. Врешь ты, и врешь очень неумело. Будто затвердил наизусть, что станешь говорить.
     У меня от страха вспотела спина. Ну и бабка! Что ж ты, дура старая, делаешь! Не хочу я в тебя стрелять!
     - Так что решай, Тиккирей, - продолжала старушка. - Или ты честно рассказываешь, кто такой и почему забрался в багаж, или я зову полицию. Вещи-то ты из чемодана повыбрасывал? Где они? А может, ты малолетний воришка и не зря тебя держали в этом "Ростке"?
     - Откуда вы знаете, как он назывался? - спросил я. - Я вам про это не говорил!
     Старушка покачала головой:
     - А чего тут не знать? Он один на всю планету, про него и по телевидению говорят, и в газетах пишут.
     Но у меня отбило всякую охоту говорить правду. Я замотал головой, встал, отошел на шаг:
     - Ничего я вам не стану говорить!
     - Тогда я вызываю полицию, - сказала старушка. И достала из кармана комбинезона простенький одноразовый мобильник.
     Я даже подумать ничего не успел, только захотел ей помешать - и бич дернулся в рукаве. Нет, он не стал стрелять - со свистом вытянулся длинной тонкой лентой и пробил насквозь хрупкий телефон, сделанный из прессованного картона.
     - Не шевелитесь, а то и с вами то же самое будет! - пригрозил я.
     Но старушка не думала шевелиться. Только сняла очки и часто заморгала. А потом дрогнувшим голосом спросила:
     - Мальчик, так ты... джедай?
     Мне ничего не оставалось, кроме как ответить:
     - Фаг. Джедай - это сказочные персонажи из средневековой мифологии.
     Старушка как-то вся просветлела, расслабилась. И прошептала:
     - Господи... неужто дождались?
     - Вы за Императора? - спросил я на всякий случай.
     - Служу Империи! - грозно отрапортовала старушка. - Я в твоем полном распоряжении, молодой человек!
     Слышать про "молодого человека" было приятно, особенно после того, как она говорила обо мне словно о двенадцатилетнем.
     - Сюда никто не зайдет? - спросил я. - Мне... в общем, не стоит показываться...
     - Пойдем, - засуетилась старушка. Привстала, боязливо спросила:
     - Можно шевелиться?
     - Конечно. - Я как-то сразу ей поверил. - Это я так... боялся, что вы поднимете тревогу... да я и не смог бы выстрелить, наверное.
     - Идем, - засуетилась старушка, проворно захлопывая чемодан и ловко водружая его на ближайшую полку. - Идем-идем...
     За стеллажами, в глубине комнаты, была еще дверь. А за ней - маленькая комнатка без окон, но очень уютная. Там была узкая койка, стол с простеньким компьютерным терминалом, коврик на стене, два стула. На столе, рядом со старомодной пленочной клавиатурой, стоял оранжевый пластиковый чайник, я потрогал его рукой - еще горячий, чашка с остатками заварки, тарелка с печеньем...
     - Хочешь чаю? - Старушка заглянула мне в глаза. - Поесть? Или отдохнуть? Ты не стесняйся, Тиккирей, говори. Кроме меня, в бытовке никого не бывает, это я порой тут и ночую, и чаи гоняю.
     Я и впрямь устал, но мне было, конечно же, не до сна.
     - Да нет, спасибо... Извините, вас как зовут?
     - Ада. Нарекли Аделаидой, да не люблю я длинные имена... Ада - оно лучше. И ты так зови, не надо всех этих фамилий-отчеств...
     Я смутился. Как-то неудобно было звать старую женщину по имени. И она поняла мои колебания, улыбнулась:
     - Или зови бабой Адой. Внуки-правнуки меня так зовут, а ты мне как раз в правнуки годишься.
     Своих бабушек и дедушек я не помнил. Папины погибли на рудниках или умерли от болезни, я точно не знал. А мамины воспользовались правом на смерть в тот год, когда я родился. Иногда я думал, что они могли сделать это для