у".

  Шквал аплодисментов.

Голоса
  - О наш король!
  - Наш властелин!
  - Наш гений!!
  - Ты победил!
  - Да, никаких сомнений!
  - Ах, от него давно я без ума!
  - Да здравствует великий наш Козьма!

Баян
  Силянс! Победа снова за Прутковым!
  Король венком венчается лавровым!

  Баян торжественно возлагает на макушку Козьмы Пруткова лавровый венок.
Козьма с достоинством, как должное, принимает эту награду. И тут вдруг на
сцене появляется новый персонаж. Худой, высокий, он выходит на авансцену,
сразу заслонив собой всю церемонию венчания короля поэтов.

Баян
  А это кто сюда без спросу прет?
  Пардон, месье! Зайдите через год!
  Местов, как говорится, больше нет!
  Вы кто такой? Откуда?

Незнакомец (голос его низок и глубок, а интонации сразу выделяются
в этом шутовском гомоне).
  Я - Поэт!..

Баян (издевательски).
  Видали невидаль? Да мы тут все - поэты!
  А впрочем, может, там у вас - куплеты?
  Веселенькое что-то? Тра-ля-ля?
  Тогда - повеселите короля!

Поэт
  "Ищите жирных в домах - скорлупах
  и в бубен брюха веселье бейте!
  Схватите за ноги глухих и глупых
  и дуйте в уши им, как в ноздри флейте".

Недоумевающие голоса
  Таких куплетов не было доселе!..
  - "Веселье бейте!.."
  - Хорошо веселье!

Поэт
  "Граненых строчек босой алмазник,
  взметя перины в чужих жилищах,
  зажгу сегодня всемирный праздник
  таких богатых и пестрых нищих".

Голоса
  - Какой кошмар!
  - Ах, как непоэтично!
  - Неэстетично!
  - Просто неприлично!
  - Такого сраму не было вовек!

Гена: Ого, Архип Архипыч, ну и крики!
  Чем разозлил их этот человек?
  И что, он тоже из какой-то книги?

А.А.: Да, он герой трагедии одной -
  Печальной, страстной, горестной и хлесткой...

Гена: А автор кто?

А.А.: Владимир Маяковский.
  Он был в ту пору очень молодой...

Поэт
  "Придите все ко мне,
  кто рвал молчанье,
  кто выл
  оттого, что петли полдней туги,-
  я вам открою
  словами,
  простыми, как мычанье,
  наши новые души,
  гудящие,
  как фонарные дуги...
  Вам ли понять,
  почему я
  спокойный насмешек грозою
  душу на блюде несу
  к обеду идущих лет.
  С небритой щеки площадей
  стекая ненужной слезою,
  я,
  быть может,
  последний поэт".

  Хохот, свист, улюлюканье.

Голоса
  - Вот именно "последний"!
  - Ха-ха-ха!
  - Ну и стихи!
  - Ни рифмы, ни размера!
  - Ни складу и ни ладу!
  - Бред!
  - Химера!
  - Халтура!
  - Ахинея!
  - Чепуха!

Гена: (он уже больше не может сдерживаться).
  Нет! Это вы несете ахинею!
  Ведь он вас всех и лучше и умнее!
  Он гордый! Он правдивый! Разве ж нет?!

А.А.: Скажи короче, Гена: он - поэт!

  Комната профессора, Гена - в позе человека, смертельно уставшего от
непосильной работы.

А.А.: Что, Геночка? Устал стихами разговаривать?

Гена: Ой! И не говорите! Вот вы меня спросили, а я уже невольно думаю: как
бы в рифму попасть, а то еще выгонят... Вспомнил, что теперь можно уже без
рифмы, и прямо камень с души свалился!..

А.А.: А как тебе понравилась публика?

Гена: Вы знаете, совсем не понравилась... Такого поэта освистать! Откуда
только такие люди берутся?

А.А.: Да они там все такие!

Гена: Где там?

А.А.: В той области Страны Литературии, где мы с тобой только что побывали.

Гена: Неужели же это и была Республика Поэзия? Стоило тогда так в нее
стремиться!

А.А.: Нет, это была не Республика Поэзия. Это была совсем другая область.

Гена. И как же она называется?

А.А.: А вот подумай, как нам с тобой лучше всего ее назвать.

Гена: Ладно, подумаю. Только, чур, вы тоже придумайте свое название! А мы уж
потом вместе выберем самое лучшее.

А.А.: Договорились!


                          Путешествие семнадцатое

                            Провинция Эпигония


  Архип Архипович и Гена у пульта. Видно, что Гене не терпится поскорее
отправиться в очередное путешествие. Профессор его останавливает.

А.А.: Погоди, погоди! Не спеши! Ты ведь в прошлый раз взялся придумать
название для той области Страны Литературии, в которой мы с тобой
оказались. Неужели забыл?

Гена: Ничего я не забыл! Придумал я вам название, и даже не одно, а целых
два!

А.А.: Какое совпадение! Как нарочно, я тоже придумал два. Таким образом, у
нас с тобой есть на выбор четыре варианта. Ну давай, говори свои!

Гена: Можно назвать эту область Стихоплетия. Или Рифмоплетия. Как вам больше
нравится, мне все равно.

А.А.: Недурно! Совсем недурно! Во всяком случае, по мысли совершенно
правильно.

Гена: А вы как хотели?

А.А.: Я - то считал, что мы с тобой побывали в Графомании. И поэтому у меня
сперва возникла мысль присвоить этой области наименование: Графство
Графоманское.

Гена: Звучит красиво. Только... не очень понятно.

А.А.: Что ж тут непонятного? Неужто-ты никогда не слыхал такого слова:
"графоман"?

Гена: Слыхать-то слыхал! Только, честно говоря, я не очень ясно представляю
себе, что это значит.

А.А.: Ну как же! Графоманом называется человек, который одержим манией
сочинительства, но при этом начисто лишен литературного таланта.

Гена: А-а, теперь понятно... Нет, знаете, это все-таки сложновато. А второе
ваше предложение какое?

А.А.: Второе, мне кажется, точнее: Эпигония...

Гена: Как?

А.А.: Эпигония. От слова "эпигон".

Гена: (туманно). А-а...

А.А.: Я вижу, ты весьма смутно представляешь себе значение этого слова.
Эпигон - это значит подражатель. Эпигоном в искусстве называется человек,
который неспособен творить самостоятельно, а создает лишь бледные,
бессильные копии того, что уже было сделано его талантливыми
предшественниками... Итак, на каком же названии мы с тобой остановимся? Как
назовем ту область Страны Литературии, в которой процветают Никифор Ляпис,
Олег Баян, Козьма Прутков и из которой были изгнаны стихи Маяковского? Ну,
решай!

Гена: Честно говоря, Архип Архипыч, мне ни одно из этих названий
по-настоящему не нравится. Да и те, что я придумал, тоже как-то
разонравились.

А.А.: Что это вдруг?

Гена: Потому что я подумал, что лучшего названия, чем Республика Поэзия, мы
с вами все равно не найдем!

А.А.: Вот тебе и раз! Да при чем же тут поэзия? Ляпис, Козьма Прутков, Баян
- разве они поэты?

Гена: А кто же они, по-вашему?.. Нет, вы не смейтесь, я понимаю, конечно,
что Никифор Ляпис - плохой поэт. Даже очень плохой, халтурщик... Но ведь
поэт все-таки! Хороший или там плохой - это уже совсем другой вопрос.
Инженер тоже может быть талантливый или бездарный. Но плохой инженер - тоже
ведь инженер!

А.А.: А в поэзии совсем иначе. Плохой поэт - попросту не поэт.

Гена: А кто же он?

А.А.: Ну... В лучшем случае - стихотворец. Или, как еще говорят,
версификатор.

Гена: А как же Козьма Прутков? Он, что ли, тоже не поэт? Да его книжка вот
уже, наверно, лет сто как издается! И еще как - с портретом. Я сам видел...

А.А.: Ты прав. Прутков бессмертен, и книга его издается даже больше, чем сто
лет. Но ведь Пруткова никогда не существовало на свете. Он выдуман!

Гена: Как не существовало? А портрет?

А.А.: И портрет выдуман! Козьму Пруткова, важного чиновника, пишущего
скверные стихи и тем не менее считающего себя гением, создали в пятидесятых
годах прошлого века несколько литераторов: братья Жемчужниковы и
замечательный русский поэт Алексей Константинович Толстой.

Гена: А зачем?

А.А.: Затем, чтобы высмеять то, что им не нравилось в тогдашней литературе:
пошлость, бессмыслицу, казенщину, отрыв от реальной жизни... Я вижу,
Геночка, не миновать нам с тобой еще одного, повторного путешествия в те же
края,

Гена: (в ужасе). Это что же? Опять стихами разговаривать?

А.А.: На этот раз можно и не стихами. Перевыборы короля поэтов уже прошли. А
кроме того, в этой области Страны Литературии живут не только стихоплеты.
Некоторые из ее обитателей пишут прозу.

Гена: Ну, если не обязательно говорить стихами, тогда ладно! Тогда я
согласен. Давайте поедем...

  Улица в Эпигонии. Она представляет собой пестрое смешение самых различных
архитектурных стилей. Тут и ложноклассические здания с колоннами, и более
скромные, мещанские домики с занавесочками, канарейками, геранью, фикусами.
И все же есть в этой пестроте нечто общее: какой бы стиль ни являло собой
то или иное здание, этот стиль доведен в нем до самого предельного, самого
уродливого своего выражения. Гена и Архип Архипович бредут по этой странной
улице, и как ни в чем не бывало продолжают свой разговор.


А.А.: Да ты не горячись! Я ведь не спорю с тобой, Козьма Прутков и в самом
деле бессмертен. Но то-то и оно, что бессмертен он вовсе не как поэт!

Гена: А как кто же?

А.А.: Как насмешка над плохим поэтом! Вернее, над плохими поэтами.

  Навстречу нашим героям движется какая-то странная фигура. Это чопорный
человек в темных очках. Несмотря на ясный солнечный день, он в калошах, с
зонтиком. На нем - длинное глухое пальто, застегнутое на все пуговицы.
Воротник поднят. Совершенно неожиданно для наших героев этот странный
прохожий вмешивается в их разговор.

Прохожий (еще издали тыча в профессора зонтиком).
Стыдно вам, милостивый государь! Да-с! Стыдно вводить в заблуждение
юношество!

Гена: (вполголоса). Архип Архипыч, это еще что за тип?

А.А.: (так же). Неужели ты не узнаешь его, Геночка?.. Здравствуйте, господин
Беликов!

Беликов (сухо).
Честь имею.

Гена: А, вот это кто! Беликов! Чеховский человек в футляре!

А.А.: Не соблаговолите ли вы объяснить нам, что побудило вас принять участие
в нашем разговоре?

Беликов
Извольте-с! Я вмешался, дабы указать вам на недопустимость вашего
поведения. Да-с! На легкомыслие, совершенно неприличное для воспитателя
юношества.

А.А.: Вот как? И в чем же оно проявилось, это мое легкомыслие?

Беликов
Вы изволили сейчас сказать этому молодому человеку, что господин Прутков -
не поэт.

А.А.: Да, именно это я и сказал. Вы поняли меня совершенно правильно.

Беликов (в ужасе).
Тсс! Опомнитесь! Что вы такое говорите?! Нас могут услышать!

А.А.: А нас и так слушают по радио - и, надеюсь, слушают многие. Почему вас
это так пугает? Даже если бы я был не прав, что в этом ужасного? Вот вы
сейчас докажете всем, что я ошибаюсь - и дело с концом.

Беликов
Так-то оно, конечно, так, да как бы, знаете, чего не вышло!

А.А.: Помилуйте, что же из этого может выйти?

Беликов
Если мы с вами, взрослые люди, станем спорить друг с другом, то что же
тогда остается делать ученикам? Им остается только ходить на головах!
Господин Прутков - Директор Пробирной Палаты, лицо в высшей степени
уважаемое, а вы о нем так непочтительно... Как старший товарищ, я считаю
своим долгом предостеречь вас. Да и почему вы решили, что господин Прутков
не поэт? Как же он не поэт, ежели стихи пишет? Кто же он тогда, по-вашему?

А.А.: А вы уверены, что всякий пишущий стихи имеет право называться поэтом?

Беликов
Да какие же еще могут быть суждения на сей счет? Древние греки, изучению
коих я посвятил свою жизнь, понимали под словом "поэзия" именно
стихотворные произведения. И всякое человека, умеющего сочинять стихи,
именовали поэтом.

Гена: Слышите, Архип Архипыч? Я ведь вам то же самое говорил!

А.А.: Поздравляю, Гена, ты нашел себе достойного союзника!

Гена: (смущенно). А что? Он ведь все-таки учитель гимназии. Он, наверно, про
это знает. Разве он неправильно про древних греков сказал?

А.А.: Про греков-то все правильно. У них поначалу все так и было. Но,
насколько я понимаю, Козьма Прутков - не древний грек. Впрочем, не о том
речь... Итак, господин Беликов, вы считаете, что и поныне всякий человек,
умеющий сочинять стихи, может быть удостоен высокого звания поэта?

Беликов
Разумеется! Ибо согласно циркуляру, гласящему...

А.А.: Извините, что я вас прерываю. Бог с ним, с циркуляром... Я вижу, к нам
приближается один весьма известный в здешних местах стихотворец. Давайте я
вас с ним познакомлю. Он почитает нам свои стихи, а вы дадите заключение,
можно ли его назвать поэтом.

Беликов
Извольте. Я только не знаю, смею ли я взять на себя такую ответственность.
Как бы, знаете, чего не вышло... Дойдет до директора, до попечителя...

А.А.: Не беспокойтесь, мы им ничего не скажем... А вот и наш стихотворец!

  В самом деле, пока Архип Архипович уговаривал Беликова, к ним приблизился
человек странного, если не сказать нелепого вида. Он в сильно поношенном
капитанском мундире, а на лице его выражение, увы, явного слабоумия.

А.А.: Познакомьтесь, господа! Это господин Беликов. А это капитан Лебядкин.
Прошу любить и жаловать.

Беликов
Простите, я недослышал... Как? Лебядкин?

Лебядкин (с драматическим пафосом).
Увы! Я, может быть, желал бы называться князем де Монбаром, а между тем я
только Лебядкин - от лебедя... Я, может быть, желал бы называться Эрнестом,
а между тем принужден носить грубое имя Игната... Игнат Лебядкин к вашим
услугам.

А.А.: Я полагаю, господин Беликов, вам знакомо это имя?

Беликов
Нет-с, не имел такой чести.

А.А.: Вот как? Вы не знаете капитана Лебядкина, знаменитого персонажа
Достоевского? Так, может, вы и Достоевского не читали?

Беликов
Осмелюсь заметить, я преподаю не российскую словесность, а древнегреческую.

А.А.: Ну хорошо. Не знакомы, так познакомитесь... Господин Лебядкин, не
прочтете ли вы нам что-нибудь? Ведь вы, насколько я знаю, занимаетесь
поэзией?

Лебядкин
Я поэт, сударь! Поэт в душе! И мог бы получать тысячу рублей от издателя, а
между тем принужден жить в бедности... Однако ж вы просили меня прочесть...
Извольте, я прочту пиесу "Таракан". Это есть собственное мое сочинение.
(Читает.)
  Жил на свете таракан,
  Таракан от детства,
  И потом попал в стакан,
  Полный мухоедства...
  Место занял таракан,
  Мухи возроптали,
  Полон очень наш стакан,
  К Юпитеру закричали...

А.А.: Благодарю вас капитан. Пока довольно.. Что скажете, господин Беликов?
Каховы стихи?

Беликов
Недурно. Совсем недурно. Но есть одна погрешность. Последняя строка не
укладывается в размер. Я бы посоветовал вам заменить Юпитера Зевсом. Ведь
Зевс у древних греков то же, что у римлян Юпитер. Так что смысл никоим
образом не пострадает. А стихи станут гораздо благозвучнее. Поверьте, в
этом я понимаю более, чем кто-либо иной. О, если б вы только знали, как
прекрасен, как звучен древнегреческий язык! (Наслаждаясь.) Ан-тро-пос!..

Лебядкин
Как вы говорите? К Зевсу? (Читает.)
  Место занял таракан,
  Мухи возроптали,
  Полон очень наш стакан,
  К Зевсу закричали...
(Радостно.) В самом деле, так лучше!

Гена: Архип Архипыч! Видите? Он все-таки кое-что понимает, этот Беликов!
Стихи-то и правда получше стали.

А.А.: Во всяком случае, они стали более гладкими.

Лебядкин (Беликову).
Я вижу, вы большой дока по этой части! Позволите ли прочитать вам еще одно
мое сочинение?

Беликов
Что ж, читайте.

Лебядкин (с пафосом).
  О, как мила она,
  Елизавета Тушина!
  Когда с родственником на дамском седле летает,
  А локон ее с ветрами играет
  Или когда с матерью в церкви падает ниц,
  И зрится румянец благоговейных лиц!
Ну, каково?

Гена: (после паузы). Это и не стихи вовсе. Ни складу, ни ладу...

А.А.: Да, боюсь, что тут и сам господин Беликов не сможет ничего
присоветовать.

Беликов
Это отчего ж-с?

А.А.: Да оттого, что стихи непоправимо плохи.

Беликов.
Ошибаетесь. Их тоже можно поправить. То есть сам я навряд ли бы с этим
справился. Но, по счастию, у меня имеется надежное руководство.

Гена: Руководство? Какое еще руководство?

Беликов
А вот-с, не угодно ли взглянуть...

Гена: Действительно, руководство... (Читает.) "Полная школа выучиться писать
стихи. Сборник примеров и упражнений для самоизучения в самое короткое
время и не больше как в пять уроков сделаться поэтом..."

А.А.: Какая глупость.

Беликов
Как вы можете так говорить? Да еще при юноше! Вы человек уже пожилой,
должны с осторожностью выбирать выражения, а вы так манкируете! Ох, как вы
манкируете!

А.А.: Да почему же я не могу назвать глупую книжку глупой?

Беликов
Потому что она разрешена к печати вышестоящим начальством как весьма
полезное и ценное издание. Тут не просто теория, но практическое
руководство. Вот-с, взгляните. Упражнение нумер один...

А.А.: (читает). "Упражнение номеп один
  Пока поэта не требует Аполлон к жертве священной,
  Света  суетного в заботах погружен он малодушно..."

Гена: Ха-ха-ха! Вот это да! Это они Пушкина так изувечили!

Беликов
Остановитесь, молодой человек! В вашем возрасте весьма пагубно смеяться над
печатным словом! Извольте лучше читать дальше.

Гена: (читает). "Исправьте это умышленно искаженное пушкинское
четверостишие: последнее слово 1-й строчки должно быть - "поэта", 2-й
строчки - "Аполлон", 3-й-"света", 4-й - "погружен".

А.А.: Послушайте, господин Беликов, неужели вы верите, что эти дурацкие
упражнения могут научить человека быть поэтом?

Беликов
А вот сейчас я на основании этого руководства преподам господину Лебядкину
один наглядный урок, и вы сам тотчас в этом убедитесь!

А.А.: Ну-ка, ну-ка, попробуйте!

Беликов
Господин Лебядкин! Сделаемте такой опыт. Подсчитайте, сколько слогов
имеется в каждой строчке вашего стихотворения...

Лебядкин
Слушаюсь! Только я буду читать, а уж вы, господа, сделайте милость,
загибайте пальцы. А то мне одному, пожалуй, и не справиться... (Читает по
слогам.) "О-как-ми-ла-о-на..."

Гена: Шесть слогов!

Лебядкин
"Е-ли-за-ве-та-Ту-ши-на..."

Гена: Восемь!

Лебядкин
"Ко-гда-с-род-ствен-ни-ком-на-дам-ском-сед-ле-ле-та-ет..."

Гена: Четырнадцать!

Лебядкин
"А-ло-кон-е-„-свет-ра-ми-иг-ра-ет..."

Гена: Одиннадцать!

Беликов
Вот видите! Шесть, восемь, четырнадцать и одиннадцать! А ежели вы хотите,
чтобы ваши стихи были столь же благозвучны, как древнегреческие гекзаметры,
вы должны следить, дабы в рифмующихся строчках было одинаковое количество
слогов...

Лебядкин (потрясение).
Ишь ты... А как же это сделать?

А.А.: Ну, это очень просто. Выбросьте лишние слова - и все. А те, что не
влезают в размер, замените другими.

Лебядкин
..Легко сказать!

А.А.: Да нет, и сделать легко. Ну вот хотя бы так:
  О боже, как мила она,
  Елизавета Тушина,
  Когда в седле своем летает,
  А локон с ветерком играет
  Иль в церкви упадает ниц
  Среди благоговейных лиц...

Гена: "0-бо-же-как-ми-ла-о-на..." Восемь! "Е-ли-за-ве-та-Ту-ши-на". Тоже
восемь! "Ког-да-в-се-дле-сво-емле-та-ет..." Девять!
"А-ло-кон-с-ве-тер-ком-иг-ра-ет..." И тут девять!.. Архип Архипыч! Почему ж
вы тогда сказали, что эта книжка дурацкая?

А.А.: Потому, что так оно и есть.

Гена: Но вот же вы сами сейчас сделали все так, как в ней написано, и стихи
сразу стали в тысячу раз лучше!

А.А.: Нет, Геночка! Это тебе только кажется. Я ведь уже говорил, что стихи
стали не лучше, а глаже. Ну, более складными, что ли... А ведь ты,
по-моему, еще в прошлом нашем путешествии убедился, что складные вирши -
это еще далеко не стихи, а тем более - не поэзия...

Гена: Ну да, надо еще, чтобы смысл был...

А.А.: И не только смысл...

Гена: А чего еще?

А.А.: Очень часто бывает, что в стихотворении и размер соблюден, и рифма на
месте, и даже смысл есть, а поэзия в нем; как говорится, и не ночевала...

  К нашим героям приближается еще одна, тоже весьма своеобразная, фигура.
Это человек с довольно благообразной внешностью, традиционной для русского
интеллигента начала века: "чеховская" бородка, пенсне. Однако выглядит он
более чем странно. Похоже, что он совершенно гол. Наготу его прикрывает
только байковое одеяло. Из-под одеяла виднеются голые волосатые ноги. В
руках - толстый том в роскошном золоченом переплете.

Человек, завернутый в одеяло
  Я к вам пришел навеки поселиться!

А.А.: А, Васисуалий Андреевич! Вы как нельзя более кстати!

Гена: Архип Архипыч, кто это? Странный какой! Почему он без штанов? И в
одеяло завернут!

Беликов
Я полагаю, это не одеяло, а древняя тога.

А.А.: Да нет, именно одеяло. Но вот то, что ты его, Геночка, не узнал, это
для меня удивительно. Э