му очень близок роман Сервантеса "Дон Кихот" с его насмешкой над
рыцарскими романами и очень чужд, даже враждебен Вальтер Скотт с его
идеализацией прошлого. Марк Твен так и писал: первая книга "смела с лица
земли восхищение средневековой рыцарской чепухой, а вторая воскресила это
восхищение".

Гена: И вы считаете, Марк Твен был прав?

А.А.: Ну, не совсем. Романы Вальтера Скотта - прекрасные книги, воспевающие
не только ушедшее время, но и благородство, смелость, верность долгу -
вещи, которые не уходят и не стареют. И все же на стороне Марка Твена была
правота его времени. Ты представляешь себе обстановку в тогдашней Америке?

Гена: Вообще-то... не очень.

А.А.: В ту пору не так уж давно закончилась гражданская война
демократических Северных штатов с рабовладельческими Южными. А фактически
даже и не закончилась, продолжается исподволь. Негров все еще не признают
за людей. И потому для демократа Твена американский Юг - это воплощение
феодального средневековья. Потому-то он и выступил с таким жаром против
предрассудков старины...

  В пылу разговора Архип Архипович и Гена совсем забыли про недавнего
победителя, и он наконец прерывает их с раздражением.

Янки
Послушайте, прекрасные сэры! Не так-то уж вежливо с вашей стороны вести все
эти ученые разговоры, пока я задыхаюсь в этих окаянных латах!

А.А.: (смущенно). Простите, дорогой янки! Мы действительно заболтались.

Гена, помоги нашему другу разоблачиться!

Гена: Это я пожалуйста! Что мне делать?

Янки (ворчливо).
Для начала сними с меня этот ночной горшок.

Гена: (его коробит такое отношение к рыцарским доспехам). Шлем?

Янки
Ну да, что же еще?.. Уф! Сразу стало легче... Теперь давай стащим
нагрудник... Та-ак! Спасибо! Ну и ненавижу я эти латы!

Гена: Почему?

Янки
Ты же сам видишь, что за тяжесть. А потом, ни кармана в этих латах, ничего.
Носовой платок - и тот спрятать некуда. А уж если вдруг захочется
высморкаться, так и до собственного носа не дотянешься...

  С грохотом сбрасывает на землю паты и, сразу повеселев, обращается к
собеседникам.

Янки
А теперь, джентльмены, если хотите, я вам покажу мой Камелот.

А.А.: С удовольствием. Это будет очень интересно!

Янки
Я думаю! Сейчас вы увидите, чего может добиться предприимчивый человек,
если он занимается делом, а не шляется по большим дорогам в поисках
рыцарских приключений.

Гена: А чего он может добиться?

А.А.: Ну, Гена, тут и спрашивать нечего. Стоит тебе оглянуться вокруг!

  И, словно в подтверждение его слов, судьба дарит Гене первое чудо.
Раздаются велосипедные звонки и...

Гена: Ой! Смотрите! Рыцарь на велосипеде! Ну и смехота!

Янки
Представь себе, мальчик, наверно, изобрести велосипед было куда проще, чем
научить этих остолопов ездить на нем.

Гена: А что это у него на спине? Плакат, что ли?

А.А.: Насколько я понимаю, это не плакат, а рекламный щит. И написано на
нем... Минуточку... "Покупайте только рубашки святого столпника. Дешево и
удобно. Их носит вся знать. Патент заявлен".

Гена: Что это значит?

Какой такой святой столпник? И при чем тут рубашки?

А.А.: Видишь ли, Гена, в старину верующие люди давали порой очень странные
обеты богу. Столпником назывался человек, который решил часть своей жизни
провести, стоя на столбе.

Гена: Да быть этого не может!

А.А.: Честно говоря, я и сам думаю, что это просто легенды.

Янки
Какие там легенды! Посмотрите налево!

Гена: И правда, столб! Огромный какой! А на самом верху человек стоит! Как
это он не падает?

Янки
Не волнуйся за него, мальчик. Там наверху такая площадка устроена. Техника
безопасности у меня на высоте - в полном смысле!

Гена: А что он там делает?

Янки
Ты же видишь: кланяется!

Гена: Кому кланяется?

Янки
Ясное дело, богу.

Гена: Да зачем?

Янки
Это он так молится.

Гена: И давно?

Янки
Да лет двадцать.

Гена: Но это же чистая бессмыслица!

Янки
Вот и я так подумал. И решил приспособить этого святого к настоящему делу.
Я подсчитал с часами в руке: за двадцать четыре минуты сорок шесть секунд
он отбил тысячу двести сорок четыре поклона. Неплохо, а?

Гена: Да уж... неплохо!

Янки
Жаль было, что такая энергия пропадает даром. Ведь поклоны, которые он там
отбивает, для механики чистый клад!

Гена: И что же вы сделали?

Янки
Видишь вон те ремни?

Гена: Которые к этому столпнику привязаны?

Янки
Ну да! Я приспособил к нему систему мягких ремней и заставил его вертеть
колесо швейной машины. Он так работает у меня вот уже пять лет - и за это
время сшил восемнадцать тысяч рубах из домотканого холста - по десять штук
в день.

А.А.: (он все гнет свое). Ну как, Геночка? Понял теперь, как издевается Марк
Твен над всей этой "средневековой рыцарской чепухой"? Вот потому-то и чужд
ему Вальтер Скотт с его идеализацией...

Гена: (нетерпеливо). Да это я давно понял. Только вот что мне все-таки
непонятно: кто из них изобразил рыцарей более похоже? Вальтер Скотт или
Марк Твен?

А.А.: А ты сам как думаешь?

Гена: Да наверно, Вальтер Скотт:

А.А.: Почему же?

Гена: Потому, что у Марка Твена - это же просто карикатура какая-то.
Столпник машину крутит! Рубашки шьет-это надо же!

Янки (силясь понять смысл их разговора).
Что вы там болтаете, джентльмены? Какая карикатура? Вот же этот столпник -
прямо перед вами!

А.А.: Да нет, дорогой янки, Гена прав. Марк Твен нарисовал карикатуру.

Гена: (удовлетворенно). Ну вот!

А.А.: А что, по-твоему, карикатура не может быть похожа на оригинал?

Гена: Да нет, похожа. Только ведь она все уродует, искажает.

А.А.: Правильно! Карикатурист искажает, заостряет, преувеличивает какие-то
черты. Но ведь он их не выдумывает! Карикатура не скрывает правду, она
открывает ее, выпячивает, делает более очевидной. Конечно, святой столпник,
который крутит машину, - это карикатура. Но разве не обнажает она
бессмысленность такого служения богу, таких предрассудков? Или-рыцари,
испугавшиеся трубочного дыма. Тоже карикатура, тоже искажение. Но для
чего?..

Гена: Вот этого я все-таки не понимаю. Зачем Марк Твен решил нарисовать
карикатуру на рыцарей? Что они ему сделали?

Янки (опять, не выдержав, взрывается).
Как-что сделали? Ты же сам видел, что это за болваны и негодяи!..

  Но Архип Архипович снова мягко прерывает непонятливого янки, продолжая
свою мысль.

А.А.: Маркс однажды сказал, что человечество. смеясь, расстается со своим
прошлым. Марк Твен и написал книгу, в которой язвительно высмеял то, чему
человечество поклонялось долгие века и чему больше не хочет поклоняться. Он
помог человечеству расстаться с прошлым смеясь!..


                         Путешествие четырнадцатое

                           История с географией

  Архип Архипович и Гена одни возле своей машины.

А.А.: Знаешь, Геночка, по-моему, нам с тобой пора бы уже начать вести
путевой дневник. А может, даже составить небольшую карту.

Гена: Какую карту?

А.А.: Ясно какую. Географическую. Вспомни-ка, в каких областях, городах и
королевствах нашей удивительной Страны мы с тобой побывали?

Гена: Ну, во-первых, в Королевстве Плаща и Шпаги. Где мушкетеры живут!

А.А.: Верно. Еще?

Гена: Еще-в Тридевятом царстве. Потом - в Городе Чудаков...

А.А.: А больше ничего не можешь припомнить?

Гена: Да нет вроде...

А.А.: Разве? А что мы делали в прошлый раз?

Гена: Про смех говорили...

А.А.: Вот именно! В прошлый раз мы с тобой были в Великом Царстве Смеха.

Гена: Да, верно! (С удивлением.) Архип Архипыч! Ведь и правда, настоящая
географическая карта получается! А теперь мы куда отправимся?

А.А.: Погоди, Геночка. Мы же с тобой еще только начали путешествие по
Царству Смеха.

Гена: Ничего себе - только начали!

А.А.: Представь себе, это так. Ведь это Царство поистине необъятно. И мы, в
сущности, пока что обследовали только одну его область, которая называется
- Юмор...

Гена: А какие есть еще?

А.А.: Ну, прежде всего - Сатира.

Гена: Так давайте поедем туда.

А.А.: Это я и собираюсь сделать. Мы поедем в область Царства Смеха под
названием Сатира. А точнее - в город Каламбург. Потому что именно в этой
географической точке область Сатиры непосредственно граничит с областью
Юмора. Зная характеры тех, с кем я хочу тебя познакомить, я не сомневаюсь,
что все они сейчас как раз там...

  Мост через реку, отделяющую одну половину города Каламбурга от другой.
Посередине моста - опущенный шлагбаум и полосатый пограничный столб. На
одной стороне столба надпись "Юмор", на другой, противоположной, -
"Сатира". Там, где начинается область Юмора, пока что нет ни души. Зато
там, где написано "Сатира", довольно внушительная толпа литературных
героев. Сперва мы слышим многоголосый гул, затем доносятся отдельные
голоса. Их обладателей узнать совсем не трудно: очень уж они знамениты. С
появлением наших героев все внимание обитателей Сатиры обращается на них.


Унтер Пришибеев
По какому полному праву?! Нешто в статье свода законов такое сказано?

Собакевич
Разбойники! Христопродавцы! Я бы их перевешал за это!

Манилов (стремясь загладить грубость своих собратьев).
Ах, любезнейший Михаиле Семенович! Ну, право, стоит ли так горячиться? Все
уладится! Надобно только обворожить их приятностью обращения... Не правда
ли, мсье Тартюф?

Тартюф (елейно).
  Ничтожнейший из всех, живущих в мире сем,
  Я к силам всеблагим взываю об одном:
  Пусть злейший враг, воздав мне по заслугам,
  Меня признает истиннейшим другом.

Бармалей (ибо и он тут).
  Карабас! Карабас!
  Пообедаю сейчас!

А.А.: Постойте! Только не все сразу!

Гена: Вот именно! А то ничего не поймешь! Дайте сначала разобраться, кто вы
такие! Я не всех узнаю. Вот вы, например, - вы кто?

Бармалей (поет на мотив "Цыпленок жареный").
  Я кровожадный,
  Я беспощадный,
  Я злой разбойник Бармалей!
  И мне не надо
  Ни мармелада,
  Ни шоколада,
  А только маленьких
  Да, очень маленьких!
  Детей!!!

Гена: Ах вот это кто! Это же Бармалей! А остальные кто, Архип Архипыч?

А.А.: Все еще не узнал? Ну как же! Вот это - чеховский унтер Пришибеев. А
это - сам Тартюф, герой комедии Мольера. Читал про них?

Гена: Конечно, читал! Этот Пришибеев - он все время не в свое дело лезет.
Орет на всех, руки распускает...

Пришибеев (б полном изумлении).
Как же так, вашескородие? Чудно-с! Люди безобразят, и не мое дело! Да ежели
глупого человека не побьешь, то на твоей же душе грех. Особливо, ежели за
дело... ежели беспорядок... Как же это не мое дело? Обижаете, вашескородие!

Гена: (не слушая его). А Тартюф - ух, ну и противный же! Такой ханжа! Святым
прикинулся - а сам-то...

Тартюф (с лицемерным вздохом).
  О, мне не в первый раз сносить попреков тьму.
  Я поношения безропотно приму.
  Хулители мои! Пусть промысел небесный
  Дарит вас бодростью духовной и телесной!

Гена: Ну вот, я же говорю: ханжа!

А.А.: Ты прав, Геночка, однако не увлекайся. Нам ведь еще надо выяснить,
чего хотят все эти жители Сатиры.

Пришибеев
Об этом и речь, вашескородие! Стало быть, по всем статьям закона выходит
причина аттестовать всякое обстоятельство по взаимности. Виновен не я, а
все прочие...

Гена: Архип Архипыч, чего это он городит? Ничего не понимаю!

А.А.: В самом деле, господин Пришибеев. Кто виновен? В чем? Говорите
понятнее.

Пришибеев
Слушаю-с! Вот тут давеча изволили говорить: не мое это дело народ
разгонять. Хорошо-с. А ежели беспорядки? Мужик - он простой человек, он
ничего не понимает, и ежели я его в шею, то для его же пользы. А меня за
это в эту самую... в Сатирию законопатили. Надо мной теперь всякий
голодранец смеется. Нешто ему можно надо мной зубья скалить? Я не мужик, я
унтер-офицер, отставной каптенармус, а после того, как в чистую вышел, в
мужской классической прогимназии в швейцарах служил. А это вот, извольте
знать, и вовсе господа дворяне. Помещики-с. Их благородия господин Манилов
и господин Собакевич. Нешто можно власть уничижать?

Гена: Архип Архипыч, я все-таки не понимаю: чего он хочет?

Манилов (вкрадчиво).
Позвольте мне изъяснить сей щекотливый предмет.

А.А.: Сделайте одолжение, господин Манилов. Надеюсь, вы с этим справитесь
лучше, чем Пришибеев.

Манилов
Чувствительнейше вас благодарю... Дело, изволите ли видеть, состоит в том,
что некие ученые, кои именуют себя литературоведами... (Спохватившись.)
Надо сказать, все предостойнейшие люди!..

Собакевич (мрачно).
Мошенники. Мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет.

Манилов
Как можно, Михаиле Семенович? Совсем то есть напротив! Препочтеннейшие
люди! Как они могут эдак, знаете, наблюсти деликатес в своих поступках!..

Собакевич (презрительно).
Деликатес! Мне этих деликатесов задаром не надо. Мне лягушку хоть сахаром
облепи, не возьму ее в рот. И устрицы тоже не возьму!

Манилов
Ах, да я не об том деликатесе, Михайло Семенович!.. Позвольте, впрочем,
продолжить. Господа литературоведы, изволите ли видеть, решили разделить
Царство, в коем мы имеем удовольствие жить, то есть Царство Смеха,
безжалостною чертою. По одну сторону ее осталась область, именуемая Юмор,
по другую же - наша область, именуемая Сатирою...

А.А.: (перебивает Манилова). Короче говоря, вам это представляется
несправедливым?

Манилов
Именно! Именно так! Изволили предвосхитить мою мысль! Душевную радость
доставили! Майский день! Именины сердца!

А.А.: Я все-таки не совсем понял. Вам само это разделение представляется
неправильным или же вы считаете себя и своих спутников несправедливо
обиженными?

Манилов
Более того! Несправедливо убитыми! Почтеннейшие авторы наши решили убить
нас своим смехом! А за что?

А.А.: Вы думаете: не за что?

Манилов
Ах, кто без греха в сем мире? Но на нас возведена напраслина. Самые имена
наши, подаренные нам блаженной памяти родителями нашими, обратились в
позорные титла. Ведь стоит кому-либо встретить в свете гнусного предателя и
лицемера, - и что ж? Он необдуманно нарекает его именем моего
прелюбезнейшего друга Тартюфа. Где же справедливость?

Тартюф
  Я вам сказал, что, вняв заветам провиденья,
  Простил я клевету, простил и оскорбленья.
  Мой слух неуязвим для этих бранных слов:
  Во славу небесам я все снести готов!

Манилов
О великодушнейший друг мой! Позвольте вас обнять! (Обнимает и томно лобзает
Тартюфа.) Однако ж это не все. Стоит вам встретить человека невоспитанного,
грубого и... пардон, Михаиле Семенович... с позволенья сказать, хама, - и
вы, не дрогнув, говорите об нем: Собакевич!

Собакевич
Толкуют: справедливость, справедливость, а эта справедливость - фук! Сказал
бы и другое слово, да вот только что по радио неприлично.

Манилов
А меж тем в соседствующей области, именуемой Юмор, обитают литературные
герои, ничуть не превосходящие нас своими достоинствами.

Собакевич
Какие там достоинства! Я их знаю: все христопродавцы. Один там только и
есть порядочный человек: Пиквик...

Манилов (радостно).
Ах, не правда ли, Михаиле Семенович? Деликатнейшей души человек!

Собакевич
...Да и тот, если сказать правду, свинья.

Гена: (он возмущен). Мистер Пиквик - свинья? Архип Архипыч, да что ж это
такое?

Собакевич (хладнокровно).
Первый разбойник в мире. И лицо разбойничье. Дайте ему только нож да
выпустите его на большую дорогу, - зарежет, за копейку зарежет. Этот самый
Пиквик да вот еще Манилов - это Гога и Магога.

А.А.: (иронически). Ну что, господин Манилов, как по-вашему: зря всех хамов
называют Собакевичами?

Манилов
Что поделать, наш Михаиле Семенович несколько быстр в суждениях. Но душа у
него нежная, что воск... Однако ж позвольте я продолжу. Вот и меня,
Манилова, злые языки ославили пустым прожектером, краснобаем, бездельником.
Даже словечко такое пустили: маниловщина! А позвольте спросить: чем хуже я
мистера Пиквика? Разве и он не мечтает? Разве все его расчеты сбываются?
Разве и он не склонен к прекраснодушию и чувствительности?..

А.А.: Простите, господин Манилов, мысль ваша мне уже ясна. Ближе к делу.
Есть ли у вас конкретное предложение? И, если можно, без маниловщины.

Манилов (энергично).
Конкретное? Извольте! (Мечтательно.) Я все думаю: хорошо было бы эдак жить
с мистером Пиквиком на берегу реки, следить какую-нибудь эдакую науку,
чтобы эдак расшевелило душу, дало бы, так сказать, паренье эдакое...

Гена. Да уж! Конкретней некуда!

Манилов (завороженно, слыша только себя одного).
А через реку построить бы мост... А на мосту - огромнейший дом с эдаким,
знаете ли, бельведером, чтобы можно было пить чай на открытом воздухе... И
чтобы на этом бельведере обнялись бы по-братски друг мой Тартюф с таким же
хитроумным и лукавым Ходжою Насреддином, а добрый ворчун Собакевич - с
грубоватым задирою Сирано де Бержераком, а честный и исполнительный
Пришибеев - с бравым солдатом Швейком. Они ведь оба верные служаки!

А.А.: (саркастически). Может быть, и Бармалею с кем-нибудь обняться? Только
вот беда, что-то я не припомню во всей мировой литературе ни одного
разбойника, который был бы описан с юмором.

Гена: Ну как же? Архип Архипыч! Разве вы не читали сказку Карела Чапека про
разбойника Мерзавио?

  Изящный молодой человек в бархатном камзоле с кружевами, проходивший мимо
по территории Юмора, при этих словах оборачивается, подходит к шлагбауму,
снимает шляпу и церемонно раскланивается.

Молодой человек
К вашим услугам, милостивые государи! Кто из вас тут упомянул мое имя?..
Умоляю вас, не пугайтесь, но это я самый и есть - разбойник Мерзавио,
страшный Мерзавио с Бренд...

А.А.: Вы явились очень кстати!

Мерзавио
Трешарме... Сильвупле, не соблаговолите ли вы отдать мне вашу одежду, иначе
я вынужден буду прибегнуть к насилию, как это полагается у нас, у
разбойников...

Гена: (сжав кулаки). Только попробуйте!

Мерзавио
Ах, пардон! Если я вас обидел, простите великодушно, и в знак моей
искреннейшей приязни примите от меня в подарок эти пистолеты с насечкой,
мой берет с настоящим страусовым пером и этот камзол из аглицкого бархата.
На память и в доказательство моего глубочайшего уважения, а также сожаления
о том, что я причинил вам такую неприятность... Честь имею кланяться. Очень
приятно было познакомиться с такими обворожительными и учтивыми людьми...
(Уходит.)

А.А Неужели, Гена, этот милейший человек хоть чем-то напоминает тебе
Бармалея? Ведь он как раз потому и смешон, что по характеру своему
неспособен быть разбойником. Для этого он слишком учтив, робок, застенчив,
деликатен. Наконец, слишком добр... А Бармалей...

Бармалей (с воплем).
  О, я буду добрей!
  Полюблю я детей!
  Не губите меня!
  Обнимите меня!
  О, я буду, я буду добрей!

Манилов
Да, он будет, он будет добрей! (Ликующе.) Пусть отныне стерта будет
граница, отделяющая нас от братьев наших, живущих в области по имени Юмор!
Пусть они позволят нам себя обнять!

Ноздрев (громовой голос его слышен сперва издали).
Обнять?! Вот это по-моему! Дайте мне его обнять! Где ты, душа моя? А-а, вот
он где! Дай же я тебя поцелую!!!

А.А.: (еле-еле слышным голосом). Позвольте... Пустите меня...

Ноздрев
Душа моя! (Поцелуй.) Сколько лет! (Поцелуй.) Сколько зим! (Еще один смачный
поцелуй, после чего Ноздрев отстраняется и деловито спрашивает.) Кто это?

Гена: Как - кто? Это Архип Архипыч! Только если вы его не знаете, зачем же
тогда целоваться лезете?

Ноздрев (в новом порыве восторга).
Ба-а! Архип, душа моя! Какими судьбами? Познакомься, зять мой Мижуев! Мы с
ним все утро говорили о тебе. Ну смотри, говорю, если мы не встретим
Архипа!

А.А.: Простите, но вы со мной незнакомы...

Манилов (готовно).
Позвольте, я вам представлю... Сосед мой Ноздрев! Прошу любить и жаловать!
Тончайшей души человек!

Гена: (ворчит). Оно и видно!

Ноздрев
Эх, брат, да что ж ты не поцелуешь меня? Право, свинтус ты за это! Скотовод
эдакий! Послушай, Архип! Ведь ты, я тебе говорю по дружбе, вот мы все здесь
твои друзья, - я бы тебя повесил, ей-богу, повесил! Поцелуй меня, душа,
смерть люблю тебя! Ну, теперь ты от меня не отвертишься! Едем на охоту!

А.