тился   в
мужественного, зрелого, я бы даже сказал, незаурядного человека?
     -  А что в нем такого  уж незаурядного? - удивился Тугодум. - По-моему,
он  как  раз самый что ни на есть заурядный. Вот Швабрин, тот  действительно
незаурядный.  Гад,  конечно.  Но  - незаурядный. Чтобы дворянин  перешел  на
сторону Пугачева! Таких случаев, я думаю, не так уж много было.
     - Да нет, не скажи. Не так уж и мало. Кстати, фамилия одного из дворян,
переметнувшихся к Пугачеву, была Шванвич.
     - О,  так это, значит, его Пушкин вывел в своей "Капитанской дочке" под
именем Швабрина?
     - Да, есть и такая точка зрения.
     - Что значит - "и такая"? Значит, есть еще и другая?
     - Ну да. Литература ведь не математика. Здесь всегда найдется место для
разных  точек зрения,  разных предположений,  разных гипотез. Как  бы то  ни
было,  но история  Шванвича,  дворянина,  офицера,  перешедшего  на  сторону
Пугачева, была для Пушкина  первым  толчком,  с которого  зародился  у  него
замысел "Капитанской дочки". Первоначально эта повесть - или роман, как чаще
ее называют,  - мыслилась им именно как история Шванвича. Вот, взгляни!  Это
один  из  самых  первых, сделанных  рукою Пушкина,  набросков  плана будущей
повести.

ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ПЛАН ПОВЕСТИ А. С. ПУШКИНА,
     ПОЛУЧИВШЕЙ ВПОСЛЕДСТВИИ НАЗВАНИЕ
     "КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА"

     Шванвич за  буйство сослан  в  гарнизон. Степная крепость -  подступает
Пуг. - Шв. предает ему крепость - взятие крепости. - Шв. делается сообщником
Пуг. - Ведет  свое отделение в  Нижний. - Спасает соседа отца своего. - Чика
между тем  чуть  было не  повесил старого Шванвича. Шванвич привозит  сына в
Петербург. Орлов выпрашивает его прощение.

     - Ничего не понимаю! -  сказал Тугодум, прочитав этот план. - Кто такой
старый  Шванвич?  И при чем тут какой-то Орлов? Одно только совершенно ясно:
Шванвич  -  это, конечно, Швабрин. Тут ведь  прямо сказано: Шванвич делается
сообщником Пугачева". А в "Капитанской дочке" сообщником Пугачева становится
только Швабрин.
     -  Да, пока  это  вроде так. Но вот, взгляни! Это  другой  план той  же
повести.

БОЛЕЕ ПОЗДНИЙ ВАРИАНТ ПЛАНА "КАПИТАНСКОЙ ДОЧКИ",
     СОХРАНИВШИЙСЯ В БУМАГАХ А. С. ПУШКИНА

     Крестьянский бунт - помещик пристань держит, сын его.
     Метель - кабак -  разбойник вожатый - Шванвич  старый.  Молодой человек
едет  к  соседу,  бывшему  воеводой,  -  Марья Ал. сосватана  за племянника,
которого не любит. Молодой Шванвич встречает разбойника вожатого. - Вступает
к  Пугачеву. Он  предводительствует шайкой  - является к Марье Ал. - спасает
семейство и всех.
     Последняя сцена - мужики отца его бунтуют, он идет на помощь -  уезжает
-  Пугачев разбит  -  молодой  Шванвич  взят  -  отец  едет просить.  Орлов.
Екатерина... Казнь Пугачева.

     - Совсем  вы меня запутали! - разозлился Тугодум.  -  Теперь  ну просто
совсем уже ничего не понять!
     - А что тут тебе непонятно? - спросил я у Тугодума.
     -  Да все  непонятно!  -  сердито ответил  он.  -  Кто такая  эта Марья
Александровна? Да еще какой-то племянник... И опять  этот, неизвестно откуда
взявшийся Орлов...
     - Погоди,  погоди, не  все сразу,  -  остановил  я его. - Пока  отметим
только те сюжетные ходы и повороты, которые  вошли в окончательную  редакцию
"Капитанской  дочки".  Метель,  разбойник  -  вожатый.  Встреча с  ним героя
повести, их, так сказать, первое знакомство...
     - Но ведь в "Капитанской дочке" с Пугачевым во время метели встречается
Гринев. А тут - Швабрин.
     -  Не  Швабрин, а Шванвич, - поправил я. - И последняя сцена, о которой
говорится в  этом плане, тоже  скорее относится к Гриневу, а  не к Швабрину:
"Мужики  отца  его  бунтуют,  он  идет на  помощь..."  Помнишь?  Это  -  так
называемая "Пропущенная глава". В ней, правда, Гринев носит другую фамилию -
"Буланин".  Но нет  никаких  сомнений в  том, что  это именно  Гринев, а  не
Швабрин.
     - Выходит, этот  Шванвич  на самом деле  был прототипом  Гринева, а  не
Швабрина?
     -  Не  совсем так. Здесь ведь  про  него  прямо  сказано:  "Вступает  к
Пугачеву". А Гринев, как  мы  знаем,  на сторону Пугачева не перешел.  Стало
быть, Шванвич в этом  наброске как  бы несет в  себе еще черты их обоих -  и
Гринева и  Швабрина.  Характер  у  него  скорее  Гриневский. А  биография  -
Швабрина: гвардейский офицер, за какие-то провинности сосланный из гвардии в
дальний  гарнизон  и  ставший  прямым сподвижником  Пугачева.  Но  дворянин,
перешедший  на сторону Пугачева, не мог по тогдашним  условиям быть  главным
героем повести, вызывающим к тому же полное сочувствие и автора и читателей.
И  тогда  Пушкин  -  отчасти,   я  думаю,  по  каким-то  своим   собственным
соображениям, а  отчасти, предвидя цензурные  трудности, - как  бы расщепил,
разделил, раздвоил фигуру  Шванвича: сделал  из него двоих  - очень разных -
персонажей:  условно говоря,  "отрицательного"  Швабрина  и "положительного"
Гринева.
     -  А  на   самом  деле  этот  Шванвич  какой  был?   Отрицательный  или
положительный? - заинтересовался Тугодум.
     - О настоящем Шванвиче Пушкин знал не слишком много. Так что тут он мог
дать  полную волю своему воображению. Но кое-что  о нем  он  все-таки  знал.
Начать вот хоть с этого - официального документа.

ИЗ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОГО СООБЩЕНИЯ
     ОТ 10 ЯНВАРЯ 1775 ГОДА "О НАКАЗАНИИ
     СМЕРТНОЮ КАЗНИЮ ИЗМЕННИКА, БУНТОВЩИКА
     И САМОЗВАНЦА ПУГАЧЕВА И ЕГО СООБЩНИКОВ"

     Подпоручика Михаила  Швановича за  учиненное им  преступление, что  он,
будучи  в  толпе  злодейской,   забыв   долг   присяги,   слепо  повиновался
самозванцевым  приказам, предпочитая  гнусную жизнь  честной смерти, - лишив
чинов и дворянства, ошельмовать, переломя над ним шпагу.

     - Ну, это мало что нам дает, - сказал Тугодум.
     - Да, немного, -  согласился  я. - Но вот еще один любопытный документ.
Это запись, сделанная рукой самого Пушкина.

ЗАМЕТКА О ШВАНВИЧАХ, СОХРАНИВШАЯСЯ В БУМАГАХ
     А. С. ПУШКИНА

     Немецкие указы Пугачева писаны были рукою Шванвича.
     Отец его, Александр Мартынович, был маиором и кронштадтским комендантом
- после переведен в Новгород. Он был высокий и сильный мужчина. Им разрублен
был Алексей  Орлов в трактирной ссоре.  Играя со Свечиным  в ломбр, он  имел
привычку закуривать свою пенковую трубочку, а между тем заглядывать в карты.
Женат был на немке. Сын его старший недавно умер.
     Слышано от Н. Свечина

     - Опять  Орлов! -  разозлился Тугодум.  - Вы скажете  мне  наконец, кто
такой этот Орлов? И какие такие немецкие указы Пугачева?
     - Шванвич у Пугачева был  переводчиком. Переводил пугачевские  указы на
немецкий язык.
     - А отец тут при чем? Не все ли равно было Пушкину,  кто был его  отец,
какую трубку он курил и как в карты заглядывал?
     - Как видишь, не все равно. Пушкина  сперва заинтересовали оба Шванвича
- и отец, и сын. Делая эту запись, он, очевидно, уже знал, что драматической
истории Шванвича  сына предшествовала какая-то  -  не менее драматическая  -
история Шванвича-отца.
     - Что же это была за история?
     - А вот... Прочти еще вот эту запись. Она тоже сделана рукою Пушкина.

А. С. ПУШКИН. ИЗ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫХ ЗАМЕЧАНИЙ
     К "ИСТОРИИ ПУГАЧЕВА"

     Показание некоторых историков,  утверждавших, что  ни один  дворянин не
был  замешан  в  пугачевском  бунте,   совершенно  несправедливо.  Множество
офицеров (по чину своему сделавшихся дворянами) служили в рядах Пугачева, не
считая тех, которые  из робости  пристали  к нему.  Из хороших фамилий,  был
Шванвич; он был сыном кронштадтского коменданта,  разрубившего  палашом щеку
гр. А. Орлова...
     Анекдот о разрубленной щеке слишком  любопытен. Четыре брата  Орловы...
были до 1762  году бедные гвардейские офицеры, известные буйною  и беспутною
жизнью.  Народ  их  знал  за  силачей  -  и  никто в  Петербурге с  ними  не
осмеливался спорить,  кроме  Шванвича, такого же повесы и силача, как и они.
Порознь он  бы мог сладить с каждым из них - но вдвоем  Орловы брали над ним
верх.  После  многих драк они между  собою положили, во избежание  напрасных
побоев, следующее  правило:  один Орлов уступает  Шванвичу и, где бы его  ни
встретил,  повинуется   ему  беспрекословно.  -  Двое  же  Орловых,  встретя
Шванвича, берут перед ним  перед, и Шванвич им повинуется. - Такое перемирие
не могло  долго существовать. - Шванвич встретился однажды с Федором Орловым
в трактире, и  пользуясь своим правом, овладел бильярдом... Он торжествовал,
как вдруг, откуда ни возьмись, является тут же Алексей Орлов, и оба брата по
силе договора отымают у Шванвича вино, бильярд... Шванвич уже хмельной хотел
воспротивиться. - Тогда Орловы вытолкали его из  дверей. Шванвич в бешенстве
стал  дожидаться их выхода, притаясь  за воротами.  - Через  несколько минут
вышел Алексей Орлов, Шванвич  обнажил  палаш, разрубил ему щеку и ушел, удар
пьяной руки не был смертелен. Однако ж Орлов упал - Шванвич долго скрывался,
- боясь встретиться с Орловыми. Через несколько времени произошел переворот,
возведший Екатерину  на престол,  а Орловых  на первую  ступень государства.
Шванвич почитал себя погибшим. Орлов пришел  к нему, обнял его и  остался  с
ним  приятелем.  Сын  Шванвича,  находившийся  в  Команде   Чернышева,  имел
малодушие пристать к Пугачеву и глупость служить ему со всеусердием. - Г. А.
Орлов выпросил у государыни смягчение приговора.

     - Ну  как?  - спросил  я у Тугодума, когда тот дочитал этот документ до
конца. - Опять чего-то не понял?
     -  Во-первых, -  сказал Тугодум, - я не понял: что, Пушкин в самом деле
считал, что Шванвич перешел на сторону Пугачева по глупости?
     -  Не думаю,  -  сказал я. - Ведь  эти "Дополнительные замечания" имели
официальное  назначение - они направлялись  царю.  В  документе такого  рода
Пушкин не  мог  выразиться  иначе.  Но я спрашивал тебя о другом.  Теперь, я
надеюсь, ты наконец понял, кто такой Орлов  и какова была его роль в истории
младшего Шванвича?
     - По правде говоря, не очень, - признался Тугодум. -  Почему вдруг этот
Орлов был возведен, как говорит Пушкин, на первую ступень государства?
     - Ну  как же! Он  ведь был  одной  из  главных  фигур переворота тысяча
семьсот шестьдесят второго года. Именно он, Алексей  Орлов,  помог Екатерине
свергнуть с  престола ее  мужа,  Петра Третьего, - того  самого, за которого
себя выдавал Пугачев, - а самую Екатерину возвести на трон.
     - А-а...  И он, значит, заступился перед нею за  сына этого...  который
ему щеку разрубил?
     - Не он, а брат его, Григорий. Но дело не в этом, а в  самой истории...
История, согласись, замечательная. Великолепно  рисующая тогдашние нравы.  И
немудрено, что она привлекла к себе внимание Пушкина.
     - Ну да,  -  сказал  Тугодум. - Но в "Капитанскую дочку" она так  и  не
вошла.
     - Сама история  не  вошла,  -  согласился  я.  - Но  Пушкина,  я думаю,
привлекла даже не так сама история, как характеры всех ее героев.
     - Но у героев "Капитанской дочки"  характеры-то совсем другие, - сказал
Тугодум. - Швабрин - это вообще мразь какая-то...
     - А при  чем тут  Швабрин?  Мы ведь с  тобой  уже выяснили, что молодой
Шванвич был скорее прототипом Гринева, чем Швабрина. Как я тебе уже говорил,
Швабрин для  Пушкина  был своего  рода  громоотводом.  Осудив  и  разоблачив
перебежчика-Швабрина,  Пушкин   спасал  от  цензорских   придирок  главного,
любимого своего героя - Гринева.
     - Вот поэтому этот ваш Гринев и вышел такой, - мрачно сказал Тугодум.
     - Какой - такой? - не понял я.
     -  Ни  рыба, ни мясо. От своих  отстал, а к  Пугачеву не пристал. А  вы
говорите - незаурядный. Что, интересно, вы в нем нашли незаурядного?
     - О!  - сказал  я. - Об этом я много чего мог бы тебе порассказать. Но,
как известно, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Поэтому давай-ка
проделаем  такой  эксперимент.  Представим   себе,  что  не  Маша   Миронова
разговаривала  с императрицей о  судьбе своего  жениха, а сам Петр Андреевич
Гринев лично объяснялся с ее императорским величеством. Интересно ведь,  как
он повел бы себя в этом случае?
     - Интересно, конечно, - согласился Тугодум. - Но как это сделать? Разве
это в наших силах?
     - Вполне,  -  сказал  я.  - Чтобы осуществить  этот эксперимент,  нужно
только одно: немного воображения.

     В тот же миг воображение перенесло меня (вместе с Тугодумом, конечно, -
не забывайте, он  ведь тоже плод моего  воображения)  в Санкт-Петербург 1774
года, в императорский дворец, где  толпа придворных  кавалеров и дам ожидает
торжественного выхода императрицы.
     -  Не  знаете  ли,  кто сей  мрачный господин,  ожидающий  аудиенции  у
государыни? - спрашивает один придворный у другого.
     - Он не мрачен, а скорее печален, - отвечает тот. -  Судя по  всему, он
пребывает в самых жалостных обстоятельствах.
     - Это прапорщик  Гринев,  - пояснил третий.  - Тот самый,  что  изменил
присяге  и  соединился   со   злодеями.  Примерная  казнь  должна  была  его
постигнуть, но государыня из уважения к заслугам и преклонным летам родителя
его решилась помиловать преступного сына и, избавляя его  от позорной казни,
повелела только сослать в отдаленный край Сибири на вечное поселение.
     -  Но ежели  приговор  уже произнесен,  зачем  он здесь,  во  дворце? -
спросил первый придворный.
     - Объявились новые обстоятельства,  - понизив голос, сообщила слушавшая
этот разговор придворная дама.  - Невеста несчастного подала  ея  величеству
челобитную. И государыня всемилостивейше соизволила самолично разобраться  в
сем запутанном деле.
     - Бедный молодой человек, - добавила другая дама, - только что прибыл с
фельдъегерем  из Казани. - Какова переменчивость судьбы! Три дни  тому назад
он  томился в темнице,  закованный в цели,  а  сейчас ожидает приема у самой
государыни...
     Распахнулась  дверь,  и  ступивший  в  залу  камер-лакей  прервал  этот
разговор. Воцарилась мертвая тишина.
     Остановившись   перед   Гриневым,  камер-лакей  молча  указал   ему  на
распахнутую дверь. Гринев встал и последовал за ним.  Они прошли длинный ряд
пустых великолепных комнат. Камер-лакей  указывал дорогу. Наконец, подойдя к
запертым  дверям, он  объявил,  что  сейчас об нем  доложит,  и оставил  его
одного.
     Через минуту двери отворились, и Гринев вошел в уборную императрицы. Та
сидела за  своим туалетом.  Несколько придворных, окружавших ее, почтительно
его пропустили.
     - Прошу вас оставить меня  с прапорщиком Гриневым наедине, - обратилась
к ним Екатерина. - Мне надобно переговорить с ним с глазу на глаз.
     Придворные вышли. Гринев и Екатерина остались одни.
     - Ничего не бойся, - обратилась  к нему императрица - Отвечай мне прямо
и откровенно. По какому случаю и в какое время вошел ты в службу  к Пугачеву
и по каким поручениям был им употреблен?
     - Ваше величество! - отвечал Гринев. -  Как офицер и  дворянин я  ни  в
какую службу к Пугачеву вступать и никаких поручений от него принять не мог.
     -  Каким  же  образом  дворянин и офицер один  был пощажен самозванцем,
между  тем  как все  товарищи его  злодейски умерщвлены? Каким  образом этот
самый  офицер  и  дворянин  дружески  пирует с  бунтовщиками,  принимает  от
главного злодея  подарки? Отчего произошла  сия странная дружба и на чем она
основана, ежели  не на измене или, по крайней мере, на гнусном  и преступном
малодушии?
     -  Белогорскую  крепость, - твердо отвечал на эти обвинения  Гринев,  -
защищал я противу злодея до последней  крайности. Известно также мое усердие
во время бедственной оренбургской осады.
     - Генерал, под началом  коего ты  служил в Оренбурге, подтверждает твое
усердие, -  признала  императрица. -  Однако  же  на  запрос наш он  к  тому
присовокупляет.
     Она взяла со стола бумагу, развернула ее и прочла:
     -  "Оный прапорщик  Гринев находился на  службе  в Оренбурге от  начала
октября прошлого  1773 года до 24 февраля нынешнего года, в которое число он
из города  отлучился и с той поры  уже в команду мою не являлся. А слышно от
перебежчиков,  что  он был  у  Пугачева  в слободе  и с ним вместе  ездил  в
Белогорскую крепость". Что по сему пункту скажешь ты в свое оправдание?
     Услышав это новое обвинение, Гринев смутился.
     Императрица между тем требовательно ждала ответа.
     - Ваше  величество,  -  наконец  решился он  отвечать. -  Для  меня  не
составило  бы труда  оправдаться пред вами и  по сему  пункту. Но я не  хочу
впутывать сюда третье лицо, которое...
     - Довольно, - прервала его Екатерина. - Я вижу, что ты не лукавишь. Сие
третье лицо мне известно. Не далее  как неделю тому назад я  имела беседу  с
твоею невестою...
     - Ваше величество! - пылко воскликнул Гринев.
     - Подозрение в  измене с тебя снято,  -  объявила императрица. - Ныне я
убеждена в  твоей невинности. Вот письмо, которое ты свезешь от меня отцу...
Не   благодари.   Это   не  милость,   но   лишь   восстановление  попранной
справедливости.
     - Ваше величество!  - вновь не нашел других слов для и изъявления своих
чувств Петр Андреевич.
     - Однако же,  - продолжала Екатерина,  - прежде чем  мы  расстанемся, я
хочу задать тебе  один  вопрос...  Мне известно, что ты отказался перейти на
службу к  Пугачеву, сказавши ему,  что не веришь, будто он  - твой  законный
государь Петр Федорович...
     - Вы превосходно осведомлены, ваше величество, - поклонился Гринев.
     - Я хочу знать, - властно сказала императрица. - А как бы ты отвечал на
сие  предложение, ежели бы перед  тобою был  не вор и самозванец, а и впрямь
государь Петр Федорович?
     -  Но,  -  растерянно начал Гринев, - ведь государь, августейший супруг
вашего величества, скончался двенадцать лет тому назад...
     - И все же? - настаивала Екатерина.  - Ежели бы  случилось такое чудо и
оказалось, что он жив? Ежели бы в государстве началась смута и ты должен был
решать, кому служить - мне  ли, которой ты присягал, или  тому, кто нежданно
явился из небытия и вдруг предъявил свои права на престол?
     -  Мне очень жаль, ваше  величество, - не задумываясь ответил Гринев, -
но ежели бы случилось невозможное, я счел бы долгом служить законному своему
государю Петру Федоровичу.

     - Ну, как тебе  мой эксперимент? - спросил я  Тугодума, когда мы  с ним
остались одни. - Убедился, что я был прав? Что Гринев и в самом деле человек
незаурядный?  Ты  только  вдумайся  в  смысл  этого  его  последнего  ответа
императрице. Ведь такое  признание было  для  него смертельно  опасным. А он
даже и на секунду не поколебался.
     -  Но ведь  все  это только ваш  домысел, -  уличил  меня Тугодум.  - У
Пушкина-то такой сцены нет. Это вы ее придумали.
     - Не  совсем,  -  возразил  я. -  Я только довел  ситуацию,  в  которой
оказался пушкинский Гринев,  до  ее логического конца. Поверь, у  меня  были
очень серьезные основания полагать,  что Гринев именно  так ответит на  этот
испытующий вопрос императрицы.
     - А какие основания?
     -  Ну, для  начала  вспомни,  как  начинается  пушкинская  "Капитанская
дочка".
     - Начинается с  того, что отец  Петруши решил отправить  его служить  в
армию. Сказал, что хватит ему голубей гонять, и...
     - Да нет, я тебя не  про это спрашиваю, а  про самое начало. Про  самую
первую  страницу.  Как  начинается  первая  глава?  Вернее,  даже  так:  что
предшествует началу этой главы, самым первым ее строчкам?
     - Кажется, эпиграф, - вспомнил Тугодум.
     - Правильно, эпиграф. А что там, в этом эпиграфе?
     -  Ну, это  уж  вы слишком  много от  меня хотите, - сказал  Тугодум. -
Эпиграфы я никогда не запоминаю. А если честно, я их даже и не читаю. Просто
пропускаю.
     - Ну что ж, - сказал я Тугодуму, достав с  полки том Пушкина. - Раскрой
в таком случае "Капитанскую  дочку" и внимательно прочти эпиграф к первой ее
главе.
     Тугодум послушно выполнил эту мою просьбу.

А. С. ПУШКИН