торые  по  разным
причинам не открыли собственную школу, не имели близких родственников, чтобы
превратить свое искусство в семейное достояние,  и  не  были  расположены  к
тому, чтобы сделаться бродячим учителем. Продавая за плату -  и  немалую!  -
свои услуги, они нанимались к богатым купцам или странникам,  не  жалующимся
на достаток, но желавшим сберечь в неприкосновенности  собственную  шкуру  и
имущество. Даже жаргон у охранников был особый, чем-то  напоминающий  хитрые
словечки лесных братков: товар звался коротко и емко - "бяо",  сам  охранник
носил прозвище "бяо-ши", купеческая повозка - "бяо-чэ"... Ну а если отданный
под охрану товар все-таки оказывался разграблен, то это  называлось  "кинуть
бяо".
   Злые языки утверждали, что "кидались" доблестные охранники в основном  по
предварительному сговору с бандитами. Иначе чем объяснить то, что  разбойное
нападение  на  товар  или  путника  под  охраной  бяо-ши  мгновенно   вместо
намечавшейся резни превращалось в переговоры? И лихой удалец,  как  правило,
находил общий язык с наемным телохранителем.
   А если не находил - чаще всего дело ограничивалось поединком,  причем  не
до смертельного исхода, и победитель диктовал побежденному свои условия.
   Грабители побеждали редко - что способствовало разрастанию сети  охранных
ведомств.
   Короче,  в  прилепившемся  к  почтовой  станции  "Охранном  ведомстве  Ши
Гань-дана" не было ничего удивительного.
   Зато много непонятного крылось в странном безлюдье,  охватившем  почтовую
станцию  всего  в  трех-четырех  этапах  от   Северной   Столицы...   И   из
молодцов-охранников тоже не наблюдалось  никого,  если  не  считать  грубого
старичину в бумажном халате.

***

   Хриплый раскатистый хохот, раздавшийся в  павильоне,  вывел  Змееныша  из
состояния задумчивости.
   - Ты, бритоголовый, хочешь наняться ко мне?! - Рев старика  мог  напугать
кого угодно; увы, сейчас поблизости не было пугливых. - Бездельник с гладкой
макушкой, годный только на то, чтобы клянчить  милостыню  и  бубнить  сутры,
смеет предлагать мне, Ши Гань-дану, взять его на временную работу?! Да еще и
послать с ближайшими путниками на Бэйцзин в качестве бяо-ши! О Небо, да меня
засмеют первые же грабители, которые вздумают прогуляться по дороге Цветущих
Холмов! Держи-ка лучше плошку с остатками вчерашних маньтоу  и  заткни  едой
свой глупый рот!
   Когда преподобный  Бань  вновь  показался  на  крыльце,  в  руках  монаха
действительно была плошка с зачерствевшими маньтоу - и плошку эту он  походя
сунул Змеенышу.
   - Благодарю тебя, о благороднейший Ши Гань-дан! - трижды поклонился монах
вышедшему следом старику. -  Щедрость  твоя  велика,  а  поведение  воистину
достойно твоего славного имени! По моему непросвещенному мнению, Ши Гань-дан
означает "сплав камня  и  дерзости"?  Или  проказница-память  вновь  подвела
ничтожного инока, годного только клянчить подаяние?
   Змееныш и не подозревал, что  его  преподобный  наставник,  бодисатва  из
канцелярии Чжан Во, тоже разбирается в жаргоне бяо-ши; но не  знал  этого  и
престарелый Ши Гань-дан.
   Он осекся, лицо старика  налилось  дурной  кровью,  и  не  успел  Змееныш
откусить хоть кусок от дареных маньтоу, как старик уже сжимал в своей лапище
бамбуковую жердь от стропил.
   Приличная такая палка, локтя полтора в длину и почти с указательный палец
в поперечнике.
   Если огреть по  хребту...  все  шло  к  тому,  что  "Совместная  радость"
выходила отнюдь не радостью и уж никак не совместной.
   Почему-то перед глазами Змееныша  встала  картина  утренней  медитации  в
обители; только вместо наставников с палками расхаживали четверо  совершенно
одинаковых Ши Гань-данов, а из медитирующих монахов сидел  один  преподобный
Бань. Ши Гань-даны по очереди лупили монаха из тайной службы  по  плечам,  а
тот кланялся и благодарил за заботу о его личности.
   Что-то в видении было не правдоподобным, но Змееныш  не  успел  выяснить,
что именно.
   - Ненавижу святош! - разом рявкнули все Щи Гань-даны; и картина  исчезла,
остались лишь Бань и старик с палкой в руке.
   Кулак седого бяо-ши сжался, дико белея массивными костяшками,  послышался
хруст, треск - и когда Ши Гань-дан разжал  пальцы,  всем  стало  видно,  что
бамбук от его хватки оказался раздавлен, встопорщившись полосками-иглами.
   - Повторишь - возьму на работу, - только и сказал  старик,  ухмыляясь.  -
Эх, запакостили Поднебесную...
   И не договорил.
   Бросил искалеченную палку и вновь умостился на крыльце.
   Преподобный Бань низко-низко  поклонился  в  очередной  раз,  после  чего
присел возле Змееныша и взял из плошки немного еды.
   - Шутить изволите, мастер? - с набитым ртом поинтересовался монах. - Вы и
я - как буйвол и мышь; куда нам, отказавшимся от мира, с героями спорить? За
науку спасибо, век не забуду, а насчет Поднебесной...  Может,  и  правы  вы,
мастер, только ведь сплав камня и дерзости не всегда на быстрине выплывает -
случается, что и тонет! Не сочтите за обиду, конечно...
   Седой бяо-ши уже собрался ответить - не в  привычках  Ши  Гань-дана  было
отмалчиваться!  -  но  события  нежданно  развернулись  к  монахам  и  главе
охранного ведомства совсем иным боком.

4

   Откуда успели подойти шесть носильщиков, несущих одностворчатый  паланкин
с плетеной крышей? Ведь минуту назад дорога была совершенно пуста!
   Не с неба же свалились? Делать больше небу нечего, как таких  вот  гостей
вниз спихивать... тоже нам, небожители в лазоревых  перьях  -  носильщики  с
паланкином!  Или  просто-напросто  трое  людей  у  павильона  так  увлеклись
происходящим с ними, что прозевали и паланкин, и носильщиков, и  вообще  все
на свете?!
   Змееныш наскоро огляделся, и его весьма  смутила  девственность  пыли  на
дороге. Ни тебе следов, ни тебе... Впрочем, если носильщики вывернули  из-за
здания почтовой станции - тогда и впрямь можно было незаметно приблизиться к
охранному ведомству.
   И все же: ну не мог лазутчик проморгать... а проморгал.
   Дюжие парни поставили свою ношу на землю и принялись разминать друг другу
затекшие плечи; занавеска из тонкой искрящейся  ткани  отдернулась  -  и  из
паланкина легко выпорхнула женщина.
   Была она не первой молодости, лет эдак  тридцати  с  небольшим,  но  если
падал на госпожу мужской взгляд, то долго не мог оторваться, как каторжник и
рад бы сбросить шейную кангу-колодку, да не может - эх, приросло-прикипело!
   Одета госпожа была в кремовую кофту с широкими рукавами и юбку  из  жатой
камки, кирпично-розовую в крапинку. Из-под края юбки  кокетливо  выглядывали
носки туфелек - фениксовых  клювиков.  На  подоле  были  в  изобилии  нашиты
жемчужины, умеряющие своей тяжестью  и  без  того  крохотный  шажок  женских
ножек,  подобных  лотосу.  Пояс-обруч,  украшенный  прозрачными  бляхами  из
носорожьей кости, свисал ниже талии  -  и  мнилось,  будто  сама  милостивая
бодисатва Гуань-инь сошла на землю!
   - Зачесанные назад пряди  смоляных  волос  госпожи,  лишь  едва  тронутых
благородной сединой, напоминали паруса, полные восточным  ветром;  чудилось,
что и не волосы это, а легкий дым или прихотливый  туман.  Спереди  прическу
украшали шпильки-единороги с аметистом  и  бирюзовые  подвески;  в  ушах  же
колыхались серьги редкой работы.
   Вот какая это была женщина!
   И впрямь:

   Весна на лиловой аллее прекрасна,
   Пленительна музыка в башенке красной!
   Без радостей наша недолгая жизнь
   Пуста и напрасна!

   Не удостоив монахов даже взглядом, благородная госпожа подплыла к крыльцу
павильона и мило улыбнулась старому Ши Гань-дану.
   От такой улыбки скалы плавятся - да неужто сердце могучего старика тверже
скалы?!
   - Я спешу в усадьбу моего брата, инспектора Яна Ху-гуна. - Тон  приезжей,
даже ласковый и приветливый, выдавал в госпоже привычку скорей  приказывать,
нежели просить. - Не сомневаюсь, что  почтенный  глава  охранного  ведомства
выделит для моего сопровождения  самых  отборных  молодцов!  Только  учтите,
почтеннейший, я крайне тороплюсь!
   Ши Гань-дан поспешно встал и поклонился - довольно-таки неуклюже.  То  ли
старческий позвоночник гнулся не лучшим образом,  то  ли  ему  вообще  редко
доводилось кланяться.
   - Если благородная госпожа соблаговолит пройти в павильон и  обождать  не
более двух часов, - лицо старого бяо-ши расплылось в  любезной  гримасе,  не
сделавшей его привлекательней, - то как раз должен вернуться  с  дороги  мой
внук Ши-меньшой! Он и еще двое наилучших охранников к тому времени  будут  в
вашем распоряжении!
   - Но я не могу ждать! - капризно топнула ножкой госпожа. -  Сами  видите:
дело близится к полудню, неумеха-лодочник припоздал,  доставив  нас  к  этой
пристани совсем не тогда, когда было уговорено... Нет, я решительно не  могу
ждать! Сегодня вечером я непременно  должна  быть  в  усадьбе  моего  брата!
Надеюсь, вам знакомо имя инспектора Яна?!
   Физиономия  старца  стала  еще  любезней,  видимо,  ему  было   абсолютно
неизвестно имя уважаемого инспектора Яна.
   - Увы, благородная госпожа! -  развел  руками  Ши  Гань-дан.  -  К  моему
сожалению, все молодцы оказались в разъезде, и единственное, что я могу  вам
предложить, - это дождаться Ши-меньшого, под чьей защитой вы будете в полной
безопасности; или...
   Он помолчал, машинально оглаживая рукоять  своей  сабельки  (словно  коня
успокаивал) и насмешливо разглядывая монахов, не спеша  поглощавших  дареные
маньтоу.
   - Или же удовольствоваться сопровождением сих преподобных отцов, один  из
которых совсем недавно просил меня принять его на временную службу!
   Похоже  было,  что  благородная  госпожа  усмотрела  в  этом  предложении
издевку.
   И была права.
   Она уже готовилась  перечислить  нахалу  Ши  Гань-дану,  этому  языкатому
сплаву камня и дерзости, весь  перечень  возможных  неприятностей,  какие  в
силах устроить ее чиновный братец, инспектор Ян... как его? Ху-гун, кажется?
- но преподобный Бань вдруг перестал жевать, легко поднялся на ноги и в  три
шага оказался рядом с паланкином.
   Как раз в это  время  старший  носильщик  придирчиво  осматривал  дверную
занавеску и сокрушенно цокал языком. Поперечная жердь, на которой  крепилась
занавеска, провисла с одного конца - крепежные кольца  разогнулись  в  месте
стыка, и жердь грозила с минуты на минуту отлететь. Никакого инструмента для
починки под рукой  не  оказалось,  и  единственным  решением  было  отыскать
поблизости две короткие бамбуковые палки - после чего вставить  их  в  петли
занавески, трижды закрутить и укрепить концами в боковых пазах.
   До усадьбы инспектора Яна это вполне могло продержаться.
   А  то  сперва  занавеска  отлетит,  потом  капризная  красавица  примется
кричать, что ее замечательные глазки полны пыли, и начнет вымещать злость на
всех, подвернувшихся под горячую руку!
   Старый бяо-ши груб или не груб - это,  в  конце  концов,  его  заботы,  а
тащить паланкин в этакую даль, чтобы не получить и пяти связок монет...
   Нужная бамбуковая жердь уже была  найдена  старшим  носильщиком  -  благо
валялось их близ павильона немало (крышу чинили, что ли?).  Осталось  только
разрубить ее чем-нибудь острым на две половинки, потому что попытка  сломать
жердь о колено успела с треском провалиться.
   И треск-то вышел слабенький; позорище, а не треск!
   Короче, преподобный Бань поспел как раз вовремя.  Носильщик  уже  стал  с
подозрительным  вниманием  поглядывать  на  сабельку  Ши   Гань-дана,   явно
намереваясь попросить ее для хозяйственных работ. А вспыльчивость народа И -
особенно если дело касалось их традиционного оружия! - была известна всем.
   Кроме, видимо, старшего носильщика.
   - Позвольте взглянуть? - Преподобный Бань взял бамбук из рук носильщика и
внимательно его осмотрел.
   Палка была  несколько  тоньше  той,  что  не  так  давно  раздавил  глава
охранного ведомства "Совместная радость", А длины примерно такой же -  около
полутора локтей.
   Золотой ворон солнца слетел  пониже  и  долбанул  горячим  клювом  голову
монаха. На бритой макушке выступили капельки пота, преподобный  Бань  слегка
подергал  палку,  как  дергают  полотно,  проверяя  его  на   прочность;   в
наступившей тишине было отчетливо слышно, как хмыкнул старый Ши Гань-дан...
   Мгновенное напряжение сковало жилистое тело монаха,  обвив  его  змеиными
кольцами стальной  проволоки;  преподобный  Бань  страшно  оскалился,  издав
резкий гортанный выкрик, шея монаха вросла в плечи, вспухнув жилами, на  миг
обнажились побагровевшие руки, явив  любопытным  взорам  яростного  тигра  и
свирепого дракона, - и вдруг все закончилось.
   Змееныш закашлялся, подавившись куском маньтоу.
   Он никогда не верил, что подобное возможно. Он и сейчас в это не верил.
   - Бродячий инок нижайше просит принять его скромный  дар.  -  Преподобный
Бань с поклоном передал ошалевшему носильщику обломки бамбуковой жерди.
   Которую только что разорвал пополам, словно гнилое сукно.
   После чего обернулся к белой, как снег, госпоже.
   - Итак, вам нужны сопровождающие? - осведомился монах.

***

   Когда паланкин, за которым неторопливо брели Змееныш и  монах  из  тайной
службы, скрылся за поворотом дороги, старый Ши Гань-дан  принес  новый  жбан
пива и присел на крылечко.
   - Дурак! - незло буркнул старик, наливая себе очередную  кружку.  -  Тоже
мне, сэн-бин, монах-воитель... нашел перед кем вола раздувать! Перед  старым
Ши Гань-данем! Столько лет прожил, ума не нажил... и Будда не вразумил!
   Глава "Совместной радости" отхлебнул пива и замолчал.
   Он не мог дать волю языку.
   В  павильоне,  в  потайной  каморке,  уже  третий  день  сидел   помощник
столичного цензора, востроносый человечек с личиком мышки-полевки и  глазами
хорька.
   Оттого и пустовала станция; оттого и были в разгоне все молодцы бяо-ши  -
кому охота...
   Тс-с-с!
   Старый Ши Гань-дан и  так  сделал  для  пришлого  монаха  все,  что  мог,
грубостью и намеками  пытаясь  вынуть  из-под  монашеских  сандалий  опасную
дорогу на Бэйцзин.
   Значит, судьба...
   За всем этим как-то подзабылось, что ни о каком инспекторе Яне  старик  и
слыхом не слыхивал. Зато шаман их селения  не  раз  вечерами  рассказывал  о
хитреце Яне по прозвищу Ху-гун.
   То есть Лисий Господин.
   Что ж, значит, судьба еще раз...

5

   Дело шло к вечеру.
   Полупрозрачный серпик месяца робко замаячил в  нахмурившемся  небе,  явив
миру Хладный Дворец, где живет-поживает грустная богиня Чанъэ;  воспрянувшие
душой цикады запиликали вразнобой, празднуя прохладу, и птичья мелочь, вторя
им, затянула грустные напевы своих цинов. Дорога петляла меж пологих  холмов
из желтого лесса, кое-где неопрятно обросших  сосняком  и  зарослями  дикого
папоротника,  сворачивала  к  рощам  криптомерии  и  сбегала   в   распадки,
притворяясь то собачьим  хвостом,  то  ошалевшей  в  брачную  пору  гадюкой.
Неутомимые поначалу носильщики стали все чаще сбиваться с  шага,  встряхивая
паланкин и  вызывая  шумное  неудовольствие  госпожи,  а  обещанной  усадьбы
инспектора Яна все не было видно.
   Монахи шли позади.
   - Ты удивительный человек, - сказал вдруг преподобный  Бань,  разглядывая
юношеский профиль своего спутника.
   Змееныш споткнулся. Личина лазутчика требовала этого - еще бы, услышь кто
нечто подобное из уст наставника, рвущего  вот  такенные  бамбучины,  так  и
вовсе ума бы лишился!
   На самом деле Цай всю дорогу от Нинго  к  этим  холмам  ждал  чего-нибудь
подобного.
   - Ты удивительный человек, - без  нажима  повторил  бодисатва  из  тайной
канцелярии. - Я совершенно не могу запомнить твоего лица. Вот когда смотрю -
все ясно: высокие скулы, чуть припухшие веки, нос  с  горбинкой,  ямочка  на
подбородке... А отвернусь, и мгновенно забываю!  То  есть,  конечно,  помню:
ямочка, высокие  скулы...  но  эти  слова  перестают  складываться  в  лицо.
Интересно, если сейчас кто-нибудь напомнит о тебе патриарху  или  наставнику
Лю - смогут ли они воссоздать в уме внешность своего инока?!
   - Да что вы такое говорите, наставник! - Чуть не плача от обиды,  Змееныш
наскоро огляделся. - Вот  нападут  на  нас  злые  грабители,  убьют  меня  в
неравной схватке, а вы потом скажете, плача и стеная: несправедлив я  был  к
молодому иноку, обижал его почем зря! Ругал ругательски, упрекал невесть  за
что! Явитесь вы в столицу, к мудрому наставнику Чжан Во,  правой  руке  Сына
Неба,  "обнимающему  голову  морской  черепахи"  , и повинитесь  -  дескать,  взял  себе  в
служки бедного юнца и загубил молодую жизнь! Казните меня страшной казнью!
   Неся всю эту чепуху, Змееныш исподтишка  озирался  по  сторонам.  Даже  в
случае возможного разоблачения ему и в голову не приходило пытаться мериться
силами с преподобным Банем. Все равно что совать руку в пламя в надежде, что
не обожжет! Зато... вон ущельице меж двумя холмами, и если припустить  вдоль
колючей стены можжевельника, после нырнуть в глинистый  распадок,  а  там  и
холмы нужные тут как тут!..
   Змееныш должен был попасть в Бэйцзин.
   А с Банем или без - это уж как получится.
   - Явлюсь я в Столицу, к мудрому наставнику Чжан Во,  -  улыбнулся  монах,
катая желваки и словно напрочь забыв о предыдущей теме разговора. - Явлюсь и
скажу... Интересно, юный мой инок, каким ты  себе  представляешь  наставника
Чжана?
   - Каким? - Змееныш сделал  вид,  что  смешался,  внутренне  обрадовавшись
безобидному вопросу. Похоже, бегство откладывалось. Надолго ли?
   - Каким? -  еще  раз  задумчиво  прищурился  Цай.  -  Ну,  огромным,  как
дракон... или как главный воинский наставник Лю!  Что  называется,  могуч  и
славен, глаза треугольные, ребра  что  бревна,  голова  словно  башня!  Чело
задумчивое, покрыто шапкой из  тончайшего  шелка,  лицо  и  уши  удлиненные,
подобно лику милостивого Будды... Стоит наставник  Чжан  у  верхней  ступени
трона, дает государю мудрые советы, радеет о благе Чжунго! И вид  наставника
Чжана  во  всем  подобен...  да  вот  вашему  и  подобен,  наставник   Бань!
Точь-в-точь, как одна мама рожала!
   Преподобный Бань смеялся.
   Он смеялся так заливисто и открыто, что даже носильщики ни с  того  ни  с
сего приободрились и затянули мерным речитативом:

   Все новые песни да танцы подай богачу -
   С недугом пора богачу обратиться к врачу!

   Наконец монах отсмеялся и утер слезы.
   - Тебе не в иноки, тебе б в сказители податься! - чуть  охрипшим  голосом
бросил преподобный Бань. - То-то радости у  базарных  зевак  было  бы!  А  в
общем, ты прав... и глаза треугольные, и уши удлиненные, и о  благе  радеет.
Так радеет, что все время в разъездах! Явится в  одну  провинцию,  явится  в
другую и давай сразу же местных силачей на помост звать! Выходите,  герои  и
удальцы: один на один, трое вооруженных на одного безоружного, скопом против
деревянной скамейки да палочек для еды! Трижды кланяюсь и нижайше  прошу!  И
что ты думаешь, милый мой инок, - выходят...
   Веселье Баня как ветром  сдуло,  что-то  болезненное,  злое  пробилось  в
словах; и Змееныш почувствовал - не в нем, не в лазутчике жизни дело!
   В другом, сокровенном, о чем только вот с дураком служкой и поговоришь...
   - Выходят герои! Каждому птица  Пэн  в  огузок  клювом  сунула  -  лестно
великого мастера с клеймеными руками прилюдно победить!  А  потом  гудит  по
Срединной стоустым эхом: наставник Чжан чудеса на помосте творил,  ан  после
его чудес местные князья да знатные хоу не своей смертью помирают!  Того  на
охоте случайно подстрелили, этот от темной горячки скончался! Небось заговор
против государя плели! Государю  от  смерти  непокорных  польза,  наставнику
Чжану - почет да слава, а Поднебесной - сплошные напасти и "Безумие  Будды"!
Гневается Будда-то - почему монах, от мира ушедший, в  миру  козни  творит?!
Скажешь, не слышал? Отвечай!
   Последнее явно относилось к Змеенышу.
   И лазутчик понял: надо  отвечать,  причем  отвечать  быстро  и  настолько
честно, насколько это возможно в его положении.
   А иначе один в