фессию, которой вы  отдали столько
сил, ума, наконец, таланта.
     - Потому что я всю жизнь служу  истине, Уотсон. Истина для меня превыше
всего. И уж во всяком случае, выше мелкого самолюбия. Я склоняю голову перед
истиной, друг мой.  Торжественно признаю, что профессия  литературоведа куда
почтеннее  профессии  сыщика,  и  объявляю  о своем  твердом  и непреклонном
решении окончательно переквалифицироваться в литературоведа.
     - Боже! Что я слышу?! - всплеснул руками Уотсон.
     - Не стоит так  отчаиваться, друг мой, - успокоил его Холмс. - Ведь все
лучшее из того, что присуще ремеслу детектива,  останется при нас.  И умение
связывать   отдельные    наблюдения    цепью    неопровержимых    логических
умозаключений,  и  аналитический  подход  к явлениям жизни, и умение строить
гипотезы... Впрочем,  если вы не согласны, если вы  предпочитаете  сохранить
приверженность нашим прежним занятиям...
     - Ну что вы, Холмс! - прервал друга верный Уотсон. - Вы же знаете, куда
бы вы ни направили свои стопы, я всюду последую за вами.
     - Другого ответа я от вас не ожидал,  - промолвил растроганный Холмс. -
Вашу руку, дружище!

     Как  уже было сказано, этим диалогом великого  сыщика  со  своим верным
другом и соратником заканчивалась моя книга, вышедшая  в свет тринадцать лет
тому назад.
     Но  там  Шерлок  Холмс  еще  только собирался  переквалифицироваться  в
литературоведа.  Во всяком  случае, делал на этом поприще самые первые  свои
шаги.
     В книге, которую вы сейчас раскрыли, он уже гораздо увереннее чувствует
себя в этой своей новой роли.
     Ну, а о том, насколько эта роль ему удалась, судить не мне. Ответить на
этот вопрос я предоставляю вам, дорогие мои читатели.

ПРОТОТИП И ЛИТЕРАТУРНЫЙ ГЕРОЙ

ПИСАТЕЛЬ ВЫДУМЫВАЕТ СВОИХ ГЕРОЕВ
     ИЛИ ОНИ СУЩЕСТВОВАЛИ НА САМОМ ДЕЛЕ?

     Такой вопрос  задают  всякий  раз, когда  заходит речь о том, что такое
художественная  литература. В самом деле:  выдумал  Марк  Твен  своего  Тома
Сойера  или  действительно  существовал  такой озорной  мальчишка,  которого
писатель вывел  в своей знаменитой повести  под  этим  именем?  Жил на свете
человек,  которого  Пушкин изобразил в своей "Капитанской  дочке" под именем
Петруши  Гринева?  Или  и  сам  Петруша,  и  все  события,   которые  с  ним
приключились, выдумка Пушкина, плод его художественной фантазии?
     Или вот,  скажем,  знаменитые  три мушкетера Александра Дюма. Ведь  они
действуют в романе, который в какой то мере тоже можно назвать историческим.
     Не  только  потому, что  в нем  - правдиво,  или не  очень  правдиво  -
изображена определенная историческая эпоха, но  прежде всего по той причине,
что  многие его  герои такие, как король Людовик Тринадцатый, королева  Анна
Австрийская, кардинал Ришелье, герцог Бэкингемский и некоторые другие, - это
вполне реальные  исторические  фигуры.  Были ли  они  на самом  деле такими,
какими  изобразил  их в своем романе Дюма, - это  уже другой вопрос. И мы  к
нему, я надеюсь, когда-нибудь  еще вернемся.  Пока  же  мы  можем  с  полной
уверенностью  сказать  лишь  одно:  эти  персонажи  романа  Дюма  не  совсем
выдуманы.  У  них  были  свои прообразы.  Или, как принято  в таких  случаях
говорить, - прототипы.
     А вот были ли прототипы у других, главных героев романа? У д'Артаньяна,
Атоса, Портоса, Арамиса?
     В  романе  Льва   Толстого   "Война  и  мир"  тоже  действуют  реальные
исторические  лица:  Наполеон,  Кутузов,  Багратион...  Под  именем  Василия
Денисова,  друга  Николая  Ростова,  Толстой   вывел  в  этом  своем  романе
знаменитого поэта-партизана Дениса Давыдова. Ну, а сам Николай? А его сестра
Наташа? Андрей Болконский? Пьер Безухов? Соня? Мать  и отец Наташи и Николая
- все эти  неисторические  герои  "Войны  и  мира",  -  можно  ли  с  полной
уверенностью сказать, что у каждого из них не было своего прототипа?
     А Робинзон Крузо? Дон-Кихот? Плюшкин? Чацкий? Обломов?
     Да, конечно, многое писатели, наверное, и понапридумывали обо всех этих
персонажах своих книг. Но ведь что-то же, наверное, все-таки было? С кого-то
же срисовывали они все  эти портреты,  как это  делает портретист-живописец,
когда рисует, как говорят в таких случаях, с натуры?
     Человек,  позирующий  живописцу,  называется натурщиком. Натурщик  (или
натурщица; или,  как  часто  называют позирующего им  человека художники,  -
модель) сидит напротив художника,  создающего  задуманную им картину, а тот,
поминутно взглядывая на модель своим зорким художническим глазом, кладет  на
холст мазок за мазком. Сюжет картины художник,  конечно,  придумывает сам. И
натурщика (модель) тоже подбирает сам, в зависимости от того, кто ему  лучше
подходит для воплощения его замысла. Но без натурщика (без  модели)  картина
даже  гениального  художника  вряд  ли  получилась  бы  такой  жизненной,  а
изображенные на ней  люди  вряд  ли  казались бы  нам  такими  натуральными,
реальными, живыми.
     Писатели  работают  не  так,  как  живописцы  или  скульпторы.  Никаких
"натурщиков" и "натурщиц" у них не бывает.
     Писатель  часто  даже  обижается, когда  его  подозревают  в  том,  что
какого-то своего героя он писал "с натуры".
     Вот,   например,  одна  из  княгинь  Волконских,  прочитав  роман  Льва
Николаевича Толстого  "Война  и мир", решила, что  под  именем князя  Андрея
Болконского он вывел в этом своем романе какого-то ее родственника.
     Лев  Николаевич  этим  предположением  был очень  раздосадован  и  даже
оскорблен. Он  написал княгине  в  ответ  на  этот ее  запрос  довольно-таки
сердитое письмо.
     Вот что в нем говорилось.

ИЗ ПИСЬМА Л. Н. ТОЛСТОГО КНЯГИНЕ Л. И. ВОЛКОНСКОЙ

     Очень  рад,  любезная   княгиня,  тому  случаю,  который  заставил  Вас
вспомнить  обо  мне,   и   в  доказательство  того  спешу  сделать  для  Вас
невозможное, то есть ответить на Ваш вопрос. Андрей Болконский НИКТО,  как и
всякое лицо романиста,  а не писателя личностей или мемуаров.  Я бы стыдился
печататься, ежели бы весь мой  труд состоял  в  том,  чтобы списать портрет,
разузнать, запомнить.

     Желая,  чтобы  имена  его  героев  звучали  достоверно  для  слуха  его
читателей,  знающих отечественную историю,  Лев Николаевич, придумывая,  как
ему  назвать своих  героев,  брал  за  основу  подлинные,  знакомые  каждому
русскому  уху  дворянские  фамилии. Так появились  в  его романе  Друбецкой,
Болконский. (Слегка измененные подлинные фамилии: Трубецкой, Волконский.)
     Эта замена в подлинной фамилии всего лишь одной буквы навела  некоторых
наивных  читателей  на  мысль, что  под  видом  Друбецкого в романе  выведен
какой-то  реальный  Трубецкой,  а под видом  Болконского  -  какой-то вполне
конкретный   Волконский.  Оставалось  только   догадаться,  кого  именно  из
Трубецких и Волконских имел в виду автор.
     Догадок и предположений было много. И все  они так раздражали Толстого,
что  в  конце концов  он  даже  написал  на  эту  тему  специальную  статью:
"Несколько слов по поводу книги "Война и мир"".

ИЗ СТАТЬИ Л. Н. ТОЛСТОГО
     "НЕСКОЛЬКО СЛОВ ПО ПОВОДУ КНИГИ "ВОЙНА И МИР""

     Я   бы   очень   сожалел,  ежели  бы   сходство   вымышленных   имен  с
действительными могло  бы кому-нибудь дать мысль, что я хотел описать то или
другое  действительное  лицо,  в особенности  потому,  что та  деятельность,
которая состоит в описании действительно  существующих лиц,  не имеет ничего
общего с тою, которою я занимался.

     Но многих читателей  Толстого, и в  том числе даже людей очень  к  нему
близких, это его  заявление ни в чем  не убедило. Они как были раньше, так и
продолжали  оставаться  в уверенности, что и в  "Войне  и мире", и в  других
своих произведениях  Лев Николаевич описывал не вымышленных, а действительно
существующих лиц.
     У жены Льва Николаевича,  Софьи Андреевны,  была младшая сестра - Таня.
Таня Берс (Берс - девичья фамилия обеих  сестер) вышла впоследствии замуж за
человека  по  фамилии Кузминский  и  стала  именоваться  Татьяной Андреевной
Кузминской.
     Так вот эта Татьяна Андреевна Кузминская написала в свое время довольно
толстую книгу  воспоминаний под названием "Моя жизнь дома и в Ясной Поляне".
И в этой книге она постоянно дает понять, что Толстой во всех своих романах,
как правило, описывал живых людей, своих родственников, друзей, знакомых.
     Она приводит, например, такой случай.

ИЗ КНИГИ Т. А. КУЗМИНСКОЙ
     "МОЯ ЖИЗНЬ ДОМА И В ЯСНОЙ ПОЛЯНЕ"

     Я помню, когда  вышел  роман "Анна Каренина", в Москве  распространился
слух, что  Степан Аркадьевич Облонский  очень напоминает типом своим Василия
Степановича Перфильева. Этот слух дошел до ушей самого  Василия Степановича.
Лев Николаевич не опровергал этого  слуха. Прочитав в начале романа описание
Облонского за утренним кофе, Василий Степанович говорил Льву Николаевичу:
     - Ну, Левочка,  целого калача с маслом за кофеем  я никогда  не съедал.
Это ты на меня уже наклепал!
     Эти слова насмешили Льва Николаевича.

     Как  видим,  на этот раз Толстой довольно добродушно отнесся  к слуху о
том, что он вывел в своем романе живого человека, своего доброго знакомого.
     Но еще удивительнее его реакция на другое утверждение Татьяны Андреевны
Кузминской.
     Рассказывая  о  том,  как Лев Николаевич, еще в пору ее детства,  часто
ходил  к  ним  в дом и  как  атмосфера и  вся  жизнь  этого дома  были потом
воссозданы им в романе "Война и мир", Кузминская точно называет, кого именно
из  ее родственников и знакомых  Толстой вывел в  своем романе и  под какими
именами: "Борис Друбецкой  - это  Поливанов. Графиня Ростова - живая мама. А
Наташа это я!"
     Казалось бы,  это должно  было сильно рассердить  Толстого.  Во  всяком
случае,  если  его  раздраженные  уверения,  что  он  никогда  не  занимался
списыванием  реально  существовавших  людей,  а  случись  ему заняться таким
пустяковым делом, он просто стыдился бы печататься, были  искренни, прочитав
(или услышав)  безапелляционное утверждение  сестры своей  жены,  что Наташа
Ростова - это не кто иная, как  она сама, Лев  Николаевич должен был хотя бы
мягко попенять свояченице, разъяснив ей, что она заблуждается, что на  самом
деле  Наташа Ростова  - вовсе  не она,  не  Таня  Кузминская,  и  не  другая
какая-нибудь девочка или молодая женщина, а "вообще НИКТО, как и всякое лицо
романиста".
     Толстой, однако, этого не сделал.
     Мало того!  Он  даже  подтвердил однажды, что  нахальное  заявление его
свояченицы,  будто Наташа Ростова  -  это  она, и  в  самом деле не  так  уж
безосновательно.
     8 декабря 1866 года Лев Николаевич  написал письмо  художнику Башилову,
который  работал над иллюстрациями к "Войне и миру". Особое внимание в  этом
письме он уделил рисунку, на котором была изображена Наташа.

ИЗ ПИСЬМА Л. Н. ТОЛСТОГО М. С. БАШИЛОВУ

     Я чувствую, что бессовестно говорить Вам теперь о типе Наташи, когда  у
Вас уже сделан прелестный рисунок;  но само собой разумеется, что  вы можете
оставить  мои  слова  без  внимания. Но  я уверен,  что  вы,  как  художник,
посмотрев Танин  дагерротип 12-ти  лет,  потом  ее карточку в белой  рубашке
16-ти  лет  и  потом  ее  большой  портрет  прошлого   года,   не   упустите
воспользоваться этим  типом и его переходами, особенно  близко  подходящим к
моему типу.

     Выходит,  сам Толстой как бы подтверждает, что его  Наташа  -  это Таня
Кузминская. Ну, если даже и не совсем Таня, то, во всяком случае, облик Тани
"особенно близко подходит" к созданному им "типу".
     Но  как  же тогда  нам быть  с его  решительным утверждением,  что  "та
деятельность, которая состоит в описании  действительно существующих лиц" не
имеет решительно ничего общего с тою, которой он всю жизнь занимался?
     Чем  больше  читаешь писем Толстого, тем более странным и  непримиримым
кажется это противоречие.
     С  одной   стороны,  Толстой  не  устает   подчеркивать,  что  описание
действительно существующих или существовавших лиц не имеет  ничего  общего с
работой настоящего писателя.
     С другой стороны, он то  и  дело обращается к родственникам,  друзьям и
знакомым с такими, например, просьбами:

ИЗ ПИСЕМ Л. Н. ТОЛСТОГО

     Таня, милый друг, сделай  мне одолжение. Спроси  у Саши брата, можно ли
мне  в   романе,  который  я  пишу,  поместить   историю,  которую  он   мне
рассказывал...
     У меня давно  бродит  в голове план  сочинения, место действия которого
должен  быть Оренбургский край, а  время -  Перовского.  Теперь я  привез из
Москвы целую кучу матерьялов для этого. Я сам не знаю, возможно ли описывать
В. А. Перовского и, если бы и было возможно, стал  ли бы я описывать его; но
все, что касается его,  мне ужасно интересно,  и должен вам сказать, что это
лицо, как  историческое  лицо  и характер, мне очень симпатично. Что  бы  вы
сказали  и  его родные? Не  дадите ли  Вы и  его родные мне  бумаг, писем? с
уверенностью, что никто, кроме меня, их читать не будет, что я их  возвращу,
не переписывая и ничего из них не помещу. Но хотелось бы  поглубже заглянуть
ему в душу.

     Так что же, может быть, Т. А.  Кузминская все-таки была  права? И может
быть, даже  княгиня Волконская, решившая, что под  именем Андрея Болконского
Толстой вывел  какого-то  ее  родственника, тоже  была  не так  уж далека от
истины?  Может быть,  Толстой просто не хотел посвящать  широкую  публику  в
секреты своего ремесла и сознательно утаивал правду?  Я мог бы высказать тут
много  разных  догадок  и предположений. И  даже  сообщить некоторые  факты,
подтверждающие эти мои догадки.
     Но  чтобы  всерьез  ответить  на  этот  вопрос,   надо  провести  целое
расследование. И может быть, даже не одно.
     Взять,  скажем, какое-нибудь произведение  того же Толстого или другого
какого-нибудь  писателя и  проследить  по  письмам,  документам, черновикам,
свидетельствам современников, - как оно создавалось.
     Если вы прочли мое предисловие и еще не забыли, о чем там шла речь, вы,
наверно,  уже  догадались, что провести это расследование  я поручу  Шерлоку
Холмсу и его верному другу и соратнику доктору Уотсону.

КАК СОЗДАВАЛАСЬ ПОВЕСТЬ Л. Н. ТОЛСТОГО
     "ХАДЖИ-МУРАТ"?

     Расследование ведут Шерлок Холмс и доктор Уотсон

     Холмс курил свою знаменитую трубку и с интересом поглядывал на Уотсона,
который листал  какую-то книгу  и при этом хмурился,  вопросительно  вздымал
брови и недоверчиво хмыкал.
     -  Ну-с,  друг  мой,  так к  какому же выводу вы пришли?  - наконец  не
выдержал  Холмс.  -  Можно  ли  верить графу  Толстому и  рассматривать  его
Хаджи-Мурата как фигуру историческую? Или все это - просто красивая выдумка,
сочиненная с  единственной целью: растрогать, разжалобить нас, вызвать  наше
сочувствие к герою этой сентиментальной повести?
     - Вы просто дьявол, Холмс! Самый настоящий дьявол! - бурно отреагировал
на этот  вопрос  Уотсон. - Конечно, для такого проницательного человека, как
вы, не составило большого труда угадать,  о  чем я думал. Тем более что я не
делал секрета из того, что мои мысли в настоящий момент заняты повестью Льва
Толстого "Хаджи-Мурат", которую я только что с интересом дочитал  до  конца.
Но как,  черт побери, вам удалось  сформулировать возникший у  меня вопрос с
такой потрясающей точностью?
     - Ничего не может быть  легче, - улыбнулся Холмс, попыхивая  трубкой. -
Наблюдая  за  вами, я  заметил,  что,  дочитав  книгу  до  конца,  вы  вновь
обратились к ее началу. А в начале этого своего повествования Толстой, как я
хорошо помню,  говорит: "Мне вспомнилась одна давнишняя кавказская  история,
часть  которой  я видел, часть слышал  от очевидцев, а часть вообразил себе.
История эта, так, как  она сложилась в моем  воспоминании и воображении, вот
какая". Мудрено ли было предположить, что,  прочитав  эти толстовские слова,
вы  задались вопросом:  что же именно в этой рассказанной им истории Толстой
выдумал, то есть вообразил, а что было на самом деле?
     - Да, верно, - признался Уотсон. - Именно об этом я и подумал.
     - И  к какому же выводу пришли?  - повторил свой первоначальный  вопрос
Холмс.
     - Вывод нам подсказывает  сам Толстой. Он ведь прямо говорит: что-то он
видел сам,  что-то  слышал от  очевидцев,  а  что-то  вообразил.  При  таком
раскладе  резонно  предположить,  что  большую часть  рассказанного  в  этой
повести он все-таки выдумал. Что  же касается той части  истории, которую он
слышал от очевидцев...
     - Ну, ну? Что же вы замолчали? - подбодрил его Холмс.
     -  Вы  же   сами  знаете,  -  неуверенно  продолжил   Уотсон,   -   что
свидетельствам  очевидцев не  следует  особенно  доверять.  Существует  даже
поговорка: "Врет, как очевидец".
     -  Иными словами, - сделал вывод Холмс,  - вы  считаете,  что  история,
рассказанная   Львом  Толстым  в  его  повести  "Хаджи-Мурат",   не  слишком
достоверна?
     - Да, пожалуй. Во всяком  случае, я не считаю, что героя  этой  повести
можно  рассматривать как историческое лицо. Скорее он - плод  художественной
фантазии автора.
     -  Допустим, - согласился с Уотсоном Холмс. - Допустим, утверждая,  что
многое в этой истории им выдумано, Толстой сказал правду.
     - Что значит - допустим?  - возмутился  Уотсон. - Ведь не  хотите же вы
сказать, что Толстой сознательно ввел своих читателей в заблуждение?
     Этот возмущенный, а отчасти даже риторический вопрос  Холмс оставил без
ответа. Он подошел  к  своему  знаменитому  бюро, где  хранились  документы,
оставшиеся  от  множества  расследовавшихся  им  дел,  откинул  его  крышку,
выдвинул ящик и сказал:
     - Взгляните сюда, друг мой.
     Уотсон взял из рук Холмса толстую папку и, с  трудом разбирая выцветшие
буквы, прочел: "Материалы Хаджи-Мурата".
     - Ого! -  удивился он. - Неужели вся эта груда бумаг  связана с работой
Толстого только над одной этой маленькой повестью?
     - На самом деле их было гораздо больше, - ответил Холмс. - Здесь только
выписки из  исторических источников.  Взгляните на этот  лист.  Это перечень
вопросов,  ответы  на которые  Толстой  искал  лишь в  одной книге: "Сборник
кавказских горцев",  изданной в  тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году  в
Тифлисе.
     - Ну и ну!  -  изумился Уотсон. - Этих вопросов тут, я думаю, не меньше
сотни!
     - Сто тридцать четыре, - невозмутимо отреагировал Холмс. - Подсчитывать
нет нужды, поскольку все они тщательно перенумерованы. По пунктам. Вот пункт
первый:  о браках. Пункт  второй: свадьбы,  обряды,  похороны,  оплакивания,
гаданья, песни о мщении и удальстве. Пункт третий: приветствия, проклятия...
Пункт  пятый:  подробности жизни,  пища, учение... Пункт двадцатый: гуляния,
брачный  пир, зурна... Пункт двадцать седьмой:  разговоры. Двадцать восьмой:
вечерняя  молитва...  Пятьдесят  девятый:  костюмы  и  пляски...  Ну, и  так
далее...   Как   видите,   Уотсон,  работая  над   "Хаджи-Муратом",  Толстой
пользовался не только личными впечатлениями и рассказами очевидцев. Но книга
про обычаи и нравы кавказских горцев - это только начало.  Вот, взгляните...
Это   переписка   Толстого,   относящаяся  ко   времени   его   работы   над
"Хаджи-Муратом". Прочитав эти письма, вы убедились бы, что почти в каждом из
них,  к кому бы  оно ни было обращено, Лев Николаевич просит сообщить ему те
или иные сведения о Николае Первом.
     - И что же это значит?
     - Нетрудно угадать.  В  процессе  работы над  повестью  Николай  Первый
понадобился Толстому  в качестве одного из ее персонажей. И  вот он начинает
целую кампанию по  добыванию  интересующих  его  подробностей.  Вот  письмо,
адресованное   Львом   Николаевичем  его  старинной   приятельнице   графине
Александре  Андреевне Толстой,  бывшей фрейлине двора. Он просит ее дать ему
сведения о частной и домашней жизни Николая. Взгляните!
     Холмс извлек  из своего  досье листок  пожелтевшей от  времени бумаги и
протянул его Уотсону. Уотсон почтительно, как