Захлопнув книгу, он победно взглянул на меня:
     - Ну?.. И по-вашему, у него есть что-то общее с отцом Обломова? Да ведь
тот - просто дурачок! И скупердяй к тому же. А этот...
     - Ты прав, -  согласился я. - Здесь Пушкин про Таниного отца  говорит с
искренним сочувствием,  даже с симпатией: "Он  был простой  и добрый барин".
Однако,  если мы с тобой заглянем в пушкинские черновики, выяснится, что там
портрет отца Татьяны был набросан несколько иначе.
     - При чем тут черновики? - возмутился  Тугодум. - Ведь черновики -  это
то, от чего Пушкин отказался. Разве не так?
     - Так, - согласился  я. - Но черновики  крайне  важны  для каждого, кто
хочет глубже проникнуть в замысел автора. Вот, прочти-ка, как Пушкин  сперва
характеризовал отца своей любимой героини.
     Достав  с полки том полного, академического собрания сочинений Пушкина,
я полистал его и, найдя нужное место, протянул книгу Тугодуму. Тот прочел:

     Супруг - он звался Дмитрий Ларин,
     Невежда, толстый хлебосол,
     Был настоящий русский барин...

     -  Не  такая  уж  большая разница,  -  сказал  Тугодум.  - Одно  только
словечко, которого там не было: "Невежда" Вот и все.
     - А ты дальше, дальше прочти! - сказал я. - Вот отсюда... Ну?.. Видишь?
Тут прямо сказано, что он был...
     - "... Довольно скуп, отменно добр и очень глуп", - прочел Тугодум.
     - А спустя еще несколько строк,  - сказал  я, - коротко охарактеризовав
супругу этого простого и  доброго  русского барина,  Пушкин так дорисовывает
его портрет.
     Взяв из рук Тугодума книгу, я прочел:

     Но он любил ее сердечно,
     В ее затеи не входил,
     Во всем ей веровал беспечно,
     А сам в халате ел и пил.
     И тихо жизнь его катилась -
     Под вечер у него сходилась
     Соседей милая семья:
     Исправник, поп и попадья -
     И потужить, и позлословить,
     И посмеяться кой о чем.
     Проходит время между тем -
     Прикажут Ольге чай готовить.
     Потом - прощайте - спать пора.
     И гости едут со двора.

     - Да-а, - протянул Тугодум.
     - Ну  как?  Убедился? -  спросил я. - Все точь-в-точь, как в Обломовке.
День прошел - и слава Богу. И завтра то же, что вчера. Как видишь, друг мой,
портрет  Дмитрия Ларина,  отца Татьяны, даже в деталях совпадает с портретом
Ильи  Ивановича  Обломова, отца  Илюши...  А теперь перейдем к  его супруге.
Сперва прочти, что про нее говорится в основном тексте романа.
     Тугодум взял из моих рук книгу и прочел:

     Она меж делом и досугом
     Открыла тайну, как супругом
     Самодержавно управлять,
     И все тогда пошло на стать.
     Она езжала по работам,
     Солила на зиму грибы,
     Вела расходы, брила лбы,
     Ходила в баню по субботам,
     Служанок била осердясь -
     Все это мужа не спросясь.

     - Ну? Что скажешь?  - спросил я, когда Тугодум  дочитал этот отрывок до
конца.
     - Скажу, что вы сильно  преувеличили, - сказал Тугодум. -  Весь сыр-бор
из-за одной строчки: "Служанок била осердясь". Это, конечно, ее не украшает.
Но  нельзя  же все таки из-за одной-единственной  строчки сделать вывод, что
мать Татьяны ничем не отличается от госпожи Простаковой.
     - Почему  же нельзя? - возразил я. -  Даже сам Пушкин  не  удержался от
такого уподобления. В первом издании "Онегина" было сказано:

     Она меж делом и досугом
     Узнала тайну, как супругом,
     Как Простакова, управлять.

     - Так ведь то супругом! - находчиво возразил Тугодум. - А Простакова не
только супругом управляет, а всеми. И довольно круто.
     - Ну, знаешь, -  сказал я. - Матушка  Татьяны  тоже мягкостью  нрава не
отличалась.  Даже в  основном тексте романа  она ведет себя, как Простакова.
"Брила лбы..."  Это ведь  значит -  сдавала  в  солдаты. А ты знаешь,  какой
каторгой  в ту  пору  была  солдатчина?..  Это  в беловом варианте. А  уж  в
черновиках... Взгляни! Вот первоначальный набросок этих строк.
     Тугодум послушно прочел:

     Она езжала по работам,
     Солила на зиму грибы,
     Секала...

     Тут он запнулся:
     - Не разберу, какое слово тут дальше. Кого секала?
     - Да  не все  ли тебе равно, кого она секала? - сказал я. - Важно,  что
секала! Но и это еще не все. В конце концов  дело не столько даже в сходстве
родителей Татьяны с родителями Обломова, сколько в поразительном сходстве их
быта, всего уклада их повседневной жизни с тем стоячим болотом, которое мы с
тобой только что наблюдали в Обломовке. Давай  сперва опять прочтем основной
текст.
     Я  вновь  протянул Тугодуму  томик  "Онегина", раскрыв его  на  заранее
заложенной странице.
     Тугодум прочел отмеченную мною строфу:

     Они хранили в жизни мирной
     Привычки милой старины;
     У них на масленице жирной
     Водились русские блины;
     Два раза в год они говели;
     Любили круглые качели,
     Подблюдны песни, хоровод;
     В день Троицын, когда народ,
     Зевая, слушает молебен,
     Умильно на пучок зари
     Они роняли слезки три;
     Им квас как воздух был потребен,
     И за столом у них гостям
     Носили блюда по чинам.

     - Ну? Чем тебе не Обломовка? - спросил я.
     -  Сходство есть,  -  нехотя  согласился  Тугодум. - Но и разница  тоже
большая. И даже огромная.
     - В самом деле?
     - Будто  сами не видите. Пушкин все это без всякой злости описывает. Не
то что Гончаров. И без насмешки. Если хотите, даже с любовью.
     - Ты  прав,  - согласился я. - У  Пушкина  в изображении  этой  картины
гораздо больше  добродушия, чем у Гончарова. Но это в основном  тексте.  А в
черновике... Взгляни!
     Я  снова  протянул Тугодуму раскрытый том  полного  собрания  сочинений
Пушкина. И Тугодум опять послушно прочел отмеченные мною строки:

     Они привыкли вместе кушать,
     Соседей вместе навещать,
     По праздникам обедню слушать,
     Всю ночь храпеть, а днем зевать...

     - Ну как? Что ты теперь скажешь? - спросил я.
     - Да, - вынужден был признать Тугодум. - Это уж настоящая Обломовка.
     - Вот именно! - подтвердил я. - В самом, что называется, неприкрашенном
виде.
     -  И все-таки я  не понимаю, - упрямо  наморщил  лоб Тугодум. - Что  вы
хотели всем этим вашим розыгрышем доказать?
     - Тем, что нарочно перепутал сны?
     - Ну  да...  Я, конечно, понимаю;  вы хотели показать, как похожа  была
жизнь родителей Татьяны на жизнь родителей Обломова. И это, спорить не буду,
вам удалось. Но какой смысл в этом сходстве?  И уж  совсем  непонятно, какой
смысл в сходстве матери Тани с госпожой Простаковой? За чем оно понадобилось
Пушкину, это сходство?
     - Пушкин был верен натуре, - ответил я. - Он рисовал то, что видели его
глаза.
     Однако этот мой ответ Тугодума не удовлетворил.
     - Это-то я понимаю, - протянул он.  - Но ведь  я совсем про  другое вас
спрашиваю. Сон Обломова, я  думаю, понадобился Гончарову, чтобы показать нам
детство Ильи Ильича. Чтобы  ясно было, откуда он взялся, этот тип, почему он
вырос именно  таким.  То же и с Митрофанушкой... А Татьяна!.. Она  же совсем
другая! Тут только  удивляться можно, что  в такой  вот  Обломовке  и  вдруг
этакое чудо выросло...
     - Это ты  очень тонко подметил,  - признался  я. - Вот  именно:  только
удивляться можно.  И не исключено, что Пушкин  как  раз для того-то и описал
так натурально всю обстановку Татьяниного детства,  ее родителей, ее  среду,
чтобы как можно резче оттенить необыкновенность Татьяны! Вспомни!
     Я прочел:

     Дика, печальна, молчалива,
     Как лань лесная боязлива,
     Она в семье своей родной
     Казалась девочкой чужой.

     -  Так я же и говорю! - обрадовался  Тугодум. - Даже  непонятно, откуда
она  там  такая взялась. Знаете, какая мысль  мне сейчас в голову  пришла? -
вдруг спросил он.
     - Ну, ну? - подбодрил его я.
     - Может быть, Пушкин потому  и подправил свое описание  семьи Лариных в
сравнении  с черновыми вариантами, чтобы появление Татьяны в этом  медвежьем
углу, в этом стоячем болоте, не казалось таким уж чудом.
     -  Чтобы   ее  своеобразие,  ее  особенность  не   казались  такими  уж
неправдоподобными? - уточнил я.
     - Вот-вот!
     - Ну что  ж, - согласился я. - В  этом есть известный резон.  И тем  не
менее  Пушкин все-таки считает нужным несколько раз подчеркнуть, что Татьяна
с самого раннего детства резко отличалась и от сестры, и от подруг...
     Тут мне даже и не пришлось напоминать Тугодуму эти  пушкинские  строки.
Он сам их вспомнил и процитировал:

     Она ласкаться не умела
     К отцу и матери своей;
     Дитя сама, в толпе детей
     Играть и прыгать не хотела
     И часто целый день одна
     Сидела молча у окна.

     -  Ну, а кроме того, - сказал Тугодум, - какой  бы  там ни был,  как вы
говорите, медвежий  угол, но книги-то  там  у них  были! Я  точно помню, что
Татьяна  с  детства  любила читать... Там, кажется,  у  Пушкина  даже  прямо
сказано, какие книги ей особенно нравились.
     - Верно, - подтвердил я. И прочел:

     Ей рано нравились романы;
     Они ей заменяли все.
     Она влюблялася в обманы
     И Ричардсона, и Руссо.

     -  Вот  видите!  -  обрадовался  Тугодум.  -  Шутка  сказать!  Руссо!..
Начитанная, культурная,  образованная девушка. Вот  поэтому-то  я и говорил,
что  нет  ничего удивительного в том, что  она так легко вошла в  свою новую
роль.
     - Иными словами, тебя ничуть не поражает, что Татьяна, выросшая в глуши
сельского уединения, эта, как  говорит Пушкин, "лесная лань", вдруг,  словно
по мановению волшебного жезла, превратилась в великолепную светскую даму?
     - Ничуть! - подтвердил Тугодум. - Я даже не понимаю, почему это вас так
поражает.
     - На этот вопрос я не  могу  ответить тебе коротко.  Если  это  тебя  и
впрямь интересует, придется нам провести еще одно небольшое расследование. А
пока вот тебе задание: перечитай внимательно  соответствующие главы "Евгения
Онегина".  Чем  лучше мы с  тобой подготовимся к предстоящему расследованию,
тем вернее достигнем цели.

НОВОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ,
     в ходе которого
     ЗАГОРЕЦКИЙ И МОЛЧАЛИН
     СУДАЧАТ О ТАТЬЯНЕ ЛАРИНОЙ

     - Ну как? - обратился я к Тугодуму. - Выполнил мое задание?
     - Выполнил, - хмуро ответил Тугодум.
     - И все еще держишься своего прежнего мнения?
     Тугодум потупился. Мой вопрос его явно смутил.
     - Ну, что  же ты? - подбодрил  его я. - Если ты переменил свое  мнение,
так  и скажи.  Ничего стыдного в  этом нет. Лев Николаевич  Толстой  заметил
однажды, что вовсе не стыдно менять свои убеждения. Напротив, - сказал он, -
стыдно их не менять.
     - Это вы серьезно? - удивился Тугодум.
     - Совершенно серьезно.
     - Ну что ж, - вздохнул он. - Тогда скажу. Перечитал  я внимательно, как
вы сказали,  седьмую  и восьмую  главу  "Онегина". И  пришел  к выводу,  что
Пушкин... как бы это сказать...
     - Ну, ну? Смелее! - снова подбодрил его я. - Ошибся, что ли?
     - Во всяком случае, чего-то он тут недодумал.
     -  Значит,  ты  согласился  с  тем, что  неправдоподобно быстро у  него
Татьяна из  скромной провинциальной  барышни  превратилась  в знатную  даму,
сразу затмившую всех своей красотой?
     - Ну, красота  - это  еще туда-сюда, -  сказал Тугодум. - Красота, она,
как говорится,  от  Бога.  Но  то-то  и дело, что Татьяна  вовсе  даже и  не
красотой всех поражает. Погодите, я вам сейчас прочту...
     Раскрыв томик "Онегина", Тугодум прочел:

     Никто б не мог ее прекрасной
     Назвать...

     Многозначительно подняв кверху указательный палец, он спросил:
     - Слышите?!. И несмотря на это...
     Уткнувшись в книгу, он продолжал читать:

     К ней дамы придвигались ближе;
     Старушки улыбались ей;
     Мужчины кланялися ниже,
     Ловили взор ее очей;
     Девицы проходили тише
     Пред ней по зале...

     - Ну, и  так далее, - сказал Тугодум, захлопнув книгу. - Вы чувствуете?
Как будто королева вошла!
     - И это теперь тебе кажется неправдоподобным? - уточнил я.
     - Ну да! Прямо  как  превращение Золушки в принцессу. Но то - сказка. А
"Евгений Онегин" это ведь не сказка!
     - Да уж, конечно, - подтвердил я.
     - Издеваетесь? - поднял на меня глаза Тугодум.
     -  И не думаю. Ты  совершенно прав.  "Евгений Онегин"  действительно не
сказка,  а  роман.  Хоть и в стихах. А в романе такое внезапное преображение
героини  должно  быть как-то подготовлено.  Во всяком случае,  мотивировано,
объяснено.
     - А у Пушкина оно, выходит, не  мотивировано! Вы правда так считаете? -
спросил Тугодум.
     - Прежде чем ответить на  этот твой  вопрос,  -  сказал  я,  - давай-ка
сперва припомним, какое впечатление произвела Татьяна в свете, когда матушка
привезла ее из сельской глуши в столицу. У  тебя получается, что она чуть ли
не  сразу поразила  всех  своей внешностью. Чуть  ли  не  при  первом  же ее
появлении на нее сразу обратились все взоры...
     - А разве это не так? - обиженно вскинулся Тугодум.
     - По-моему,  это было  не совсем  так. Впрочем, может быть, я ошибаюсь.
Давай проверим. Ты  помнишь, каков  был  первый  ее выход в свет?  Куда  они
отправились?
     - Кажется, в театр, - неуверенно сказал Тугодум.
     - Ну,  положим, не сразу в театр.  Сперва Татьяну возили по родственным
обедам,  чтобы,  как  говорит  Пушкин,  "представить  бабушкам  и  дедам  ее
рассеянную лень".  Но  потом дело действительно дошло и  до театра. Так что,
если ты хочешь, чтобы мы начали с театра, - изволь!

     И  в тот же  миг мы с Тугодумом  очутились  в шумной театральной толпе,
среди разодетых  декольтированных дам и сверкающих белыми фрачными манишками
мужчин.
     - Какие люстры! - восторженно вымолвил Тугодум.
     - Ты восторгаешься так, словно никогда не бывал в театре.
     -  Да  нет,  -  смутился  Тугодум.  -  Просто  я   не  думал,  что  без
электричества,  при одних только свечах  можно добиться  такого потрясающего
освещения.
     - Как видишь... А-а, вот и они!
     -  Кто?  -  спросил   Тугодум,  ослепленный  великолепными  люстрами  и
успевший, как видно, уже забыть о цели нашего приезда в оперу.
     -  Татьяна  со  своей  маменькой,  с тетушкой,  княжной  Еленой,  да  с
кузинами, - ответил я. - Вон, справа, в четвертой ложе.
     - Верно! - обрадовался Тугодум. - Так мы сейчас к ним?
     - Нет, мы пройдем  в  четвертую ложу слева. Чтобы лучше видеть Татьяну,
нам  лучше  занять место прямо напротив нее. А кроме того, там, в  четвертой
ложе слева, если не ошибаюсь, сидят люди, хорошо нам знакомые.
     - Кто такие?
     - Я  думал,  ты  их  сразу  узнаешь. Это же Антон  Антоныч  Загорецкий!
Помнишь такого? А с ним Молчалин.
     - Смотрите-ка! - удивился Тугодум. - И в самом деле Молчалин!
     - А почему это тебя удивило?
     -  Да ведь он такой тихоня. Всегда тише воды,  ниже травы. А тут...  Вы
только поглядите на него!
     - Ну, это как раз понятно, - улыбнулся я. - Здесь ведь нет ни Фамусова,
ни Софьи, ни Хлестовой... Он здесь  в компании сверстников, таких же молодых
людей, как он сам. Лебезить особенно не перед кем. Вот он и держится не так,
как обычно. Не вполне по-молчалински. Улыбается, острит... Совсем как Онегин
в свои юные годы - "двойной лорнет скосясь наводит на ложи незнакомых дам".
     - Точно!  - обрадовался  Тугодум. -  Вон он  как раз и навел его  на ту
ложу, где сидит Татьяна.
     -  Прекрасно! - сказал  я  -  Это нам с тобой  очень  кстати.  Давай-ка
послушаем, как они с Загорецким будут судачить на ее счет.
     Войдя в  ложу, где сидели Молчалин и Загорецкий, мы с Тугодумом скромно
пристроились  на  креслах,  расположенных  за  их  спинами.  Молчалин  же  и
Загорецкий,  нимало  не  смущаясь  присутствием посторонних людей,  довольно
громко перемывали косточки бедной Татьяне.
     Первую  скрипку  в  этом  диалоге  двух  сплетников  играл  Загорецкий.
Молчалин же сперва только подыгрывал.

     Загорецкий
     Кто это с правой стороны
     В четвертой ложе?

     Молчалин
     Незнакомка.

     Загорецкий
     Вы оценить ее должны
     Обычно судите вы тонко
     И очень метко.

     Молчалин
     Недурна.

     Загорецкий
     По мне, так несколько бледна.
     Вы не находите?

     Молчалин
     Конечно.

     Загорецкий
     И сложена не безупречно.
     Но отчего умолкли вы?
     Зачем так скоро замолчали?
     Ужель боитесь суетной молвы?
     Молю вас, продолжайте дале!
     Я мненье ваше знать хочу.

     Молчалин
     Уж лучше я, пожалуй, промолчу...
     А впрочем, для чего таиться?
     Извольте, так и быть, я правду вам скажу
     Унылые вот эдакие лица
     Отвратными я нахожу.
     По мне уж лучше уксус и горчица...
     Вы правы: словно смерть она бледна,
     Как ночь безлунная печальна,
     И, верно уж, как льдышка холодна...

     Загорецкий
     К тому же так провинциальна!

     Молчалин
     Банальна и ненатуральна!
     Пряма как палка, словно жердь худа.
     В ней женственности нету и следа!
     Да и одета как-то странно, -
     Претенциозно и жеманно...
     К тому ж...

     Загорецкий
     Довольно, друг мой! Тсс! Молчок!
     Я и не знал, что вы так с Чацким стали схожи.
     Одно могу сказать: избави, Боже,
     Попасться к вам на язычок!

     - Вот подлец! - сказал Тугодум, когда мы с ним остались одни.
     - Ты это про кого? - невинно спросил я.
     -  Ну,  конечно, про Загорецкого!.. Хорош гусь! Сам же подбил Молчалина
на этот разговор, а потом ему еще и мораль стал читать!
     - Как это - подбил? - спросил я.
     - Неужели вы ничего не поняли? - кипятился Тугодум.  - Да ведь если  бы
Загорецкий не стал его подначивать, Молчалин,  может быть, совсем и не так о
Татьяне отозвался бы.
     - Ты думаешь, он был не вполне искренен?
     -  Да  вы  что!  -  возмутился  Тугодум.  -  "Не  вполне  искренен",  -
передразнил  он  меня.  - Когда это  Молчалин  был искренен!  Неужели  вы не
поняли, что все это было сплошное лицемерие? Нет, уж если  вы хотели узнать,
какое впечатление  произвела  Татьяна, когда первый раз появилась  в театре,
вам надо было кого угодно послушать, но только не Молчалина!
     - Ну, нет, -  возразил я. - Как раз  в этом случае  у  меня нет никаких
оснований сожалеть, что я остановил свой  выбор именно на Молчалине. То, что
он сейчас говорил о Татьяне, в общем-то, довольно точно совпадает с тем, что
сказано по этому поводу у Пушкина.
     - Не может быть! - возмутился Тугодум.
     - Представь себе, - сказал я. - Позволь, я напомню тебе соответствующие
пушкинские строки.
     Взяв со стола томик "Онегина", я быстро отыскал нужное место:

     Ее находят что-то странной,
     Провинциальной и жеманной,
     И что-то бледной и худой,
     А впрочем очень недурной.

     - Это сказано о барышнях, московских  сверстницах Татьяны, - пояснил я.
-  А вот что  Пушкин говорит о том, как реагировали на  ее появление в свете
московские франты, представители так называемой золотой молодежи.
     Перелистнув страницу, я прочел:

     Архивны юноши толпою
     На Таню чопорно глядят
     И про нее между собою
     Неблагосклонно говорят.

     - Значит, сперва Татьяна им не понравилась? - сказал Тугодум.
     - Во всяком случае, она не показалась им особенно привлекательной.
     - Так, может, как раз  в  этом и состоит ошибка  Пушкина? - предположил
Тугодум. - Может быть, если бы она сразу поразила их своей красотой...
     -  Ты думаешь, в этом случае ее последующее появление в облике  знатной
дамы выглядело бы более правдоподобно? - спросил я.
     - Ну конечно! - обрадовался Тугодум.
     -  Что ж,  -  сказал  я. - Это мы  с тобой легко можем проверить. Давай
вернемся  туда   и  сами   расспросим  Молчалина.   Поскольку  ты   высказал
предположение, что его суждения о Татьяне были спровоцированы Загорецким, на
этот раз мы постараемся побеседовать с ним без лишних свидетелей.

     И  вот  мы  с  Тугодумом  снова в той  же ложе. На  сей раз здесь