заимствовал  из
воспоминаний Полторацкого. А  речь генерала  Козловского,  как вы только что
убедились, была  воспроизведена  им  почти дословно.  Толстой почувствовал в
этом  эпизоде аромат подлинности, художественное очарование живой  натуры. И
сохранил  его  почти  в неприкосновенности, лишь слегка  пройдясь  по тексту
Полторацкого своею рукой.
     - Уж не хотите ли вы сказать, Холмс, что в "Хаджи-Мурате" вообще нет ни
одного вымышленного эпизода, ни одной выдуманной подробности?
     -  О,  нет!  -  покачал  головой  Холмс.  -  Совсем нет. Я  хотел  лишь
сказать... Впрочем,  лучше меня вам это скажет  сам Толстой. Вот, взгляните,
это  его  письмо  к  сыну  госпожи  Каргановой,  - той самой,  с которой  мы
беседовали. Нет-нет, все письмо читать не надо. Только вот эту фразу...
     Уотсон взял протянутое ему письмо и послушно прочел:
     - "Когда я пишу  историческое, я люблю быть до  мельчайших подробностей
верным   действительности"...   Что  ж,  я   могу  только   подивиться  этой
поразительной добросовестности великого писателя. Однако  вы ведь не станете
меня  уверять,  мой   дорогой  Холмс,  что  все  писатели   были  такими  же
добросовестными, как Лев Толстой?
     - О, нет!  Не стану! - рассмеялся Холмс. - Да и сам Толстой тоже далеко
не всегда  был  так  верен натуре. Надеюсь, мой милый  Уотсон, вы еще не раз
сумеете в этом убедиться.

     ГЛАЗ ХУДОЖНИКА НЕ ОБЪЕКТИВ ФОТОАППАРАТА

     Итак,  из расследования,  проведенного Шерлоком Холмсом  и Уотсоном, мы
узнали, что не только сам Хаджи-Мурат, главный герой толстовской повести, но
и многие другие ее персонажи имели реальных прототипов. И Толстой, изображая
их, был верен натуре.
     Значит ли это,  что все  эти его герои получились  у  него  точь-в-точь
такими, какими они были в жизни?
     Нет, конечно!
     Представьте себе,  что в студии  сидят несколько  художников  (положим,
даже учеников),  а  перед  ними  - натурщик, портрет которого каждый из  них
должен  нарисовать.   Совершенно  очевидно,  что   все  эти  портреты  будут
отличаться  друг от  друга.  Может  быть,  даже  очень  сильно.  Кое-кому из
зрителей, не знающих, что все они изображали  одну и то же натуру, возможно,
даже покажется, что рисовали они не одного и того  же человека, а совершенно
разных людей. И это совсем не потому, что художники были плохие или, скажем,
начинающие и не смогли справиться с поставленной перед ними задачей.
     Вся  штука  в  том,  что  портрет, выполненный  художником,  -  это  не
фотография.
     На  разных  фотографиях один  и тот  же  человек тоже  может  выглядеть
по-разному. Это  зависит от  позы,  ракурса,  освещения. Все эти  (и  многие
другие) технические ухищрения дают возможность талантливому фотографу даже и
фотографический портрет сделать художественным. Но все-таки фотография - это
всего лишь фотография. И одно и  то же лицо, снятое в том же ракурсе и в том
же  освещении, пусть даже не только разными фотографами, но  даже  и разными
аппаратами, будет выглядеть более или менее одинаково.
     Художник  отличается  от  фотографа тем, что,  изображая  человека,  он
невольно  выразит и свое  к этому  человеку отношение. Оно  (это  отношение)
может  быть  пристрастным,  даже  несправедливым.  Но  тем-то  и  отличается
человеческий глаз от объектива фотографического аппарата (недаром устройство
это даже и называется - объектив), что взгляд его всегда - субъективен.
     Вот так же и взгляд писателя.
     Даже  изображая  вполне  реального  человека  и  даже  рисуя  его,  что
называется,  "с натуры", писатель - иногда  совершенно сознательно, а иногда
невольно, интуитивно преображает эту натуру, сообразно своим целям, задачам,
в соответствии с владеющим им замыслом.
     Чтобы  более или менее ясно представить себе, как это бывает,  проведем
еще одно расследование.
     Разумеется, с  помощью все того  же  Шерлока Холмса  и его  неизменного
помощника доктора Уотсона.

КАК НЕКРАСОВ СОЗДАВАЛ СВОЮ ПОЭМУ
     "РУССКИЕ ЖЕНЩИНЫ"

     Расследование ведут Шерлок Холмс и доктор Уотсон

     -  Судя по вашему выражению лица, дорогой Холмс, наклевывается какое-то
интересное дело? - рискнул высказать предположение Уотсон, наблюдая, с каким
острым  любопытством  его  великий друг  вчитывается в письмо,  пришедшее  с
утренней почтой.
     - Да, друг  мой.  Вы  угадали.  Эта задача как раз для  меня.  То есть,
виноват, я хотел сказать - для нас с вами. Сделайте милость, прочтите!
     Уотсон взял  переданное ему Холмсом письмо,  водрузил на нос очки  и  с
выражением прочел вслух:
     -  "Глубокоуважаемый  мистер  Холмс!  Я   только  что  прочитала  поэму
Некрасова  "Русские  женщины". Она мне очень  понравилась.  Особенно  вторая
часть, в которой рассказывается про Марию  Николаевну Волконскую. Вернее, не
рассказывается про нее,  а как бы приводится подлинный рассказ самой княгини
Волконской, ее  записки,  которые она будто бы  написала для своих внуков. Я
очень  хочу  узнать,  это  просто  такой  художественный   прием  или  Мария
Волконская действительно оставила после себя воспоминания, которые  Некрасов
переложил в стихи?  Если Некрасов  не выдумал  записки Волконской,  если они
действительно существовали, я бы  хотела узнать, правильно ли  он пересказал
их  в  своей  поэме? Старался  описать все, как было, или  что-то  придумал,
сочинил  от себя?  Очень  прошу ответить на мой  вопрос. Заранее благодарная
вам..."
     - Ну-с, друг мой? Что вы скажете о письме этой юной леди?
     - Юной леди? Но почему вы решили, что это письмо написала какая-то юная
леди? Ведь там нет ни подписи, ни обратного адреса... А вдруг это письмо нам
прислала  вовсе  не  юная  леди,  как  вы  почему-то  решили,  а,  напротив,
какой-нибудь пожилой джентльмен?
     - Как же вы ненаблюдательны, мой  бедный  Уотсон! - вздохнул  Холмс.  -
Ведь там же прямо сказано:  "я прочитала",  "я  хотела бы  узнать", "заранее
благодарная...". Если бы  письмо  сочинял пожилой джентльмен, с  какой стати
стал бы он писать о себе в женском роде?
     - Да,  конечно...  Вы  правы,  -  сконфузился  Уотсон.  Я  так  увлекся
содержанием этого  интереснейшего письма, что просто  не обратил внимания...
Однако на возраст этой нашей корреспондентки в письме,  если не ошибаюсь, ни
каких  указаний  нет. Может  быть, его  написала  совсем  не  юная,  как  вы
утверждаете, а как раз пожилая леди? Или  дама, как принято говорить в таких
случаях, бальзаковского возраста?
     - О,  нет, друг мой, - уверенно возразил Холмс. - Юной леди, сочинившей
это письмо, никак не более четырнадцати лет.
     -  Я никогда не  сомневался в вашей  проницательности, мой милый Холмс.
Знаю,  как  легко  по каким-то  мельчайшим,  незаметным  простому  смертному
признакам вы умеете угадать характер и даже биографию совершенно незнакомого
вам человека. Но тут я просто развожу руками...
     Уотсон и в самом деле развел руками и снова повторил свой недоумевающий
вопрос:
     -  Итак, на  чем  же  основывается  ваша  уверенность,  что этой  нашей
корреспондентке не более четырнадцати лет?  Я переворачивал это письмо вверх
ногами, смотрел его на свет, пробовал даже читать его справа налево...
     - А вы не пробовали его понюхать? - прервал этот саркастический монолог
Холмс.
     - Понюхать? - удивился Уотсон. - Вам угодно издеваться надо мною?
     - Ничуть не бывало. Понюхайте, понюхайте его хорошенько.
     Уотсон послушно выполнил этот совет Холмса. Тщательно обнюхав письмо со
всех сторон, он растерянно заявил:
     - Но ведь оно ничем не пахнет!
     -  Вот  именно,  -  кивнул  Холмс.  -  А теперь  скажите  мне,  Уотсон,
приходилось ли вам встречаться с существом женского пола старше четырнадцати
лет,  от письма или  записки которого не пахло  бы духами? Уотсон был сражен
этим неожиданным аргументом.
     -  Да,  - растерянно признал он.  - Смотрите-ка! Такая простая мысль...
Просто удивительно, что она мне самому не пришла в голову.
     И все-таки он не хотел сдаваться.
     - Вы убедили меня, милый Холмс... процентов на шестьдесят...
     - Только на шестьдесят, не больше? Что же там у вас в остатке?
     - Сорок процентов, Холмс. А это, согласитесь, немало. Я просто подумал:
а  что, если эта леди принципиально не употребляет духов? Такое ведь хоть  и
редко, но  случается. Или, может быть,  она бедна и не  может себе позволить
такую роскошь, как духи, хотя бы даже и самые недорогие.
     -  Вы делаете  успехи,  Уотсон, - признал  Холмс.  -  Да, это, конечно,
возможно. Но, помимо полного отсутствия даже слабого запаха духов, на мысль,
что письмо это писала совсем юная леди, меня навело еще и другое.
     - Что же именно?
     -  Стиль.  Ведь  вам,  наверное,  не  раз  приходилось  слышать   такое
выражение:  "Стиль - это человек" Впрочем, это разговор долгий, и мы к нему,
я надеюсь, когда-нибудь еще вернемся. Пока же поверьте мне на слово, Уотсон:
стиль  этого короткого письма говорит  о  возрасте  нашей  корреспондентки с
точностью  не  меньшей,  чем об  этом  нам  сказало  бы  свидетельство о  ее
рождении.   Однако  -  хватит   болтать!   Пора  нам  приступить  к   нашему
расследованию.

     Для  начала  друзья  решили   встретиться  напрямую  с  героиней  поэмы
Некрасова, княгиней Волконской,  и задать ей несколько вопросов. Но в покоях
у княгини их ждал небольшой сюрприз. Там сидели две княгини Волконские. Одна
в правом углу комнаты, другая - в левом.
     - Все вышло очень  удачно, Уотсон. Положительно, нам с вами везет! Судя
по всему,  мы с вами застали княгиню  в  тот самый  момент, когда она решила
приступить  к писанию своих записок, - шепнул Холмс Уотсону -  Видите?.. Вот
она задумалась... улыбнулась каким-то своим мыслям... Снова погрустнела...
     - Про кого вы говорите, - тоже шепотом спросил Уотсон - Про ту? Или про
эту?
     - Разумеется, про ту, что справа, - ответил Холмс.
     - А слева - кто?
     - Слева тоже она... То есть - не совсем она, конечно. Впрочем, не будем
забегать вперед. Смотрите в оба  глаза, наблюдайте, слушайте. Сейчас вы сами
все поймете.
     Княгиня Волконская, сидящая  слева, оторвалась от  тетради, задумалась.
Вновь улыбнулась каким-то своим мыслям. Наконец, заговорила:

     Проказники внуки! Сегодня они
     С прогулки опять воротились:
     - Нам, бабушка, скучно! В ненастные дни,
     Когда мы в портретной садились
     И ты начинала рассказывать нам,
     Так весело было... Родная,
     Еще что-нибудь расскажи! - По углам
     Уселись. Но их прогнала я:
     "Успеете слушать. Рассказов моих
     Достанет на целые томы,
     Но вы еще глупы. Узнаете их,
     Как будете с жизнью знакомы!"
     И вот, не желая остаться в долгу
     У внуков, пишу я записки.
     Для них я портреты людей берегу,
     Которые были мне близки.

     Произнеся этот монолог, княгиня вновь склонилась над своей тетрадкой, и
перо ее забегало по страницам.
     -  Все понятно,  Холмс! -  обрадованно  шепнул  другу  Уотсон.  -  Это,
конечно, она самая и есть: настоящая княгиня Волконская.
     - Да нет, - покачал головой Холмс. - Настоящая как раз та! Другая... Но
об этом после. Пока давайте слушать да помалкивать. Выводы сделаем потом.
     Тем временем  заговорила вторая  княгиня  Волконская  - та,  что сидела
справа.  Она тоже склонилась над тетрадью  с пером в руке. Написав несколько
строк, откинулась, поднесла тетрадь к глазам и прочла вслух:
     -  "Миша мой, ты меня просишь записать рассказы,  которыми я развлекала
тебя и  Нелли в  дни вашего детства,  словом -  написать  свои воспоминания.
Описание нашей жизни в Сибири может иметь значение только для тебя, как сына
изгнания.  Для  тебя я  и  буду писать,  для  твоей сестры и для  Сережи,  с
условием, чтобы эти воспоминания  не сообщались никому, кроме  твоих  детей,
когда они у тебя будут".
     - Что же  вы мне морочили голову, Холмс! - возмутился Уотсон. - Сказали
бы сразу, что та Волконская - из поэмы Некрасова. А эта -  настоящая... Так,
значит, Некрасов ее "Записки" не выдумал? Они действительно существовали?
     - Как видите, - кивнул Холмс.
     - А кто такие Миша, Нелли и Сережа, про которых она говорила?
     - Миша - это сын Марии Николаевны, Михаил Сергеевич Волконский. Нелли -
старшая ее дочь, Елена Сергеевна. А Сережа - сын Елены Сергеевны, внук Марии
Николаевны, - объяснил Холмс.
     - Ага! Вот вам, стало быть, и первая ошибка  Некрасова!  -  обрадовался
Уотсон. - Она, выходит, писала для детей своих, а не для внуков.
     - Как же не  для внуков? Вы ведь слышали,  как  она сейчас сказала, что
пишет эти записки  для внуков:  для  сына своей дочери  - Сережи и для детей
своего сына Михаила, когда они у него появятся.
     - Но у  Некрасова-то  дело  изображается  так, будто  в момент  писания
записок все эти внуки уже появились.  А  на самом деле, выходит,  они  тогда
были... как бы это выразиться поделикатнее... только еще в проекте...
     -  Ну,  это   чепуха!  -  отмахнулся  Холмс.  -  Это  просто  маленькая
поэтическая вольность, которую можно и не принимать во внимание.
     -  Стало быть,  Некрасов  просто взял  да и  переложил  записки княгини
Волконской стихами, -  скорее утверждая, нежели вопрошая, отметил Уотсон. Он
не сомневался в положительном  ответе.  Но  Холмс,  вопреки  его  ожиданиям,
отрицательно покачал головой:
     - Нет,  друг мой.  Такой  вывод был  бы  слишком  поспешным.  Во всяком
случае,  пока  у  нас  еще  нет  для  него  оснований. Давайте  еще  немного
понаблюдаем, послушаем. Внимательно  сопоставим рассказ  героини Некрасова с
подлинными записками Марии Николаевны Волконской.
     - А как мы их будем сопоставлять?
     -  Очень  просто.  Сперва  попросим героиню поэмы  Некрасова рассказать
какой-нибудь эпизод из ее многострадальной жизни. А потом обратимся с той же
просьбой к героине "Записок княгини Волконской".
     - А  вам  не  кажется, что лучше  сделать  наоборот?  Сперва  настоящую
княгиню допросить... то есть расспросить. А уж потом героиню Некрасова?
     - Можно  и так, - согласился  Холмс. И почтительно обратился к  героине
"Записок  княгини Волконской": - Мария Николаевна!  Не соблаговолите  ли  вы
рассказать  нам,  как  началась  ваша  совместная  жизнь  с  князем  Сергеем
Григорьевичем Волконским?
     - Об этом  я уже  написала, - отвечала княгиня.  - Если вам  интересно,
можете прочесть.
     - О,  вы  позволяете?  Благодарю,  благодарю вас!  -  живо  откликнулся
Уотсон.
     Склонившись над тетрадью, он начал читать.

ИЗ "ЗАПИСОК КНЯГИНИ М. Н. ВОЛКОНСКОЙ"

     Я  вышла замуж в 1825 году. Вскоре  после свадьбы  я  заболела, и  меня
отправили вместе с матерью, с сестрой Софьей и моей англичанкой в Одессу, на
морские  купания.  Сергей  не мог нас сопровождать,  так  как должен был, по
служебным обязанностям,  остаться при своей дивизии. До свадьбы я его  почти
не знала. Я пробыла в Одессе все лето и, таким образом, провела с ним только
три  месяца  в  первый  год  нашего  супружества.  Я   не  имела  понятия  о
существовании  Тайного общества, которого он был членом. Он был старше  меня
лет на двадцать и потому не мог иметь ко мне доверия в столь важном деле.

     Дочитав до этого места, Уотсон не удержался от вопроса.
     - И  он  так  и не открылся  вам  до  самого ареста?  - обернулся  он к
княгине.
     - Там  у меня  об этом все  сказано, -  отвечала княгиня  - Благоволите
перевернуть страницу.
     -   Ах,  виноват!  -  смутился  Уотсон.  -  Опять  это  мое  всегдашнее
нетерпение!
     Перелистнув страничку, он продолжил чтение.

ПРОДОЛЖЕНИЕ "ЗАПИСОК КНЯГИНИ
     М. Н. ВОЛКОНСКОЙ"

     Он приехал за  мной к концу осени,  отвез меня в Умань, где стояла  его
дивизия,  и уехал в Тульчин - главную квартиру второй армии. Через неделю он
вернулся среди ночи. Он меня будит, зовет. "Вставай, скорее!" Я встаю, дрожа
от  страха...  Это внезапное  возмущение,  этот  шум меня напугали. Он  стал
растапливать камин и сжигать какие-то бумаги.  Я  ему  помогала, как  умела,
спрашивая, в чем дело?  "Пестель арестован".  - "За что?" -  Нет ответа. Вся
эта таинственность меня тревожила.  Я видела,  что он был грустен, озабочен.
Наконец,  он  мне  объявил, что обещал  моему  отцу  отвезти меня  к нему  и
деревню... И  вот мы  отправились. Он сдал меня на попечение  моей  матери и
немедленно уехал.

     -  Благодарю  вас, княгиня,  за  то, что вы  великодушно  позволили нам
ознакомиться  с  вашей  заветной  тетрадью,  -  сказал  Холмс,  поклонившись
задумавшейся Марии Николаевне: она,  как видно,  снова ушла своими мыслями в
то далекое время.
     - А теперь давайте попросим ту, другую, чтобы она рассказала  нам,  как
прошли первые месяцы ее супружества, - шепнул Холмсу Уотсон.
     - Не стоит ее тревожить, Уотсон, -  понизив голос ответил ему Холмс.  -
Вы же видите, в каком она состоянии.
     Вторая княгиня Волконская  и  в самом деле  выглядела неважно.  Картины
далекого прошлого, о которых ей напомнил визит Холмса и Уотсона, как  видно,
сильно ее взволновали. Она  то и дело нервно вздыхала, в  глазах  ее  стояли
слезы.
     - Но ведь мы же должны сравнить... - напомнил Уотсон.
     -  За  чем же  дело  стало?  Вот  вам  поэма  Некрасова.  Читайте  -  и
сравнивайте!
     -  В самом деле.  Так  даже лучше, - заметил  Уотсон. - Когда  читаешь,
сравнивать гораздо удобнее.
     И он склонился над услужливо раскрытой Холмсом книгой Некрасова.

ИЗ ПОЭМЫ Н. А. НЕКРАСОВА
     "РУССКИЕ ЖЕНЩИНЫ"

     Так мало мы жили под кровлей одной,
     Так редко друг друга видали!
     По дальним селеньям, на зимний постой,
     Бригаду его разбросали.
     Ее объезжал беспрестанно Сергей.
     А я между тем расхворалась.
     В Одессе потом, по совету врачей,
     Я целое лето купалась...
     Вдруг слышу я голос Сергея (в ночи,
     Почти на рассвете то было):
     "Вставай! Поскорее найди мне ключи!
     Камин затопи!" Я вскочила...
     Взглянула: встревожен и бледен он был.
     Камин затопила я живо.
     Из ящиков муж мой бумаги сносил
     К камину - и жег торопливо.
     Иные прочитывал бегло, спеша,
     Иные бросал, не читая.
     И я помогала Сергею, дрожа
     И глубже в огонь их толкая...
     Потом он сказал: "Мы поедем сейчас",
     Волос моих нежно касаясь.
     Все скоро уложено было у нас,
     И утром, ни с кем не прощаясь,
     Мы тронулись в путь. Мы скакали три дня,
     Сергей был угрюм, торопился,
     Довез до отцовской усадьбы меня
     И тотчас со мною простился.

     -  Не знаю,  как вам, а мне уже все ясно! - воскликнул  Уотсон, оборвав
чтение некрасовской поэмы.
     - Что же именно вам ясно? - не без иронии осведомился Холмс.
     -  Ясно,  что Некрасов  просто взял записки Волконской  и  переложил их
стихами. Теперь у меня уже в этом нет ни малейших сомнений.
     - По-вашему, значит, он читал эти записки?
     - Смешной вопрос! - горячился  Уотсон. - Мало сказать - читал! Бьюсь об
заклад, что эти записки все время лежали перед  его глазами, когда он  писал
эту свою поэму.
     -  Боюсь,  вы  ошибаетесь,  -  возразил  Холмс.  -  Впрочем,  это легко
проверить...

     И вот  Холмс и  Уотсон  уже  в другой гостиной,  где их встречает  хотя
внешне  и вполне корректный, но все же явно не  слишком довольный их визитом
хозяин.
     - Вы бы все-таки объяснили мне, Холмс,  к кому  это мы явились. Кто он,
этот не слишком любезный господин? - успел шепнуть своему другу Уотсон.
     -  Это  Михаил Сергеевич  Волконский, сын Марии  Николаевны,  тот самый
"Миша",  к  которому она  обращается в  начале  своих записок. Он  долго  не
решался опубликовать их.
     - А почему?
     - Все прочие объяснения - потом.
     - Но...
     - Никаких "но". Не станем же мы с вами выяснять это прямо вот сейчас, в
его присутствии.
     - Чем могу служить вам, господа? - прервал их переговоры хозяин дома.
     -  Я  и  мой друг,  - осторожно  начал Холмс, -  хотели бы  задать  в