к
это только возможно.
   И даже как невозможно.
   А Змееныш мертвой хваткой вцепился в преподобного Баня, удерживая того от
вмешательства, и бодисатва из  тайной  службы  рычал  и  выплевывал  соленые
ругательства портового сброда, соленые от слез и крови из прокушенной  губы,
потому что мастерства клейменого мастера сейчас не хватало, чтобы  заставить
взбесившуюся змею разжать кольца, окаменевшие на нем.
   И вздрагивал Маленький Архат, словно каждый удар, попадавший  по  повару,
попадал по нему.
   "Каким путем поведете вы  этого  беспутного,  Просветленного,  владеющего
безграничными сферами, - эхом отдавалось под сводами Лабиринта Манекенов,  и
весь  Шаолинь  испуганно  внимал  гулу  судьбы,  -  у  которого  победа   не
превращается в поражение и чья побежденная страсть  уже  не  продолжается  в
этом мире?!"
   Безумец Кармы полз - идти он больше не мог, последний удар раздробил  ему
колено, и обнажившаяся кость страшно белела во мраке.
   Но он полз.
   И волочил за собой диск.
   "Каким путем поведете вы этого беспутного,  -  кричали  восемь  столетий,
пронесшиеся над обителью, и скорбно молчали призраки во  главе  с  Бородатым
Варваром, - Просветленного, обладающего безграничными  сферами,  у  которого
нет ни привязанностей, ни желаний, сбивающих с дороги?!"
   Каким путем?
   А манекены все били и били...
   Исковерканное существо выбралось из мелькания  и  грохота  на  том  конце
галереи; оставляя за собой кровавый  след,  полураздавленный  червь  рывками
двинулся дальше, подолгу оставаясь на одном месте и содрогаясь в агонии,  но
время шло, червь дергался и полз вперед.
   Волоча за собой диск, чудом оставшийся невредимым.
   Вскоре он скрылся из виду.

***

   ...Долго, очень долго люди в Лабиринте не могли шевельнуться.
   Каким путем вы поведете...
   Застывшие манекены молчали.
   Они тоже не знали - каким?
   Наконец Маленький Архат шевельнулся, неловко сделал  первый  шаг,  словно
забыв, как это делается, и побрел обратно, в тайную комнату мумий.
   Малыш-инок не оглядывался, да это было и ни к  чему:  остальные  послушно
шли за ним.
   Лань Даосин поддерживал судью Бао; несколько раз Змееныш пытался с другой
стороны помочь идти выездному следователю, грузно навалившемуся  на  щуплого
даоса, но Железная Шапка только сверкал  очами  из-под  косматых  бровей,  и
лазутчик жизни отставал.
   Дойдя до заветной комнаты, малыш-инок надолго застыл на  пороге;  его  не
трогали, не пытались заглянуть через голову... Маленький Архат вытер слезы и
шагнул внутрь, уступая дорогу.
   Перед строем мумий навзничь лежал человек.
   Не похожий на человека.
   Как  безумец  Кармы,  монастырский  повар  Фэн  сумел  доползти  сюда   -
оставалось загадкой Лабиринта, одной из многих.
   Рядом с нелепо вывернутой головой  человека,  краем  касаясь  треснувшего
затылка, лежал диск из полированного ясеня.
   Между поваром и недвижным Бодхидхармой; как раз на середине.
   И трещина змеилась по дереву, вспарывая годовые кольца,  словно  страшный
удар расколол одновременно и голову, и диск.
   Поверхность   диска   была   чиста,   лишь   сбоку    робко    прилепился
один-единственный иероглиф.
   "Цзин".
   Чистое.
   Даос неуклюже взмахнул свободной рукой, и  на  ближайшей  к  поверженному
Фэну стене проявился смутный контур...

***

   Они стояли скудной цепью на холмах, на границе миров Желтой пыли.
   А равнина перед ними была пуста, и ветер качал пушистые метелки трав.
   Они стояли скудной цепью.
   И небожитель Пэнлая, стоявший под стягом с изображением осла и  надписью:
"Ваш покорный слуга", недоуменно озирался по сторонам.

***

   Маленький Архат наклонился и ладонью стер с треснувшего  диска  последний
иероглиф.
   - Пошли, - тихо сказал малыш-инок, не  зная,  что  в  эту  самую  секунду
государь Хун Ци счастливо расхохотался  знакомым  смехом,  разбил  о  перила
Тайхэдяня диск из белой яшмы и острым краем перерезал себе горло.
   Завершив Эпоху Обширного Благоденствия.
   - Пошли, - повторил Маленький Архат.
   Но еще долго они стояли без движения, рядом с мумиями и безумцем Кармы; а
ветер на стене все играл с травами, осыпая светящийся пух...

7

   Этой ночью патриарху Шаолиня,  похожему  на  журавля  старику,  приснился
удивительный сон.
   Удивительный еще и тем, что снов престарелый  отец-вероучитель  не  видел
вот уже... много, очень много лет.
   Ему приснилось, будто стоит он пополудни  в  совершенно  пустынном  дворе
монастыря, рядом с кухней,  почему-то  не  удивляясь  отсутствию  братии,  а
неподалеку, на каменном парапете, примостился одетый  в  синий  халат  Будда
Шакьямуни и играет сам с собой в облавные шашки.
   Отец-вероучитель подошел ближе и встал за спиной одинокого игрока.
   Доска-шашечница Просветленного, Сиддхартхи, Сидевшего под  древом  Бодхи,
Победителя Мары, вопреки всем правилам была круглой, а на двухцветных шашках
красовались небрежно написанные иероглифы "цзин" и "жань".
   - Ты умеешь шевелить ушами? - не оборачиваясь,  спросил  Будда,  и  вдруг
одним движением смешал шашки в кучу.
   - Умею, - уверенно ответил патриарх, глядя,  как  шашки  одна  за  другой
скатываются с доски на парапет с парапета - на землю и разбегаются по  всему
двору на коротеньких кривых ножках.
   Он никогда не пробовал шевелить ушами, но сейчас это было не важно.
   - Хорошо, - задумчиво пробормотал Будда Шакьямуни, и его собственные  уши
- удлиненные, с изящно оттянутыми вниз мочками - медленно задвигались.
   Более прекрасного зрелища отец-вероучитель не видел за всю свою жизнь.
   Проснувшись,  патриарх  обители  некоторое  время  лежал  без   движения,
вспоминая сон.
   "Сегодня что-то произойдет,  -  подумалось  ему.  -  Сегодня  обязательно
что-то произойдет..."
   После  окончания  рассветной  медитации,  общей  для   всей   братии,   к
отцу-вероучителю подошел встревоженный наставник Лю.
   - Трижды прошу прощения, великий учитель Закона, - запинаясь, что на него
было  совсем  непохоже,  произнес  огромный,  как  слон,  учитель  воинского
искусства. - Но нынешней ночью мне снилось... мне снился...
   "Будда! - чуть не вырвалось у патриарха. - Спрашивал: умеешь ли  ты,  Лю,
шевелить ушами?!"
   - Мне снился  Лабиринт  Манекенов,  отец-вероучитель.  Мне  снилось,  что
огромная змея свила там гнездо, и  змееныши  теперь  расползаются  по  всему
подземелью. Я встал очень обеспокоенным, отец-вероучитель...
   Их разговор прервал один из наставников-шифу.
   Церемонно извинившись, он сообщил, что кому-то из монахов послышался шум,
доносящийся из монастырских подвалов - и даже, похоже, из самого Лабиринта.
   Еще месяц назад патриарх мог бы оставить это без внимания - мало  ли  что
мерещится братьям? Но сейчас, в преддверии осады...
   Не прошло и получаса, как братия столпилась у входа  в  подвалы.  Первыми
стояли наставники-шифу и клейменые сэн-бины, вооружившиеся пестро, от парных
боевых колец до двуручных клевцов - "тигры и  драконы"  давно  уже  доказали
свое  право  иметь  любимое  оружие;  следом  взволнованно  переговаривались
"опоясанные", сжимая сабли и прямые мечи, а за ними уже вовсю шумели молодые
монахи.
   Шум успел достичь апогея, а наставник  Лю  совсем  было  собрался  первым
спускаться  вниз,  выставив  вперед  одновременно  алебарду  и   секиру   на
укороченном древке -  парное  оружие,  которым  мог  сражаться  только  этот
гигант; но внешняя дверь подземелий неожиданно открылась, и детская  фигурка
появилась в самом низу лестницы.
   - Что... что это означает? - ошалело выдохнул наставник Лю,  отступив  на
шаг.
   - Явление антивирусной программы из  загрузочного  сектора,  -  отозвался
Маленький Архат, обессиленно выбираясь наверх.
   Он очень устал - секретный выход из  комнаты  мумий  почему-то  отказался
открыться, пришлось идти через Лабиринт, и хотя проклятое подземелье на этот
раз даже не подумало угостить их  хоть  какой-нибудь  каверзой  (бревно  над
шелковой нитью, стрела из боковой ниши и те почему-то не сработали!), но все
равно путь измотал Маленького Архата до предела.
   - Что?.. - глупо повторил наставник Лю.
   Только что он второй раз в жизни порезался о лезвие собственной алебарды;
первый раз случился тридцать восемь лет  тому  назад,  когда  юный  инок  Лю
впервые взял в руки оружие.
   - Это  такой  "гун-ань",  Лю,  -  вместо  малыша  пояснил  идущий  следом
преподобный Бань. - Специально для  тебя.  Сумеешь  найти  ответ  -  станешь
Буддой. Да не стой ты столбом, лучше помоги почтенному Ланю вытащить судью -
надорвется ведь даос...
   И наставник Лю, сложив оружие  на  землю,  послушно  отправился  помогать
даосу.
   Говорят, в конце жизни главный воинский наставник все-таки  сумел  решить
заданный Маленьким Архатом "гун-ань", и с тех пор до самого последнего  часа
с лица мастера Лю не сходила блаженная улыбка.
   Так и ушел в Нирвану, радуясь.

ЭПИЛОГ

   Человеческие души равной мерою не мерьте...
   Шота Руставели

   В первый год правления государя Чэн  Хуа  под  девизом  Эра  Завершенного
Преобразования, спустя ровно сорок лет после описываемых событий, судья  Бао
без страха поймет, что срок его земной жизни подошел к концу.
   И то сказать - зажился, пора и честь знать...
   В последнее время выездного следователя (впрочем, давно уже  вышедшего  в
отставку) допекали невыносимые боли в груди, старые ноги отказывались носить
безобразно  растолстевшее  тело,  и  родственникам  приходилось   заказывать
паланкин, когда судью  Бао  приглашали  в  управу  для  консультаций.  Такое
случалось все реже и реже, судья втайне был даже рад этому  и  часто  просил
поставить выносную кровать на  веранду,  где  лежал  целыми  днями,  любуясь
стоящим посреди двора алтарем с фигурками восьми небожителей.
   Первый Сын Вэнь - давным-давно уже чиновник четвертого  ранга  Бао  Вэнь,
занимавший должность  провинциального  администратора-сюаньилана  -  отлично
знал: в такие часы отца лучше не беспокоить! И отсылал шумную гурьбу внуков,
внучек и внучатых племянников играть где-нибудь в другом месте.
   Именно Вэнь и обнаружит пасмурным осенним вечером, еле слышно  взойдя  на
веранду, что отец уже покинул мир Желтой пыли, успев окоченеть; а  на  губах
судьи Бао, теперь уже покойного судьи Бао, играет легкая улыбка.
   И плач со стенаниями поселятся в доме.
   Церемонию погребения Бао Драконовой Печати  запомнит  весь  Нинго.  Будет
сожжено  великое  множество  жертвенных  денег,  роздано  без  числа  связок
медяков, в управе объявят трехдневный  траур,  сам  начальник  уезда  почтит
своим присутствием поминальный ужин, кипарисовая дщица с перечнем  заслуг  и
титулов достойного сянъигуна воспарит над надгробием в Зале Предков, где еще
с утра внесут изменения в центральную надпись.
   "Усыпальница предков чиновника четвертого  ранга  Бао  Вэня"  -  вот  что
напишут там.
   А когда весь Нинго уже будет мирно спать, на семейном кладбище, прямо  на
белом кирпиче стены  Залы  Предков,  проявится  рисунок:  ханчжоусские  ивы,
обильно цветущие не по сезону, ряд внешних укреплений неподалеку от горбатых
деревьев, ущербная луна над вершинами Суншаня...
   Прямо из рисунка неторопливо выйдут  четверо:  три  буддийских  хэшана  в
одинаковых шафрановых кашьях и один даос в драном халате.
   Похожую на рыбий хвост железную шапку даос будет держать в руках, и  свет
луны отразится в обширной лысине пришельца.
   Один из монахов, престарелый праведник, приближающийся к вековому рубежу,
сядет на принесенную с собой крохотную скамеечку,  да  так  и  просидит  все
время, пока двое его собратьев примутся готовить тризну,  возжигая  свечи  и
развешивая на подставках ритуальные  гонги  и  колокольчики.  Угольно-черные
глаза старца, подобные двум озерцам  среди  россыпи  скал,  будут  неотрывно
следить за спутниками, и при первом звяканье колокольчика в них  промелькнет
странный янтарный отблеск - непрошеная слеза? Лунный блик? Кто знает?!
   Только  дернется  невольно  правая   рука,   обнажившись,   и   оскалится
вытатуированный на ней тигр.
   Наконец все закончится, даос взмахнет рукавом перед тем,  как  пригласить
всех войти обратно в стену, и никто в спящем городе так  и  не  узнает,  что
нынешней ночью в Нинго побывал сам патриарх Шаолиня Чэнь  Цигуань,  которого
оба сопровождавших монаха - клейменый старец и его почти что  ровесник,  чье
лицо было совершенно невозможно запомнить, -  называли  почему-то  Маленьким
Архатом.
   - На седьмую седьмицу я навещу его, - непонятно скажет даос, до  половины
погрузившись в белый кирпич. - Что-нибудь передать?
   - А почему не раньше? - спросит Маленький Архат. - Почему не завтра?
   - Ты прямо как Янь-ван! - возмутится даос. - Этому тоже неймется - почему
не завтра, почему не послезавтра... Я, между прочим, и Князю Темного Приказа
заявил, и тебе повторю: дайте человеку отдохнуть!  Не  успел  помереть,  уже
торопят...
   Никто не станет спорить с желчным даосом  -  не  так  давно  Лань  Даосин
выплавил-таки киноварную пилюлю бессмертия, проглотил ее и с  тех  пор  весь
остаток вечности будет страдать расстройством желудка.
   Что характера не улучшает.
   Луна плеснет горсть лучей на гладкую белую стену Залы Предков, ничего  не
обнаружит, удивится и спрячется за облако.
   До того суматошного дня, когда Шаолиньский монастырь снова  погрузится  в
пучины политики и радения о благе государства, когда один из претендентов на
патриаршество опрометчиво уедет в столицу и займет там видный военный  пост,
предложенный ему Сыном Неба Ван Ли, а второй  станет  патриархом  обители  и
примется усердно поставлять Поднебесной бритоголовых сановников, - до  этого
дня останется ровно сто десять лет.
   История смешлива, как начинающая потаскушка - спустя три века после того,
как  диск  преподобного  Фэна  дал  трещину,  маньчжурский  император  Канси
повторит во всеуслышание:
   - Шаолинь должен быть разрушен!
   И через месяц погибнет при удивительных обстоятельствах, так и  не  успев
двинуть войска на обитель.
   Зато преемник безвременно почившего  государя  упрямо  прикажет  сровнять
мятежный  монастырь  с  землей.  Первая  карательная  экспедиция  завершится
сокрушительным  провалом,  но  во   второй   раз   монах-изменник   проведет
правительственный отряд через укрепления, а  в  последний  момент  отчего-то
кинется в схватку с самими маньчжурами и погибнет вместе  со  ста  двадцатью
восемью монахами-воителями.
   В  трактате  "Десять  тысяч   драгоценностей"   упомянут   мельком,   что
изменника-безумца звали Фэном, и  уродство  его  облика  отвращало  от  себя
взгляды людей. А демоны Темного Приказа будут шептаться украдкой, что в день
резни во дворе прославленной обители без видимой причины вспыхнул  и  сгорел
дотла свиток  -  да-да,  тот  самый  свиток,  только  давайте  вполголоса!..
Впрочем, князь Яньло не станет наказывать оплошавшего булана;  лишь  постоит
молча, дунет - и пепел запорошит Владыке глаза.
   Спастись удастся лишь пятерым клейменым сэн-бинам; а  спустя  еще  двести
лет двое не поладивших меж собой местных генералов подожгут обитель,  и  она
будет гореть сорок дней.
   Маньчжуры убьют  монахов  и  этим  ограничатся  -  вскоре  власти  заново
отстроят и обласкают Шаолинь; китайские же генералы ополчатся на строения.
   Шестнадцать внутренних храмов и бесчисленное множество прочих сооружений,
от крыш до подвалов, обратятся в пепел. И просвещенные офицеры  XX  столетия
нашей - теперь уже и  впрямь  нашей  -  эры...  вздрогнут  господа  офицеры,
попятившись, а руки их непроизвольно  потянутся  взять  под  козырек,  когда
клубы дыма над пылающим Шаолинем на миг сложатся в  гигантскую  тень;  огонь
безвеких глаз Бородатого Варвара гневно полоснет по варварам  цивилизованным
- и в следующее мгновение с ужасающим грохотом обрушится крыша Зала Закона.
   Впрочем, свидетели промолчат.
   История смешлива - одного из бежавших от маньчжурского погрома сэн-бинов,
прославившегося  позже  жесткими  атаками  в   старошаолиньской   манере   и
стремительными змеиными укусами в завершение боя...
   Этого монаха звали Цай.
   Лазутчики жизни - это те, кто возвращается.
   И великий учитель Сунь-цзы, которого без устали обязан цитировать  любой,
мнящий себя стратегом, здесь абсолютно ни при чем.

   Апрель - август 1996 г.