оим, так извольте описывать жизнь такой, как
она есть, а не сочинять всякие побасенки.
     -  Побасенки?! - вскинулся  Гоголь.  - А вон протекли  века,  города  и
народы снеслись  и исчезли с  лица земли, как  дым унеслось все, что было, а
побасенки живут и повторяются поныне... Побасенки!..  А вон стонут балконы и
перилы театров. Все потряслось снизу доверху, превратясь  в одно  чувство, в
один миг,  в  одного  человека,  все люди встретились,  как  братья, в одном
душевном движенье, и гремит  дружным  рукоплесканьем  благодарный гимн тому,
которого уже пятьсот лет нет на свете... Побасенки!.. Но мир задремал бы без
таких побасенок, обмелела бы жизнь, плесенью и  тиной покрылись  бы  души...
Побасенки!..
     Поскольку  этот патетический монолог Автора из  "Театрального разъезда"
был  очень хорошо  мне знаком, я решил уйти, как  говорят  в  таких случаях,
"по-английски", то  есть  не  прощаясь,  захватив  с  собою  своего  верного
спутника   Тугодума  и   оставив  Гоголя  объясняться  уже  без  нас  с  его
раздраженными, разгневанными героями.

     - Ну  что, друг мой, - обратился  я к Тугодуму, когда мы с ним остались
одни. - Ты все еще не понимаешь, с какой целью я отправился вместе с тобою в
эту  гоголевскую пьесу, да еще ввел туда чуть ли  не  всех  действующих  лиц
"Ревизора"?
     - Почему же это не понимаю! - обиделся Тугодум. -  Прекрасно понимаю...
Вы хотели показать, что правда глаза колет. Но ведь это же и так ясно...
     - Что и так ясно? - спросил я.
     - Ясно, что тем, кого Гоголь высмеял, его комедия не понравилась. Она и
не могла им понравиться.
     - И это все, что ты извлек из нашей встречи с гоголевскими героями?
     - А что там еще можно было извлечь? - удивился Тугодум.
     -  Ну,  мало  ли...  Я думал, может  быть, кое-какие  претензии  героев
"Ревизора" к Гоголю покажутся тебе не лишенными оснований.
     - Еще чего! - решительно отверг это мое предположение Тугодум.
     - Конечно, - сказал  я, - суждения городничего и его жены,  равно как и
суждения  Ляпкина-Тяпкина, Земляники и Хлопова о "Ревизоре",  вряд  ли можно
считать объективными. И все-таки я  бы  на твоем месте попытался  даже в их,
крайне пристрастных отзывах об этой пьесе найти какое-то рациональное зерно.
     - Вы шутите? - сказал Тугодум.
     - И не думаю.
     Я достал с полки  и протянул Тугодуму ветхий журнал. Это была "Северная
Пчела", No 98 за 1836 год.
     - Вот, прочти, - сказал я, раскрыв его на заранее заложенной странице.
     Тугодум взял журнал в руки и прочел отмеченное мною место.

ИЗ ОТКЛИКА Ф. В. БУЛГАРИНА
     НА КОМЕДИЮ Н. В. ГОГОЛЯ "РЕВИЗОР"

     На злоупотреблениях административных нельзя основать настоящей комедии.
Надобны противоположности и завязка, нужны  правдоподобие, натура, а  ничего
этого нет в "Ревизоре"...
     Автор основал  свою пьесу на невероятности и  несбыточности. В каком-то
городе,  перед которым Содом и  Гоморра то же, что роза перед волчцем, живут
люди,  у  которых автор  "Ревизора" отнял  все  человеческие принадлежности,
кроме  дара слова,  употребляемого ими  на  пустомелье.  Городничий,  судья,
почтмейстер,   смотритель   училищ,  попечитель  богоугодных   заведений   -
величайшие  плуты   и  дураки.   Помещики  и  отставные   чиновники  -  ниже
человеческой глупости. Жена и дочь городничего -  кокетки, которых не только
нельзя найти в малом городишке, но которые даже и в больших городах живут не
во  всех  частях  города и  не на всех  улицах.  Купцы и  подрядчики - сущие
разбойники, полицейские чиновники - ужас. В этом городишке все крадут, берут
взятки, делают величайшие глупости, сознаются  чистосердечно в своих плутнях
и преступлениях  и  живут  да  поживают дружно  и  мирно,  приводя  только в
недоумение зрителя, не  понимающего, каким чудом  этот  городишко, в котором
нет честной души, может держаться на земном шаре.

     - Ну  как? -  спросил я, когда Тугодум дочитал этот отрывок до конца. -
Не кажется ли  тебе, что автор этого критического отклика говорит совершенно
то же, что говорили Гоголю обиженные им герои его комедии?
     -  Так ведь это же Булгарин! -  с негодованием  возразил мне Тугодум. -
Чего еще ждать от Булгарина!  Он ведь и сам был, наверное, такой же, как все
эти Земляники, Хлоповы и Ляпкины-Тяпкины...
     -  Да,  до  некоторой  степени  ты  прав,  -  согласился я. - Кое в чем
Булгарин  и  в  самом  деле  не  слишком  далеко  ушел  от  этих гоголевских
персонажей.  Хотя, конечно,  он  был и умнее  и талантливее их  всех, вместе
взятых. Но дело даже не в его уме  и таланте. Вся штука в  том, что  в своем
отношении  к гоголевскому  "Ревизору"  Булгарин был  отнюдь не  одинок.  Вот
прочти, пожалуйста, еще и этот отзыв.

ИЗ ПИСЬМА Ф. Ф. ВИГЕЛЯ К М. Н. ЗАГОСКИНУ
     ОТ 31 МАЯ 1836 ГОДА

     Читали ли вы сию комедию?  видели  ли  вы ее? Я  ни  то,  ни другое, но
столько  о ней  слышал, что могу сказать, что издали  она мне воняла.  Автор
выдумал  какую-то Россию  и в ней какой-то  городок, в который свалил он все
мерзости, которые изредка на поверхности настоящей России  находишь: сколько
накопил плутней, подлостей, невежества!.. Это - клевета в пяти действиях.

     -  Да,  - признал Тугодум,  прочитав  и этот отрывок.  -  То же самое и
городничий говорил. Прямо слово в слово... А кто он такой, этот Вигель?
     -  Бывший арзамасец,  то есть член  того  самого  литературного  кружка
"Арзамас", в который входил и Пушкин. Не был  он ни доносчиком, ни вором, ни
взяточником.  Правда,  человек  он был весьма умеренных, я  бы  даже сказал,
консервативных взглядов...
     - Вот  видите! - обрадовался Тугодум. - Да к тому же он ведь сам пишет,
что комедию Гоголя не читал и не видел...
     - Верно. Но много о ней слышал. Стало быть, многие люди высказывались о
ней примерно в том же духе.
     -  Смотря   какие  люди,  -   возразил   Тугодум.  -  Тоже,   наверное,
консервативных взглядов, как вы говорите. То есть верные царские холуи. Было
бы даже странно, если бы таким зрителям "Ревизор" понравился.
     - Это верно, - признался я. - И тем не менее они бы ли не так уж далеки
от  истины, когда в один  голос твердили,  что во  всей России  не  отыщется
городок, в котором собралось  бы такое чудовищное скопище монстров и уродов,
какое собрал в своей комедии Гоголь.
     - Вы что же, хотите сказать, что  Булгарин и этот... как его... Вигель.
По-вашему, выходит, они правы? - изумился Тугодум.
     - А  вот взгляни,  что сказал  по этому поводу  сам Николай  Васильевич
Гоголь,  -  ответил  я  и  протянул  ему  том  Гоголя с  заранее  заложенной
страницей.

Н. В. ГОГОЛЬ ИЗ "АВТОРСКОЙ ИСПОВЕДИ"

     Если  смеяться,  так  уж   лучше  смеяться  сильно  и   над   тем,  что
действительно достойно  осмеяния всеобщего.  В  "Ревизоре" я решил собрать в
одну кучу все дурное  в России, какое я тогда  знал,  все  несправедливости,
какие делаются в тех местах и в тех  случаях, где больше всего требуется  от
человека справедливости, и за одним разом посмеяться над всем.

     Прочитав это гоголевское признание, Тугодум растерянно сказал:
     - Точь-в-точь  как этот  Вигель...  Тоже  слово  в слово... Что же  это
получается? Выходит,  Гоголь и сам считал,  что  он описал  не настоящую,  а
выдуманную Россию?
     - Нет, конечно, - улыбнулся  я. - Гоголь так вовсе не считал. Он только
дал понять, что его комедию не следует рассматривать как точное,  зеркальное
отражение действительности.
     - Так  ведь  и городничий  то же самое говорил!  -  вспомнил Тугодум. -
Помните, когда вы сказали, что на сцене он увидел себя, словно в зеркале, он
заорал:  "В  кривом зеркале!"  Неужели  и вы  тоже  считаете,  что  Гоголь в
"Ревизоре" написал неправду?
     - Он написал правду, - сказал я - Но эта правда предстала в его комедии
в таком сгущенном, в таком сконцентрированном виде, что сравнение с зеркалом
тут,  пожалуй, и  в самом деле не совсем уместно. Хоть сам Гоголь и поставил
эпиграфом  к "Ревизору"  народную пословицу - "На  зеркало неча пенять, коли
рожа  крива",  - комедию  его правильнее  было  бы  уподобить не  зеркалу, а
увеличительному   стеклу.  Кстати,  это  место   из  гоголевской  "Авторской
исповеди", которое я отметил, ты не дочитал до конца.  Прочти-ка, что он там
пишет дальше. Совсем немножко. Буквально еще несколько строк.
     Тугодум снова раскрыл книгу в указанном мною месте и прочел:
     - "В "Ревизоре" я решился собрать в одну  кучу все дурное в России... и
за  одним  разом  посмеяться  над  всем.  Но  это,  как известно,  произвело
потрясающее действие. Сквозь смех, который никогда еще во мне не появлялся в
такой силе, читатель услышал грусть. Я сам почувствовал, что уже смех мой не
тот, какой был прежде,  что уже  не могу быть в сочиненьях моих тем, чем был
дотоле, и что  самая  потребность  развлекать  себя  невинными, беззаботными
сценами окончилась вместе с молодыми моими летами".
     Прочитав это, Тугодум надолго задумался.
     Выждав некоторое время, я спросил:
     - Что это тебя смутило? Если не понял, скажи, я объясню.
     - Да нет,  вроде я  все  понял,  - неуверенно сказал Тугодум. -  Только
как-то странно  у него  выходит.  Получается,  что он сам и  не хотел, чтобы
читателю было грустно. Что это вышло как бы против его желания.
     - Это ты очень метко заметил, - признал я.
     - Но разве так может быть, чтобы у писателя вышло  совсем не то, что он
хотел?
     - О, еще как! Это бывает гораздо чаще,  чем ты можешь себе представить.
Но это -  особая тема, и мы  к ней еще вернемся. А пока я хочу обратить твое
внимание  на совсем  другую сторону дела. Чем,  по-твоему,  была вызвана эта
грусть, которую  неожиданно  для  Гоголя  испытал по прочтении  его  комедии
читатель? Ведь не потому же он грустил, что пожалел обманутого  городничего,
его  жену и  дочь,  Ляпкина-Тяпкина,  Землянику  и  всех  прочих  персонажей
комедии, оставшихся с носом?
     - Да уж! Чего их жалеть, жуликов этих, - согласился Тугодум.
     - Может быть, ты  слышал известную  историю про  то,  как Гоголь  читал
Пушкину "Мертвые души"? - спросил я.
     - Что-то вроде слышал, - не слишком уверенно сказал Тугодум.
     - Во время чтения Пушкин  смеялся от всей души, - напомнил я. - А когда
чтение закончилось, помрачнел  и тоскливо  вздохнул: "Боже, как грустна наша
Россия!"
     - Так ведь это же не про "Ревизор", а про "Мертвые души"?
     -  Да,  конечно, -  подтвердил  я. -  Но та грусть,  которую, по словам
Гоголя, испытали, отсмеявшись, первые  читатели "Ревизора",  была,  я думаю,
сродни тому тоскливому  чувству, которое испытал  во  время  чтения "Мертвых
душ" Пушкин.
     - Не  понимаю,  к чему вы это вспомнили. Что вы этим  хотите сказать? -
спросил Тугодум.
     - Только одно, - ответил я. - Что сюжет гоголевского "Ревизора" несет в
себе   не  правду   частного   случая,  анекдота,  забавного   происшествия,
случившегося в маленьком уездном  городе, а  совсем другую, неизмеримо более
глубокую и  горькую правду:  правду  о  том, что происходило  в  гоголевские
времена по всей России.

НЕОБХОДИМОСТЬ В ОДЕЖДЕ СЛУЧАЙНОСТИ

     Оставим на время Тугодума: пусть  он как следует усвоит и переварит эту
мысль.  А мы с вами вернемся к  сравнению сюжета  гоголевского "Ревизора"  с
сюжетом повести Вельтмана "Неистовый Роланд".
     Почему же все-таки Гоголь  не пошел  по пути Вельтмана, не  стал, чтобы
сделать  свою   историю  как   можно  более  правдоподобной,  рядить  своего
Хлестакова в  генеральский  мундир с орденами  и  вообще даже  не  попытался
сделать  фигуру  своего  мнимого  ревизора более вальяжной, придать  ей хоть
какие-то черты сходства с высокопоставленным государственным чиновником?
     Продолжая сравнение гоголевской  комедии  с  повестью  Вельтмана,  хочу
сперва обратить ваше внимание на одну маленькую деталь.
     В  одном  из первых,  черновых  вариантов  "Ревизора"  сообщалось,  что
унтер-офицерская  жена  (там она еще не  называлась вдовой) была высечена за
то, что она, как сваха, отвела жениха от Марьи Антоновны.
     В  окончательном,  беловом  варианте  эта подробность  отсутствует. Там
вообще не говорится, за что эта  женщина  была  высечена.  Приводится только
идиотское оправдание городничего, что вдова, мол, "сама себя высекла".
     Я думаю, что указание на причину,  из-за которой унтер-офицерская вдова
была высечена, Гоголь вычеркнул не зря.  Ведь если бы городничий приказал ее
высечь за то, что она расстроила свадьбу его дочери, - это был бы частный, а
главное, отнюдь не ординарный  случай. Варварский поступок городничего таким
образом был  бы если и не оправдан, так по крайней мере объяснен: им двигала
личная  злоба, личная месть. Если  же нам даже и  не сообщают, за что бедная
женщина была подвергнута порке, - это значит, что  такие дела там в  порядке
вещей,  что это самый  обычный, не заслуживающий никакого особого объяснения
случай.  И даже не  случай,  а  просто быт,  будничная деталь  повседневного
тамошнего бытия: вчера высекли вдову, завтра высекут еще кого-нибудь...
     Вот такими же соображениями руководствовался  Гоголь, когда  решительно
отказался   от  всех  реалистических  мотивировок,   призванных  подтвердить
правдоподобность  происходящего,  которыми  так обдуманно,  так  старательно
обставил фантастический сюжет своего повествования Вельтман.
     У Вельтмана, например, так и не  пришедший в сознание актер, повторяя в
бреду отрывки и реплики из разных своих ролей, упоминает имя какой-то Софьи,
в которую он  якобы влюблен. А дочку  приютившего  его  казначея тоже  зовут
Софьей.   И  казначей,   естественно,   приходит   в   восторг,  решив,  что
"генерал-губернатор" влюбился  в  его  дочь.  Жена  же казначея  очень  этим
недовольна, потому что Софья ей не  дочь, а - падчерица.  А у нее есть своя,
родная дочь. И она, понятное  дело, предпочла бы, чтобы "генерал-губернатор"
влюбился в нее.
     Между супругами происходит такая сцена.

ИЗ ПОВЕСТИ АЛЕКСАНДРА ВЕЛЬТМАНА
     "НЕИСТОВЫЙ РОЛАНД"

     В спальне казначея был ужасный спор между ним и его женою.
     - Полно, сударь!  ты думаешь  только о своей дочери, а мою ты  готов на
кухню отправить, сбыть  с рук, выдать замуж хоть за хожалого. Я своими ушами
слышала, как он произносил имя Ангелики.
     -  Помилуй,  душенька,  я  могу  тебе  представить  в  свидетели  Осипа
Ивановича. Как теперь  слышу  слова его  высокопревосходительства:  "Это дом
моей Софии, моей дражайшей Софии!"
     - Ах  ты этакой! Так  ты и последний  домишко хочешь отдать в  приданое
своей возлюбленной Софии!.. Нет, сударь, этому не бывать!..
     - Прямая ты мачеха! Бог с тобой! По мне все равно! и Ангелика моя дочь;
впрочем, кто тебя знает...
     С сердцем казначей вышел из комнаты, не кончив речи.

     Гоголю все эти подпорки, все эти хитросплетения не нужны. У него родная
мать (Анна  Андреевна) и родная  дочь (Марья Антоновна)  соперничают  друг с
другом,  ревнуют  друг друга. И  эта коллизия представляется  нам  не только
совершенно  правдоподобной, но и предельно достоверной. В нее веришь, потому
что она помогает проявиться характерам действующих лиц. Только в ней, в этой
необычной ситуации  эти  характеры  и  раскрываются  по-настоящему, во  всей
своей, так сказать, красе. Ну, а кроме  того, в  эту необыкновенную ситуацию
мы  верим  еще  и  потому, что  успели  уже  постичь  удивительный  характер
Хлестакова,  у  которого  "легкость  в мыслях необыкновенная" толкает его на
объяснения в любви, обращенные попеременно то к матери, то к дочери.
     По этой  же самой причине не нужны Гоголю и такие "приспособления", как
театральный  мундир с  орденами  и высокопарные речи из  театральных  ролей,
произносимые в бреду. Чем  меньше  Хлестаков похож на  ревизора, тем  тверже
становится  уверенность городничего в том, что перед ним именно ревизор: его
ведь  предупредили, что важный  чиновник из Петербурга прибудет в их город с
секретным  предписанием,  инкогнито,  то  есть  будет прикидываться  частным
лицом.
     Городничий  у  Гоголя обманывается, принимая "свистульку" за  ревизора,
вовсе не потому, что  он глуп. Да он совсем и не глуп. В перечне действующих
лиц  Гоголь характеризует  его  так:  "...уже постаревший на  службе и очень
неглупый по-своему человек".
     Возникает  вопрос: как  же мог этот "очень  неглупый по-своему человек"
так обмишулиться? Так глупо обмануться?
     А вот потому-то как  раз и обмишулился, что был не глуп, а умен.  Можно
даже сказать,  слишком  умен. Не  сомневался,  что  Хлестаков  дурачит  его,
притворяясь  не тем, кем кажется. И изо всех сил  старался  его перехитрить.
Ну, а плюс к тому, конечно, еще и - страх разоблачения.
     Городничий ведь все свои грехи  помнит. Боится,  что  кто-то уже  успел
"ревизору" про них донести, и в  страхе сам выбалтывает ему  все свои тайны,
все самые постыдные свои секреты.

ИЗ КОМЕДИИ Н. В. ГОГОЛЯ "РЕВИЗОР"

     Городничий  (в сторону)  Все  узнал,  все  рассказали проклятые  купцы!
(Вслух)  По неопытности, ей-Богу по неопытности.  Недостаточность состояния.
Сами извольте  посудить, казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар.
Если ж и были какие взятки, то  самая малость: к столу что-нибудь да на пару
белья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я
будто бы высек,  то это клевета, ей-Богу, клевета.  Это выдумали злодеи мои;
это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
     Хлестаков. Да что?  мне  нет никакого дела  до них...  Унтер-офицерская
жена совсем  другое,  а  меня  вы не  смеете  высечь...  Вот еще! смотри  ты
какой!..  Я  заплачу, заплачу деньги, но у  меня теперь нет! Я потому и сижу
здесь, что у меня нет ни копейки.
     Городничий (в сторону) О  тонкая  штука! Эк куда метнул!  какого туману
напустил!  разбери кто хочет! Не знаешь, с какой стороны и приняться. Ну, да
уж попробовать  не куды пошло! что будет,  то будет. Попробовать  на  авось.
(Вслух.) Если вы точно имеете нужду в деньгах или  в чем другом, то я  готов
служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
     Хлестаков  Дайте,   дайте  мне  взаймы,  я  сейчас   же  расплачусь   с
трактирщиком. Мне бы только рублей двести, или хоть даже и меньше.
     Городничий (поднося  бумажки). Ровно двести рублей, хоть и не трудитесь
считать.
     Хлестаков (принимая деньги). Покорнейше благодарю. Я  вам тотчас пришлю
их  из деревни, у меня это  вдруг... я вижу, вы  благородный человек, теперь
другое дело.
     Городничий  (в сторону). Ну слава  Богу!  деньги  взял. Дело,  кажется,
пойдет теперь на лад. Я таки ему, вместо двухсот, четыреста ввернул.

     Отказавшись  от  всех  примет   внешней  достоверности,  Гоголь  создал
ситуацию предельной психологической достоверности. Его герои ведут себя так,
как они только и могут себя вести, исходя из логики своих характеров.
     И тут сильнее всего проявилось  различие  в разработке одной  и  той же
фабулы у Вельтмана и у Гоголя.
     Вельтман, как я уже  говорил, хотел придать анекдоту, положенному  им в
основу его  повести, как можно  большую  достоверность.  Этого  он вроде  бы
достиг.   Но  в  результате  всеми   этими,  введенными   для  правдоподобия
мотивировками и подробностями он только укрепил своего читателя в мысли, что
рассказанная в "Неистовом Роланде" история  представляет собой  некий казус.
То есть - редкий, внешне занимательный, но единственный в своем роде случай.
В основе всего происшедшего в повести  Вельтмана -  не просто  случайное,  а
редчайшее, поистине необыкновенное стечение обстоятельств.
     Иное дело - у Гоголя.
     То, что происходит в "Ревизоре",  только кажется  случайным.  На  самом
деле в основе всего случившегося  там лежит необходимость,  одетая  в одежду
случайности.
     В  "Ревизоре"  чиновники  неизбежно должны  были  принять какого-нибудь
случайного проезжего за ревизора,  потому что правят они своим  городом так,
как  это