добры, выпроводите их отсюда, а не то мы с вами погрязнем навеки в
этих бесконечных препирательствах!
     Уотсон  охотно выполнил  эту просьбу.  Продолжающие  препираться старцы
были так увлечены выяснением отношений,  что покорно  дали выставить себя за
дверь.
     - Благодарю вас, друг мой Вы отлично  справились, - облегченно вздохнул
Холмс - Еще минута, и они, чего доброго, вцепились бы друг другу в бороды.
     - Но как же мы теперь узнаем, что было дальше? - спросил Уотсон.
     -  Как узнаем?  -  переспросил Холмс. - Да очень просто. Пригласим сюда
эту девушку, которую воины доставили во дворец султана  Абен Абуса. Ведь она
- лицо незаинтересованное. От нее мы и узнаем всю правду.

     -  О,  Боже!  - воскликнул  Уотсон,  когда  героиня  легенды Вашингтона
Ирвинга  предстала перед ними. - Она и в самом деле ослепительна! В  жизни я
не видал такой красавицы.
     - Полноте, друг мой, - улыбнулся  Холмс. - Вас, верно, ослепила роскошь
ее одежд, сияние  жемчуга,  блеск  этой золотой цепи, небрежно переброшенной
через плечо...
     - О, нет! - пылко возразил Уотсон. - Эта девушка и в нищенских отрепьях
была бы так же прекрасна!.. Ответь нам, прелестнейшая из смертных, кто ты? -
обратился он к красавице, невольно  впадая в несвойственный ему  возвышенный
стиль.
     - Я,  - отвечала она, - дочь  одного  из готских государей, еще недавно
царствовавшего по  соседству с владениями султана Гранады. Войско моего отца
погибло в горах. Он стал изгнанником, а я - пленницей.
     - Примите наши соболезнования, сударыня, - поклонился Холмс. - Впрочем,
у нас нет времени на всяческие  сантименты, поэтому я сразу перехожу к делу.
Вы  окажете  нам  огромную услугу,  рассказав,  из-за  чего  поссорились два
почтенных старца:  властитель  Гранады султан  Абен  Абус и  арабский  маг и
чародей Ибрагим ибн-Абу Аюб?
     - Единственная причина их вражды перед вами, - потупилась девица.
     - Вы хотите сказать, что они повздорили из-за вас? - уточнил Холмс.
     - Увы,  это так.  Султан Абен Абус совсем потерял из-за меня голову.  И
даже  чуть  было не  потерял  все  свое царство.  В столице  вспыхнул мятеж,
предупредить который не мог даже волшебный всадник на башне. Тогда Абен Абус
попросил  Ибрагима  ибн-Абу  Аюба,  чтобы  тот выстроил  для  него  надежное
убежище,  где  бы он мог провести  остаток своих  дней, наслаждаясь покоем и
любовью.
     - Весьма скромное  желание,  -  заметил  Холмс. -  В  особенности  если
учесть, что исходило оно от султана.
     -  Ибрагим  ибн-Абу Аюб, - продолжала свой рассказ красавица, -  взялся
выполнить желание владыки. Но  потребовал, чтобы тот  в уплату за эту услугу
отдал ему меня.
     - Однако! - воскликнул Уотсон.
     - Вот и султан тоже сказал:  "Однако!",  -  улыбнулась красавица.  -  И
решительно отказался выполнить это ни с чем не сообразное, как он выразился,
требование звездочета.
     - Так я  и думал! - вновь не удержался от восклицания Уотсон, почему-то
явно принявший в этом споре сторону султана.
     -  Тогда,  -  невозмутимо продолжала красавица, -  Ибрагим  ибн-Абу Аюб
сказал: "О, повелитель! Я выстрою для тебя дивный дворец, утопающий в зелени
волшебных садов, окруженный  прохладой  хрустальных фонтанов,  и вручу  тебе
талисман, охраняющий вход в этот рай от всех смертных. А в награду ты отдашь
мне  вьючное  животное с ношей, которое  первым войдет в  магические  ворота
этого волшебного замка"
     - Султан, разумеется, согласился, - скорее  утверждая,  чем  спрашивая,
молвил Холмс.
     -  Да,  -  улыбнулась  красавица.  -  Почтенный  властитель Гранады  не
отличался особой дальновидностью. Вскоре  волшебный дворец  был  готов. Едва
солнечные лучи заиграли на  снежных вершинах Сьерры-Невады, султан Абен Абус
взгромоздился  на  коня  и  в  сопровождении  избранных   приближенных  стал
подниматься по крутой и узкой тропинке в гору. Рядом с ним на белом иноходце
ехала я. А по другую сторону, опираясь на посох с иероглифами, шел астролог.
Он никогда не ездил верхом.
     Она умолкла, погрузившись в воспоминания.
     - Ну, ну? Что же вы замолчали? Я умираю от  нетерпения! - подстегнул ее
Уотсон. - Что же было дальше?
     -  Абен  Абус  нетерпеливо  поглядывал  вверх,  - продолжила  она  свой
рассказ,  - стараясь  не упустить тот момент, когда  засверкают  вдали башни
дворца  и  откроются  его   взору  террасы  тенистых  садов.  Но  звездочет,
усмехнувшись лукаво, объяснил ему, что таинственность и неприступность этого
дворца  как  раз  в  том  и  состоит,  что,  пока  не  пройдешь  сквозь  его
зачарованные ворота,  он остается скрытым от взора. На один лишь миг он снял
заклятие  и  показал султану  все великолепие этого волшебного замка. И пока
тот стоял, не в силах прийти в себя от изумления, мой белый иноходец, пройдя
вперед, вошел через  ворота главного входа и  вместе со мною оказался  по ту
сторону крепостной стены.
     - Так я и думал! - вырвалось у Уотсона.
     -  И тогда,  -  продолжала красавица, - Ибрагим  ибн  Абу  Аюб  сказал:
"Смотри-ка, государь! Вот она, обещанная тобою награда! вьючное  животное  с
ношей, которое первым войдет в магические ворота..."
     - И что же султан? - снова не выдержал нетерпеливый Уотсон.
     - Султан  ужасно рассердился. "Всему есть граница! - воскликнул он. - Я
готов честно выполнить наш уговор. Возьми лучшего из моих мулов, нагрузи его
драгоценностями моей сокровищницы  и ступай себе  с Богом! Мало? Возьми еще!
Возьми хоть половину всего моего царства. Но о девице этой  и думать забудь,
не то, клянусь бородою пророка, не сносить тебе головы!"
     - Так я и думал! - воскликнул Уотсон.
     Но тут уже не выдержал Холмс.
     - Что это с вами сегодня? - обернулся он к  другу.  -  Заладили, словно
попугай: "Так я  и думал! Так  я и думал!"  С чего это вдруг  вам вздумалось
похваляться своей проницательностью?
     -   Да  нет,  -   смутился   Уотсон.  -  Дело  тут   вовсе  не  в  моей
проницательности.  Просто,  пока эта прелестная леди рассказывала  нам  свою
историю, я заглянул  в самый конец  пушкинской "Сказки о золотом петушке". И
прочел там...
     - Нечто похожее? - улыбнулся Холмс.
     - Не то  что похожее, а буквально то  же самое,  - ответил Уотсон. - Ну
прямо слово в слово! Судите сами!
     И он поднес к  самому носу Холмса  том Пушкина, раскрытый  вот на  этих
словах:

     Крайне царь был изумлен
     "Что ты? - старцу молвил он: -
     Или бес в тебя свернулся?
     Или ты с ума рехнулся?
     Что ты в голову забрал?
     Я, конечно, обещал,
     Но всему же есть граница!
     И зачем тебе девица?
     Полно, знаешь ли кто я?
     Попроси ты от меня
     Хоть казну, хоть чин боярской,
     Хоть коня с конюшни царской,
     Хоть полцарства моего!"

     - Ну как? Убедились? - торжествующе спросил Уотсон.
     -  Убедился,  убедился, -  недовольно  проворчал  Холмс.  - Но вы,  как
всегда, торопитесь.  К "Сказке о золотом петушке" мы с вами еще вернемся.  А
сейчас  дайте все-таки этой  прекрасной  даме  досказать  свою  удивительную
историю до конца.
     - Конец уже близок, - улыбнулась красавица. - Убедившись, что султан не
собирается  исполнять  свое обещание, старец взял под уздцы моего  иноходца,
ударил  своим  волшебным посохом  оземь, и в тот же  миг мы с  ним  исчезли,
словно сквозь землю провалились.
     -  Смотрите! -  вскричал Уотсон, продолжавший  потихоньку заглядывать в
текст пушкинской сказки. - И у Пушкина все кончается точь-в-точь так же!
     Он прочел вслух:

     А царица вдруг пропала,
     Будто вовсе не бывала.

     - Сходство, безусловно, есть, - согласился Холмс. - И немалое.
     -  Немалое?  - возмутился  Уотсон  -  Сходство просто поразительное!  Я
считаю,  Холмс, что наше  расследование  закончено. Можно считать безусловно
доказанным, что свою "Сказку о золотом петушке" Пушкин целиком заимствовал у
Вашингтона Ирвинга.
     - Прямо  так уж и целиком? -  усмехнулся  Холмс. - Ох,  Уотсон, Уотсон!
Вспомните,  что  вы сами говорили  в начале нашего расследования. "Не  такой
человек Пушкин, уверяли  вы меня,  - чтобы просто взять да и  позаимствовать
чужой сюжет".
     - А я и  не говорю, что он просто позаимствовал его, стал оправдываться
пристыженный Уотсон. - Он переложил его своими дивными стихами...
     - И только-то?.. Нет,  Уотсон, нет,  - покачал головой  Холмс.  -  Дело
обстоит совсем не так просто. Немудрено, конечно, что вам бросилось  в глаза
несомненное сходство  "Сказки  о  золотом  петушке"  с "Легендой об арабском
звездочете".  Но  меня  удивляет,  что вы совсем не заметили,  что  отличает
сказку Пушкина от легенды Ирвинга.
     - Как не заметил? - возмутился Уотсон. - Я ведь сразу сказал: у Пушкина
- петушок, а у Вашингтона Ирвинга - бронзовый всадник.
     -  И  это  все?  Бедный  мой Уотсон! - вздохнул  Холмс. - А  между  тем
различий  между этими  двумя  произведениями  не  так  уж  мало. И не только
внешних. Сказка  Пушкина  разительно отличается  от  легенды Ирвинга  прежде
всего своим тайным,  сокровенным  смыслом. Пушкин  не зря  ведь  закончил ее
таким многозначительным двустишием.
     Он  поднес к самому  носу  Уотсона  раскрытый  пушкинский том  и  ткнул
пальцем в заключающие сказку строки:

     Сказка ложь, да в ней намек!
     Добрым молодцам урок.

     - Скажу вам откровенно, Холмс,  - признался Уотсон, - я и  в самом деле
не понял смысл этого намека.
     - Подумайте хорошенько, друг мой! -  настаивал Холмс. - Не  может быть,
чтобы  вы не  заметили никаких других отличий пушкинской  сказки  от легенды
Вашингтона  Ирвинга,  кроме того,  что у  американского  писателя  бронзовый
всадник, а у Пушкина - петушок.
     - Вы угадали, - сказал Уотсон. - Заглянув еще раз в пушкинский текст, я
обнаружил  и  другие,  более  серьезные  отличия.  Вот,  например, такое.  У
Вашингтона Ирвинга  этот самый бронзовый всадник не  разговаривает: он молча
выполняет то, что ему поручено. А у Пушкина золотой петушок говорит...
     -  Ну, это, в конце концов, тоже не так  уж  существенно,  - поморщился
Холмс.
     - Погодите, Холмс! Это ведь  еще не  все!  - продолжал  Уотсон. - Важно
ведь, что он говорит. Золотой петушок у Пушкина позволяет себе довольно-таки
зло насмешничать над царем Дадоном.
     Раскрыв книгу, он прочел:

     И кричит. Кири-ку-ку!
     Царствуй, лежа на боку!

     - Да,  это  и в самом деле важное  наблюдение,  - согласился  Холмс.  И
поощрительно добавил: - Я  недооценил вас, друг мой. Положительно вы делаете
успехи.
     - Погодите,  это еще  не  все, - обрадовался  польщенный  Уотсон.  -  В
"Легенде об  арабском звездочете" воины  султана  отправляются в горы  и  не
встречают там  ни  одного врага.  Находят  только принцессу,  дочь  готского
короля. А  у Пушкина  все иначе. Происходит страшная  битва.  Гибнут сыновья
царя  Дадона.  И царь влюбляется в Шамаханскую царицу так сильно,  что  даже
забывает о смерти любимых сыновей.
     - Верно, - кивнул  Холмс. - У Вашингтона Ирвинга нет ничего похожего...
Все  это замечательно, Уотсон!  Однако я ведь  просил вас отыскать не только
внешние сюжетные  различия  между  сказкой  Пушкина  и легендой  Ирвинга.  Я
довольно  ясно  дал вам  понять,  что  сказка Пушкина  отличается от легенды
Ирвинга своим сокровенным смыслом.
     - Тут я бессилен, - признался  Уотсон. -  По правде говоря, я  даже  не
представляю себе,  с какого конца  взяться за разгадку этой тайны.  Да  и вы
тоже,  я вижу,  в  затруднении.  Хоть  вы  и  мастер  по  части разгадывания
всевозможных тайн.
     - Ничего,  друг мой,  не робейте,  -  улыбнулся Холмс. - Как  говорят в
России, лиха беда начало. А начнем мы с того, что заглянем...
     - В досье? - обрадовался Уотсон - Вы прямо чародей, Холмс! Неужто у вас
и на Пушкина заведено досье?
     - Нет, дорогой мой, - покачал головой Холмс. - Такого досье у меня нет.
Но в моем распоряжении имеется нечто лучшее. Взгляните!
     Достав из бюро довольно толстую книгу, он протянул ее Уотсону.
     - Ого! - воскликнул тот. - В этом томе,  я полагаю,  страниц девятьсот,
не меньше.
     - Около тысячи.
     - А что это такое? Надеюсь, не роман?
     - Нет, не роман. Но читается эта книга как самый увлекательный роман.
     - А кто ее автор? - заинтересовался Уотсон - Позвольте, я посмотрю.
     Взяв книгу в руки, он прочел:
     -  "Вересаев.  Пушкин  в  жизни"...  Гм...  Не роман,  вы  говорите?  -
недоверчиво   переспросил   он.   -   Так   что    же   это?   Исследование?
Литературоведческая монография?
     - Нет, не  исследование  и не монография,  - покачал  головой Холмс.  -
Книга  эта  принадлежит  к  одному   из  самых   своеобразных   и  необычных
литературных жанров. Построена она... Впрочем, все равно я не объясню вам ее
природу лучше, чем это сделает сам автор. Вот!.. Читайте!

В. ВЕРЕСАЕВ. "ПУШКИН В ЖИЗНИ"
     ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

     Книга эта возникла  случайно. Меня давно интересовала личность Пушкина.
"Ясный",  "гармонический"  Пушкин  -  такой,  как   будто   понятный,   -  в
действительности  представляет из  себя  одно из  самых  загадочных  явлений
русской  литературы.  Он  куда  труднее  понимаем, куда  сложнее,  чем  даже
Толстой, Достоевский или Гоголь.
     Меня особенно интересовал он, как живой человек, во всех подробностях и
мелочах  его  живых  проявлений.  В  течение ряда  лет я делал  для  себя из
первоисточников  выписки,  касавшиеся  характера  Пушкина,  его  настроений,
привычек,  наружности.   По  мере   накопления  выписок  я  приводил  их   в
систематический порядок.  И вот однажды, пересматривая накопившиеся выписки,
я неожиданно увидел,  что передо  мной - оригинальнейшая  и увлекательнейшая
книга, в которой Пушкин встает совершенно, как живой. Поистине живой Пушкин,
во всех сменах его настроений, во всех противоречиях сложного его характера,
во всех мелочах его быта.

     -  Я понял, Холмс!  - воскликнул Уотсон, прочитав  это предисловие - Вы
хотите, заглянув в эту книгу,  понять, чем жил Пушкин, о чем  он  думал, чем
мучился в то время, когда сочинял свою "Сказку о золотом петушке".
     - Браво,  Уотсон! На этот раз вы угадали, - ответил  Холмс. - Только, с
вашего  разрешения, сперва мы перенесемся в более ранний период жизни поэта.
Найдите,  пожалуйста,  страницы, относящиеся  к  сентябрю  тысяча  восемьсот
двадцать шестого года.
     - Помилуйте! -  удивился Уотсон. - Вы же сами говорили мне, что "Сказка
о золотом петушке" была написана в тысяча восемьсот тридцать четвертом году.
С какой же стати нам начинать наше расследование с событий  тысяча восемьсот
двадцать шестого года?
     -  В  этой  сказке, милый Уотсон, -  пояснил Холмс,  - рассказывается о
взаимоотношениях некоего мудреца с царем. Вот я  и хочу для начала выяснить,
какие  отношения сложились с царем у самого поэта. А  начались эти отношения
именно  осенью  тысяча  восемьсот  двадцать шестого  года, в  дни  коронации
Николая  Первого. Новый  царь, как  вы,  вероятно,  слышали,  срочно  вызвал
Пушкина из Михайловского...  Впрочем, что  я  вам буду про это рассказывать!
Пусть  лучше  нам  об  этом расскажет  кто-нибудь  из  современников  поэта,
показания которых так старательно собрал в своей книге писатель Вересаев.
     - К кому же мы отправимся?
     - Я думаю, - сказал Холмс, - мы начнем с того, что посетим княгиню Веру
Федоровну Вяземскую. Она не только была  женою одного из верных друзей поэта
- князя Петра Андреевича Вяземского,  но  и  сама по праву  может  считаться
близким  другом Пушкина. По  свидетельству одного  мемуариста,  Пушкин с нею
нередко бывал даже откровеннее, чем с ее мужем.

     Оказавшись  в покоях Веры Федоровны Вяземской, Холмс начал, как всегда,
с извинений:
     -  Простите  великодушно,  княгиня, что  мы  осмелились  нарушить  ваше
уединение. Нам крайняя  надобность  расспросить  вас  про недавнее  свидание
поэта Пушкина с...
     -  Я  догадываюсь,  -  не  дала  ему  договорить Вера  Федоровна.  -  С
государем?..  Но  почему вы решили обратиться с этим вопросом именно ко мне?
Об этом свидании знает и твердит вся столица.
     - Нам известно,  -  объяснил Холмс, - что  возвращенный из ссылки  поэт
тотчас после своего свидания с царем явился к вам. Естественно, нам хотелось
бы услышать об этой аудиенции, так сказать, из первых рук.
     - Вы не ошиблись, -  сказала княгиня. - Я  знаю об их беседе  от самого
Александра Сергеевича.
     - Что же он рассказал вам про свой разговор с императором?
     - Государь обласкал  его, -  отвечала Вера Федоровна. - Он  принял его,
как отец сына. Все ему простил, все  забыл. Он  сказал ему: "Ты теперь уж не
прежний Пушкин, а мой Пушкин".
     - А не давал ли он ему при этом каких-либо обещаний? - спросил Холмс.
     -  Да,  -  согласилась  княгиня,  слегка  удивленная  проницательностью
собеседника. - Государь обещал ему полную свободу от ненавистной цензуры. Он
сказал:  "Более мы с тобою ссориться не будем. Все, что сочинишь,  ты будешь
присылать прямо ко мне. Отныне я сам буду твоим цензором".
     -  Вы полагаете,  царь  был  искренен, давая эти  обещания?  -  спросил
Уотсон. - И на самом деле верите, что он их исполнит?
     Этим вопросом Вера Федоровна явно была шокирована.
     -  У  меня  нет  оснований  сомневаться  в  чистосердечности  намерений
государя, -  сдержанно ответила она.  - А  тем  более в нерушимой  твердости
царского слова.
     Холмс, наклонившись к уху Уотсона, шепнул ему:
     -  Вы, кажется, забыли, друг мой, в какую историческую эпоху  мы с вами
отправились.  Неужели  вы не понимаете: что бы ни думала эта  дама наедине с
собою,  не  станет  она в  разговоре  с  малознакомыми людьми сомневаться  в
искренности намерений и чистоте помыслов самого императора.
     Сделав  это  короткое  внушение,  он  поспешил  загладить  перед  Верой
Федоровной невольную бестактность Уотсона.
     - Простите, княгиня! Мой друг неловко выразился. Он хотел узнать у вас:
как вам показалось, его  императорское величество и  в самом деле так высоко
ценит гений Пушкина? Или его комплименты поэту  были всего лишь общепринятой
формой вежливости?
     - В ответ на это могу сказать лишь одно, - отвечала княгиня  Вяземская.
-  В тот  же день,  когда была  дана  аудиенция  Пушкину, которая,  к  слову
сказать,  длилась  более двух  часов,  на  балу  у  маршала Мармона, герцога
Рагузского, французского  посла, государь  подозвал  к себе графа  Блудова и
сказал  ему:  "Нынче  я  долго говорил с умнейшим человеком в  России". И на
вопросительное недоумение Блудова назвал Пушкина.
     - Вы  хотите сказать,  что император  Николай Павлович и впрямь видит в
Пушкине мудрейшего из своих подданных? - спросил Холмс.
     -  О,  да! - горячо  откликнулась княгиня. - И в  этом он не ошибается,
поверьте! Вопреки приставшей к нему  репутации проказника и озорника, Пушкин
-  истинный  мудрец.  В этом  уверены все, кому посчастливилось  узнать  его
близко.

     -  Ну что  ж, Уотсон, - сказал  Холмс, когда  они вернулись  к  себе на
Бейкер-стрит. - Я считаю, что эта встреча была весьма плодотворна.
     - Вам лучше знать, - уклончиво ответил Уотсон. - Но ведь мы еще  ничего
толком не выяснили. Куда же мы отправимся теперь?
     - Теперь,  я думаю,  нам самое  время  отправиться  в тысяча  восемьсот
тридцать четвертый год  - тот самый  год жизни поэта, когда  он сочинил свою
"Сказку о золотом петушке".
     - Наконец-то! А к кому?
     Взяв в руки книгу Вересаева, Холмс задумчиво начал ее листать.
     -  В  самом деле, к кому? - повторил  он вопрос Уотсона. -  Хм...  Ага!
Вот... Ольга Сергеевна Павлищева. Лучше не придумаешь!
     - Павлищева? - спросил Уотсон. - Это кто ж такая?
     -  Павлищева  она по  мужу, -  объяснил Холмс. - А девичья ее фамилия -
Пушкина Ольга Сергеевна - родная сестра Александра Сергеевича. Притом сестра
любимая.  Анна  Петровна Керн  в  своих воспоминаниях замечает даже: "Пушкин
ник