заначке  и  поношенный  тюфячок,   и
латаное-перелатаное одеяльце, и изголовьице из обожженной глины - запасливый
старичок оказался!
   Стонал, сердечный, а ушко востро держал, топорщил из-за полотенца!
   Небось надеялся отвлечься от скорбей зубовных рассказом про  удивительных
лазутчиков...
   - Вверх прыгают - на верхушку клена с одного прыжка! Под  водой  сидят  -
сутками! В замок прокрадутся - утром встанешь, а ты уже зарезан! Собственную
руку изо всех суставов вынимают! В три  раза  длинней  становится!  Треснешь
такой ручищей из-за угла, и гирьки  на  цепи  не  надобно!  Вот  они  какие,
ниндзя!
   И начальник еще раз со вкусом повторил название иностранных чудо-шпионов.
   - А по небу они, случаем, не летают? -  поинтересовался  рябой  стражник,
тщетно пытаясь выдоить из пустой корчаги хоть каплю вина.
   Пить на посту запрещалось,  но  караульщикам  было  не  впервой  обходить
запреты - особенно если новый палач сам выставляет разгонное угощеньице!
   - Летают! - с уверенностью подтвердил рассказчик.
   - И все укусить норовят, - рассеянно добавил  Змееныш,  обматывая  паклей
треногу крохотных тисочков.
   - Что?!
   - Да ничего, это я просто... племянник у меня есть,  маленький  совсем  -
как комара или муху увидит, давай криком кричать: "Летает!  Летает!  Укусить
хочет!" Вот к слову и вспомнилось...
   Возмущению  начальника  караула  не  было  предела.   Змееныша   осудили,
заставили тридцать три раза извиниться, подтвердить, что ничего худого  и  в
мыслях не держал, что  просто  оговорился  с  устатку  и  непонимания,  а  в
наказание пришлось выслушать длиннейшую историю про славного ниндзя, который
неделю просидел в отхожем месте, дыша через трубочку, дабы приколоть  копьем
местного князя.
   Змееныш выслушал и восхитился.
   К этому времени старик писарь уже давно храпел в своем уголке, следом  за
ним стали мирно посапывать и стражники, начиная с рябого; один начальник все
крепился, все рассказывал...
   Наконец заснул и он.
   Змееныш неслышно поднялся на ноги и в два шага оказался  возле  стола.  В
руках Цай держал объемистую тыкву-горлянку  с  водой.  Он  тщательно  промыл
винные корчаги, а опивки слил обратно в тыкву и засунул ее в мешок.
   Лазутчику  вовсе  не  улыбалось,  чтобы   завтра   какой-нибудь   опытный
следователь учуял на дне корчаг остатки сонного  снадобья,  которое  он,  не
жалея, насыпал в вино.
   А так - ну, упились охраннички, с них и спрос...
   Вскинув на плечо мешок с инструментом, Змееныш даже  не  стал  обыскивать
спящих с  целью  отыскать  ключи  от  темниц.  Просто  постоял  немного  над
начальником и подумал, что покойная  бабка  Цай  наверняка  не  одобрила  бы
методы удивительных "крадущихся демонов". Слишком сложно... хотя  во  многом
правда - полжизни сидишь в дерьме по самую макушку!
   И все-таки - руку из суставов... ишь ты!
   Надо будет попробовать.
   Небось спину такой рукой чесать, особенно  если  ногти  длинные,  -  одно
удовольствие!

6

   ...Канга невыносимо давила на истерзанные плечи.
   Когда в замочной  скважине  заскрипело  -  осторожно,  испытующе,  словно
змейка со стальной чешуей скользнула в  незнакомый  лаз,  -  монах  даже  не
шевельнулся.
   Он сидел у стены,  скрестив  ноги;  исхудавший,  прямой,  неподвижный,  и
постороннему взгляду трудно было определить, дышит он или уже давно  покинул
сей приют скорбей.
   Лицо,  вырубленное  из  угловатого  куска  дерева   неизвестной   породы,
оставалось отрешенно-равнодушным, и холод  сырой  стены  поглаживал  зябкими
ладонями спину, обласканную батогом.
   Назойливая змейка  с  легким  скрежетом  продолжила  исследование  замка,
покусывая  металлические  внутренности  острыми  зубками,  выгрызая  крупицы
неподатливой плоти, заставляя осыпаться мельчайшие частицы... язычок жала на
миг показался в дверной щели и тут же выскользнул, а с той стороны донеслось
слабое погромыхивание - так отзывается  гром  из-за  горного  хребта,  когда
грозой еще даже не пахнет, и  только  сухие  зарницы  изредка  пробегают  по
безмятежному небосводу.
   Дверь открылась без скрипа.
   Змееныш спрятал инструменты обратно в мешок и неожиданно для себя  самого
вспомнил свое первое дело. Тогда ему поручили тайно  выкрасть  из  областной
темницы Линъаня знаменитого гадальщика по прозвищу Бирюзовый Дин.  Гадальщик
прогневал местного правителя уезда - напророчил ему неприятности по  службе,
и те не замедлили явиться, - в результате чего Дин был ложно обвинен в краже
чужой жены и брошен за решетку.  К  несчастью,  в  Линъань  почти  сразу  же
приехал  столичный  цензор  (как  продолжение  служебных  неприятностей),  и
правитель испугался разоблачения в  лжесвидетельстве  и  самоуправстве  -  у
Бирюзового Дина могли найтись влиятельные покровители.
   Собственно, именно правитель и поручил  Змеенышу  инсценировать  побег  и
отвезти Бирюзового Дина в Шаньси, где гадателя уже ждали  в  дарованном  ему
домике.
   Домика и всякого прочего имущества должно было с избытком хватить,  чтобы
гадатель, во-первых,  прекратил  скитаться  и  открыл  собственное  дело;  а
во-вторых, чтобы раздумал обижаться на опрометчивый поступок правителя.
   Именно во время первого дела Змееныш выкрал  у  стражи  связку  ключей  и
долго ковырялся в замке, подбирая нужный; естественно, нужным оказался самый
последний ключ, но ржавый замок и ему-то не  захотел  подчиниться  сразу,  и
пришлось сперва прикидывать силу нажима, потом угол поворота...
   Эх, молодо-зелено!
   Лазутчик сунул весьма пригодившийся ему палаческий инструмент  обратно  в
мешок и подошел к монаху.
   Тот по-прежнему не двигался.
   Змееныш замялся: он не знал, как ему называть узника - преподобным  Банем
или наставником Чжаном? В конце концов Цай решил  не  забивать  себе  голову
подобной ерундой. Из Шаолиня он выходил  с  Банем,  значит,  и  в  Восточных
казематах сидит именно
   Бань.
   - Вставай, - просто сказал Цай. - Пошли.
   Угольно-черные глаза монаха  раскрылись  и  спокойно  оглядели  стоявшего
напротив Змееныша с ног до головы.
   Если вначале у Цая и были сомнения насчет того, что монах  узнает  его  в
новом обличье, то теперь они развеялись полностью.
   - Зачем ты это делаешь? - негромко спросил преподобный Бань.
   Спросил с интересом, не торопясь, как если бы увидел  на  дороге  малыша,
лепящего из песка маньтоу с глиняной начинкой.
   - Потому что ты невиновен, - ответил Змееныш.
   В темнице стало совсем тихо - стены, потолок, крысиные норы и капли  воды
на пористых стенах прислушивались к небывалому разговору двух человек,  один
из которых был в шейной канге-колодке, другой же -  с  палаческим  мешком  в
руках.
   - Ты не прав. Я виновен во многом. И поэтому не пойду  с  тобой.  Подумай
еще раз - зачем ты это делаешь?
   - Потому что ты спас мне жизнь. А я привык платить долги.
   - Я спас жизнь многим. И отнял у многих. Твои долги меня  не  интересуют.
Это не повод менять одно жилище на другое. Подумай  еще  -  может,  найдется
хоть одна причина.
   - Ты - мой наставник.
   - Тогда ты должен слушаться меня, А я говорю: уходи.
   - Мы вместе вышли из Шаолиня. И вместе вернемся... или не вернемся.
   Монах еле слышно рассмеялся:
   - Я уходил из обители с безобидным иноком, спасал  от  смерти  лазутчика,
отвечал в допросной зале палачу - и у всех этих людей  был  один  и  тот  же
взгляд. Уходи.
   Змееныш не ответил.
   Он полез в мешок, извлек тисочки, молоток, клещи... затем  приблизился  к
монаху и стал возиться с его кангой.
   Бань не мешал, но и не помогал.
   Через некоторое время канга упала на пол.
   Монах не пошевелился, хотя любой на его месте стад бы разминать  затекшие
шею и плечи.
   - Что ты собираешься  делать  теперь?  -  с  любопытством  спросил  он  у
Змееныша.
   - Немного отдохнуть, - ответил Цай. - А потом увести одного лысого дурака
силой. Я волоком протащу его от Бэйцзина до Хэнаня, заставлю сосчитать  лбом
все ступеньки монастырских лестниц и верну патриарху. А потом пойду и полдня
буду отмывать руки родниковой водой.
   Бань в голос расхохотался и поднялся на ноги.
   Пошатнулся.
   Но устоял.
   - Пошли, - сказал монах. - Вернемся в обитель -  выдам  тебе  официальную
гуаду о просветлении. Будешь показывать тем, кто не поверит.
   - Все равно не поверят, - проворчал Змееныш.

7

   И сквозняки шарахнулись, скуля, когда  две  тени  беззвучно  ринулись  по
коридорам.
   Змееныш Цай слегка придерживал шаг  -  чуть-чуть,  ровно  в  меру,  чтобы
измученный пытками монах этого не заметил. Таких людей,  как  сэн-бин,  было
труднее всего вытаскивать из разных  переделок.  Лазутчик  имел  в  виду  не
только что состоявшийся разговор  -  хотя  и  это,  конечно...  Проще  всего
спасать самого обычного человека: лавочника, гадателя, краденую  жену  -  ты
всегда знаешь предел их скромным возможностям, рассчитывая исключительно  на
себя, но зато и не  ждешь  от  спасаемых  никаких  неожиданностей.  Их  надо
перетаскивать через ямы,  защищать  от  врагов,  прятать,  ждать,  пока  они
восстановят дыхание или прекратят жаловаться на несправедливости  жизни;  но
при этом ты уверен, что гадатель не кинется в безнадежную драку, а  краденая
жена не станет бравировать перед тобой своей выносливостью  и  в  результате
вывихнет себе лодыжку.
   Простые люди - словно промасленный фитиль: всегда видно, сколько  сгорело
и сколько еще осталось.
   Гораздо хуже возиться с героями-недоучками, норовящими все время доказать
своему спасителю, что могли бы обойтись и без него. Ну,  в  крайнем  случае,
считают на равных с собой - и  тогда  приходится  спасать  пустозвона  и  от
опасностей, и от него самого.
   Эти горят, как праздничный фейерверк: то вспышка, то темнота,  то  что-то
не вышло, и вместо разноцветных искр - вонь и шипение.
   Но истинное проклятие - работать с такими людьми, как  преподобный  Бань.
Во-первых, невольно  расслабляешься,  чувствуя  рядом  действительно  мощную
поддержку; во-вторых же, никогда не знаешь заранее, в какой момент  наступит
предел немалым силам твоего спутника.
   Вот еще мгновение назад он смеялся в лицо  палачу  и  бегал  после  пыток
резвей вспугнутого зайца, а вот уже сидит, привалившись к стене, и улыбается
мертвым лицом.
   Как щепоть пороха: мгновенное полыхание - и конец.
   На бегу  Змееныш  машинально  прислушивался  к  дыханию  монаха.  Ровное,
ритмичное... как учил тогда, на лодке, так сам и дышит... хотя, пожалуй, еще
месяц назад лазутчику вообще не удалось бы ничего  расслышать.  Значит,  еще
немного  сбавим  ход...  теперь  по  лестнице,  направо,  налево,  снова  по
лестнице... за углом караулка, где  спят  доблестные  охранники...  Змеенышу
повезло.
   А может быть, Цай счел это везением за неимением лучшего.
   Когда  из  караулки  неожиданно  выбрался  человек,   лазутчик   двигался
достаточно медленно, чтобы это не застало его врасплох, и достаточно быстро,
чтобы не дать вмешаться преподобному Баню. Монах непременно свернул  бы  шею
старику писарю, а это уж было бы и  вовсе  ни  к  чему:  лучше  пусть  потом
очухавшийся  старикашка  поможет  рассказывать  оплошавшему   начальнику   о
"крадущихся демонах", нагрянувших в  Восточные  казематы  со  своих  далеких
островов.
   Язык без костей, его из суставов вынимать не нужно...
   Походя Змееныш Цай мазнул ладонью по писарскому горлу, остро  и  уверенно
коснувшись дряблой, стариковской плоти - пусть  отдохнет  крючкотвор,  пусть
забудет до утра и о больных зубах, сколько их там у него еще осталось,  и  о
ночных призраках...
   Пол ушел у лазутчика из-под ног, стены накренились, словно прогневавшиеся
демоны Преисподней качнули темницу, решив  всласть  натешиться  человеческой
кутерьмой; в глазах на миг стало темно, и чужие холодные  пальцы  беспощадно
уперлись в ямочку между ключицами и в основание черепа.
   Святой  Сестрице,  тысячелетней  развратнице-оборотню,  наверное,  сейчас
икнулось в тюрьме ада Фэньду - Чернобурка отлично помнила похожую хватку!
   Монах  замер,  что  называется,  на  середине  прыжка.  Уж  кому-кому,  а
преподобному Баню не надо было объяснять:  еще  движение,  и  ему  доведется
бежать из Восточных казематов в одиночестве. Потому что удивительного писаря
монах непременно отправит к предкам, нет в Поднебесной таких  писарей,  чтоб
выдержали открытый бой с клейменым сэн-бином! - но Змееныша это не оживит.
   Устоявший перед сонным зельем старик писарь молчал, удерживая согнутого в
три погибели Цая, и пристально смотрел на монаха.
   Взгляд его сильно напоминал взгляд древесного удава: рыбьи чешуйки  между
припухших век, стоячий омут, в котором ничего нельзя прочитать.
   Обмотанное полотенцем лицо странным образом усиливало сходство с  большой
змеей.
   Сытой?
   Голодной?
   Охотящейся?!
   - Вы не туда бежите, - бесцветным голосом  произнес  старик.  -  Верхними
ярусами вам не выбраться - там  как  раз  смена  караула.  Разве  что  через
допросную залу... пойдемте, я попробую провести.
   И, отпустив Змееныша, неспешной рысцой затрусил по  коридору  в  обратном
направлении.
   Слегка задев плечом окаменевшего Баня.
   Вторым мимо монаха пробежал Змееныш Цай, на ходу растирая ноющую шею.
   Преподобный Бань вздохнул и продолжил прерванный путь к свободе.
   Они опоздали.
   Когда все трое влетели в допросную залу -  через  другую  дверь  туда  же
вошли семь стражников, идущих сменить уснувших собратьев.
   Шедший впереди начальник отшвырнул ногой дубовый табурет, на котором  еще
вечером сидел один из подмастерьев, коротко  скомандовал  -  и  семь  лезвий
тяжелых алебард уставились на непрошеных гостей.
   Полукруг отточенной стали грозно  двинулся  вперед,  тесня  замешкавшихся
людей.
   Двоих.
   Потому что писарь мгновенно исчез, растворился в сумраке углов, затканных
ажурной паутиной.
   Отброшенный  табурет  прогромыхал  по  грубым  плитам   пола   и   ударил
преподобного Баня в колено.
   Монах задумчиво посмотрел на стражу и наклонился.
   Когда Змееныш Цай, монах обители близ горы  Сун  и  объявившийся  невесть
откуда  старик  писарь  вышли  из  допросной  залы,  там  оставалось  семеро
стражников и одна треснувшая табуретка.
   - Наставник Лю был бы очень недоволен, -  пробормотал  преподобный  Бань,
вытирая кровь с плеча, оцарапанного алебардой.
   - Что? - не понял Змееныш.
   - Ничего. Сунь-цзы тоже был великий  полководец,  но  зачем  же  табуреты
ломать?
   И монах зло покосился на свои руки, украшенные знаками тигра и дракона.
   Руки слегка дрожали.
   Взгляд монаха окаменел, и дрожь унялась.

8

   - Вас догонят, - скучно сказал писарь, когда они оказались во  внутреннем
дворе казематов и приблизились  к  забору  высотой  в  полтора  человеческих
роста. - Если будете бежать оба, вас обязательно догонят.
   Сказав это, он  немного  постоял,  потом  размотал  полотенце  и  в  упор
взглянул на Змееныша.
   -  Ты  знаешь,  что  делать?  -  тихо  спросил  старик  писарь,  немощный
бумагомарака с абсолютно незапоминающимся лицом.
   Высокие  скулы,  чуть  припухшие  веки,  нос  с  горбинкой,   ямочка   на
подбородке... а отвернешься, и мгновенно забыл! То есть,  конечно,  помнишь:
ямочка, высокие скулы... но эти слова перестают складываться в лицо.
   - Ты знаешь, что делать? - повторил писарь, и звук его голоса  неожиданно
отвердел, как черенок длинной трубки из одеревеневшего корня ма-линь.
   - Знаю, - ответил Змееныш.
   Лазутчику очень хотелось добавить еще одно слово -  простое  и  привычное
даже для годовалого младенца! - но он не мог. Язык  не  поворачивался,  губы
немели, и в горле вставал шершавый комок.
   - Хорошо, - кивнул старик и не спеша пошел обратно.
   В глубь Восточных казематов, разбуженных грохотом боя в допросной зале  и
начинавших шумно закипать, как забытый на жаровне чайник.
   Промедли - и обжигающий пар сорвет крышку. вырвавшись наружу.
   - Кто это был? - Бань тронул Змееныша за руку.
   - Мой отец.
   Непроизнесенное миг назад слово вдруг далось легко и просто.
   - Как... как ты узнал?!
   - По клейму на руках, - непонятно отозвался Змееныш.
   И позволил себе еще несколько драгоценных секунд смотреть вслед  Ушастому
Цаю, которого никто не знал в лицо; даже его жена, даже его сын.
   Впрочем, теперь уже нет - сын знал.

***

   ...Не слушая возражений, Змееныш Цай подсадил монаха на забор  и  наскоро
сообщил ему, куда следует направиться, выбравшись на южную окраину.
   Потом торопливо извлек  из-за  пазухи  маленькое  лезвие  без  рукояти  -
палаческий мешок с инструментом Цай опрометчиво оставил в темнице.
   Скрести макушку  насухо  было  изрядно  больно,  порезы  кровоточили,  но
сейчас, ночью да еще при спрятавшемся за облачко месяце, это было неважно.
   С криками вывалившая во двор стража отчетливо увидела, как голый по  пояс
человек неуклюже карабкается на забор, - именно  так  и  подобает  двигаться
тому, кто изнурен заключением и пытками.
   Когда беглец оказался на гребне забора, звездный свет отразился от бритой
головы - и стражники уверенно кинулись в погоню.
   Если монаху-изменнику  удастся  его  безумная  затея  -  не  поздоровится
никому. Государь не  простит  коменданта  казематов,  комендант  не  простит
начальников караулов, начальники не простят...
   Ничего, после недели батогов далеко не уйдет!..  Вон  он,  вон,  за  угол
свернул!.. Держи смутьяна!
   Вскоре по всем близлежащим кварталам застучали колотушки и гонги:  ночные
Быстрорукие бросали  обход  и  спешили  присоединиться  к  увлекательнейшему
занятию - охоте на человека.

9

   Лысый Карлик, матерый вышибала из клана  "сидящих  спокойно",  был  очень
удивлен, обнаружив бесчувственного монаха у самых дверей заведения, где имел
сомнительную честь служить. Шел третий час после  полуночи,  и  было  трудно
предположить,  что   инок-гулена   собрался   выкурить   на   сон   грядущий
трубку-другую опиума. Особенно, если он  только  что  ножищами  вовсю  пинал
дверь - и весьма громко, надо заметить! - а теперь валяется, падаль падалью,
и готов с минуты на минуту удалиться в свою Нирвану.
   Подсветив себе лампадкой, Лысый Карлик уже собрался уйти, оставив  монаха
на произвол судьбы, но тут взгляд Карлика  упал  на  правую  руку  странного
гостя.
   Вышибала вихрем метнулся назад в притон и в самом скором времени  выбежал
обратно с самострелом в руках.  Причем  заряженным  не  обычным  шариком  из
твердой глины, предназначенным для успокоения шумных клиентов, а  свинцовым,
боевым.
   Явись сейчас прямо сюда Князь Темного Приказа, Владыка Яньло, и предложи:
"Подойди-ка, друг-вышибала,  к  несчастному  да  помоги  ему  оказаться  под
крышей!" - Лысый Карлик  ухмыльнулся  бы  щербатой,  как  изношенный  топор,
ухмылкой и ответствовал:
   - Нет уж, уважаемый! Посули вы мне даже возродиться Первым  министром,  и
то я не подошел бы близко к клейменому сэн-бину, особенно  после  того,  что
сотворил с тайной канцелярией Сын Неба, государь
   Хун Ци!
   А так, с самострелом и издалека, - совсем другое дело!
   Дверь скрипнула, и наружу выбрались двое дружков Лысого Карлика;  вернее,
дружок и подруга, рыночный сборщик  мзды  Хоу  Жадная  Утроба  и  доверенная
воспитанница Гиблой Доченьки,  имени  которой  никто  не  знал,  а  называли
просто: Доченька-Вторая.
   Жадная  Утроба  тоже  тащил  с  собой  заряженный   самострел,   а   руки
Доченьки-Второй прятались за отворотами халата, там, где скрывалась  кожаная
перевязь с метательными ножами.
   - Вот он! - победно рявкнул Лысый Карлик.  -  Лежит,  паскуда!  А  ну-ка,
братки, давайте свяжем его как следует и сдадим завтра Быстроруким! Я думаю,
государевы люди не поскупятся на награду за поимку беглого кознодея!
   Идея пришлась всем по сердцу, однако связывать не торопились -  никто  не
спешил подходить первым.
   Доченька-Вторая предложила было позвать на подмогу  кого-нибудь  еще,  но
Жадная Утроба категорически не захотел делить возможную награду.
   Сош