иноки  как  завороженные
переходили из палаты  в  палату,  время  от  времени  поднимая  какую-нибудь
алебарду-юэ или боевой клевец, геройски размахивали  кривыми  меча-ми-дао  и
прямыми клинками-цзянь, недоуменно вертели в руках  диски  с  прорезями  или
боевые кольца совершенно странной конструкции...
   Час пролетал подобно мигу.
   И вновь наступал черед воинского искусства, но  уже  не  общий  для  всей
братии:  отдельно  строились  новички,  отдельно  -  "опоясанные  веревкой",
отдельно от тех и других - знатоки-шифу, хранители секретов и умений.
   И - что сразу заинтересовало Змееныша - в отличие от мирских школ и  школ
иных обителей, здесь никогда не допускали свободного поединка (пусть даже  и
учебного, пусть по  договоренности!),  если  монах-воин  провел  в  усердных
занятиях менее трех лет.
   До того - нет тебе соперника, нет тебе помощника!
   Сам трудись!
   Воистину:

   Пока готовится рука
   Для ноши кулака -
   Пройдет снаружи год иль два,
   В душе пройдут века!

   - Спину ровнее!
   И треск бамбуковой палки.
   ...Змееныш пятую неделю смотрел и размышлял, поглаживая  бритую  макушку.
Он  видел  невероятно  богатую  обитель,  обладавшую  собственными  землями,
которые обрабатывали тысячи крестьян; имевшую филиалы по  всей  Поднебесной,
включая  даже  государство  вьетов  и  Страну  Утренней  Свежести;   Шаолиню
подчинялись четыре окрестных монастыря - Ба Ми-сы, Ен Дай-сы, Хуэй Сань-сы и
Бай Лоу-сы - подобно тому, как феодалы-хоу и  князья-ваны  подчиняются  Сыну
Неба, и да простят нас за рискованное сравнение!..  А  вдоль  стены  внешних
укреплений благочестивой обители близ горы Сун постоянно дежурили стражи.
   Скорее это напоминало Училище  Сынов  Отечества  или  Академию  Ханьлинь,
привилегированнейшие  учебные  заведения  Северной  Столицы;   если   только
влиятельность   Сынов   Отечества   и   славу   мужей-ханьлиней    увеличить
десятикратно.
   И все равно над обителью, превратившейся  в  колыбель  чиновников  тайной
службы, стояла уже изрядно потускневшая и развеянная северным ветром, но еще
достаточно грозная тень Пути Дамо, Бородатого  Варвара,  заложившего  основы
нынешних славы и влияния.
   Чего хотел великий Бодхидхарма?!
   Неужели - всего лишь процветания?!

2

   - Сегодня ночью наш друг Фэн опять пойдет в Лабиринт, -  негромко  бросил
Маленький Архат, шаркая сандалиями по сухой опавшей хвое.
   Змееныш Цай не ответил.
   Лазутчик жизни никогда не жаловался на память. Он способен был  с  одного
прочтения запомнить наизусть свиток длиной в два чи, слово в слово повторить
единожды услышанное донесение, опознать  мельком  виденную  птицу  в  шумной
говорливой стае, но понять связь меж теми внешне  бессмысленными  причинами,
на основе которых Маленький  Архат  предугадывал  грядущий  поход  повара  в
Лабиринт, было выше его сил.
   - Как ты догадался? - спрашивал поначалу Змееныш.
   И Маленький Архат начинал обстоятельно излагать,  что  если  на  рассвете
было пасмурно,  но  к  полудню  распогодилось;  если  у  главного  воинского
наставника  пробивалась  привычка  ежеминутно  чесать  кончик  носа,   а   у
занимающегося с новичками  шифу  -  привычка  отрываться  на  учениках  чаще
обычного; если к патриарху приезжали важные гости из внешнего  мира,  но,  в
свою очередь, если повар Фэн с утра не менее двух  раз  вносил  изменения  в
записи на своем деревянном диске, то гости из внешнего мира  не  так  важны,
зато рассветная облачность становится почти обязательной, а главный воинский
наставник при этом может прийти к новичкам с целью лично  проверить  успехи,
но  может  послать  кого-нибудь  из  помощников,  и  тогда  уродливый  повар
непременно притащится тоже, будет стоять, смотреть и в конце сотрет на диске
всего один знак, хотя ничего взамен не напишет; впрочем, если  в  Зале  духа
при этом патриарх заговорит о  монахах-воителях,  способствовавших  изгнанию
монголов...
   В конце концов Змееныш, даже честно запомнив весь ворох  причин,  напрочь
терялся и предпочитал изменить тему разговора.
   Малыш в рясе  иногда  казался  ему  небожителем,  олицетворением  ледяной
нечеловеческой рассудительности; иногда - запертым в  тюрьму  детского  тела
преступником, ожидающим очередного пятидневного  приказа об усилении пыток; иногда - просто ребенком.
   Последнее случалось редко.
   Солнце пригревало, пахло смолой  и  цветущим  сафлором,  в  кустах  гордо
свиристела  невзрачная  пичуга,  считавшая  себя  по  меньшей  мере  близкой
родственницей огненной птицы фэнхуан; час отдыха подходил к концу, и  оба  -
Змееныш и Маленький Архат, - не сговариваясь, двинулись  прочь  из  сосновой
рощи.
   В просвете между ближайшими стволами мелькнула чья-то  фигура,  и  вскоре
монах лет тридцати с небольшим подбежал к ним.
   - Как играть на железной флейте, не имеющей отверстий?! - брызжа  слюной,
торопливо спросил он у Змееныша.
   Лицо монаха, интересующегося флейтой, напоминало яблоко, давно  выедаемое
изнутри прожорливым червем.
   - Понятия не имею, - честно признался Змееныш.
   - Не имею, - забормотал монах, - не имею... не имею понятия... не имею!
   Он захлопал в ладоши, запрыгал на  месте,  потом  низко-низко  поклонился
Змеенышу и побежал прочь.
   - Не имею! - выкрикивал он на  ходу  хриплым,  сорванным  голосом.  -  Не
имею!..
   - Близок к просветлению, -  без  тени  усмешки  сказал  Маленький  Архат,
прикусывая очередную сорванную травинку. - Вся логика подохла,  одни  хвосты
остались. Подберет их - станет Буддой.
   Змееныш знал, что его спутник не шутит.
   Он только не знал, что означает странное слово "логика".
   - А что,  -  неожиданно  для  самого  себя  поинтересовался  лазутчик,  -
монахов,  сдающих  выпускные  экзамены,  так  прямо  берут  и  засовывают  в
Лабиринт? Сразу?
   - Как же, - звонко расхохотался малыш-инок, - сразу!  Берут  за  ворот  и
кидают! Сперва монаха-экзаменующегося пытают с усердием...
   - Пытают? - не понял Змееныш.
   - Ну, вопросы задают. Садится патриарх со старшими вероучителями и  давай
спрашивать: кто такой Будда, чем "великая колесница" отличается от  "малой",
почем нынче лотосы в пруду...
   У Змееныша возникло неприятное ощущение,  что  Маленький  Архат  над  ним
издевается.
   - ...И никогда заранее неизвестно: что лучше - отвечать, или помалкивать,
или  вообще  сыграть  на  железной  флейте  без  отверстий!   Удовлетворится
патриарх, кивнут  наставники,  и  ведут  тогда  монаха  в  Палату  грусти  и
радости... сказки слушать.
   Ощущение издевательства окрепло и разрослось.
   - ...Сидит монах и слушает, а ему то историю о бедной  Ли-цзы  расскажут,
то анекдот о "новом китайце из Хэбея"! И если наш друг-испытуемый  хоть  раз
засмеется или пустит слезу - гонят его взашей, до следующей переэкзаменовки!
Ну а если выдержит - идет сперва в Палату мощи, где рубит  руками  гальку  и
черепицы, камни таскает и всякое такое... после в Палате отмщения с  братией
машется: с голыми руками против четверых невооруженных, с посохом  -  против
восьми  с  оружием,  с  деревянной  скамейкой  против  наставников-шифу,  и,
наконец, если экзамены сдают  двое  -  один  на  один  со  своим  же  братом
экзаменующимся! Говорят, что после этого оставшийся неделю залечивает  раны,
а потом идет в Лабиринт...
   И Змееныш нутром почувствовал: правду говорит малыш-инок, а что ерничает,
так это от страха.
   Себя на месте монаха представляет.
   Маленький Архат вдруг побежал вперед, так  же  неожиданно  остановился  и
трижды нанес в воздух удар "падающего кулака", который вот уже больше недели
получался у него из рук вон плохо, вызывая негодование наставника-шифу.
   "Падающий кулак" и на этот раз вызвал бы такое  же  негодование,  окажись
требовательный наставник под боком.
   Змееныш воровато огляделся, подошел к мальчишке и быстро поставил ему  на
место поднятое вверх плечо. Наткнись Маленький Архат на реальное препятствие
- его собственный удар скорее вывихнул бы  монаху-ребенку  плечевой  сустав,
чем причинил бы вред кому-нибудь,
   - Понял? - только и спросил Змееныш.
   Лицо Маленького Архата осветилось каким-то совершенно детским интересом и
восхищением; лазутчик еще подумал, что уж чего-чего, а проявлений ребячества
он не ожидал от своего вынужденного союзника,  несмотря  на  нежный  возраст
последнего.
   Хотя Цаю доводилось видеть подобный свет и на лицах взрослых  людей:  так
смотрят не умеющие петь на  уличного  сказителя  с  цином  в  руках  или  не
способные ходить на бегуна-скорохода.
   Так смотрят лишенные на обладающих.
   Воображая себя на их месте.
   - Слушай, Змееныш, - тихо спросил Маленький Архат,  виляя  взглядом,  как
собака хвостом, - ты ведь... ну, я раньше никогда не заговаривал с  тобой  о
твоей жизни  -  понимаю,  что  ты  все  равно  ничего  не  расскажешь,  а  и
расскажешь, так соврешь! Ты не думай, я не обижаюсь...  но  ведь  ты  должен
уметь драться не хуже любого из местных громил! А на занятиях гляну  в  твою
сторону - ну оболтус оболтусом! Что ж это получается, Змееныш?!
   Цай еще раз огляделся - нет, поблизости и впрямь никого не было, -  потом
мигом припал  на  колено  и  ткнул  мальчишку  в  бедро  сложенными  щепотью
пальцами. Тычок  вышел  несильный,  боли  не  причинил,  и  Маленький  Архат
удивленно глянул на лазутчика жизни,  поднял  густые  брови  домиком,  хотел
что-то спросить...
   Не спросил.
   Рухнул плашмя, лицом  вперед,  как  подрубленная  сосна  -  ноги  куда-то
исчезли, словно и не бывало, и стоял непонятно на чем, и родился без ног,  и
жизнь без них прожил!
   В последний миг Змееныш придержал мальчишку, иначе тот непременно  расшиб
бы себе все лицо.
   Погладил по вихрастому  затылку  и  несильно  нажал  где-то  у  основания
черепа.
   Раз нажал, два, три...
   Маленький  Архат  полежал-полежал,  пошевелил  пальцами  ног  -  сандалии
свалились с него во время падения - и опасливо поднялся;
   Понимание заливало его льдистые глаза весенним разливом.
   - А... их? - Он махнул рукой в сторону монастырских построек.  -  Их  так
можешь?
   - Их не могу, - усмехнулся Змееныш. - Вернее - многих не могу.
   - Но почему?! Это же так легко! Ткнул пальцем - и победа!
   Иногда  Маленький  Архат,  этот  святой  насмешник  с  телом  ребенка   и
характером склочного отшельника, вызывал у Змееныша  чуть  ли  не  отеческие
чувства.
   - Потому что они не дадут. Чтобы искусство сюда-фа  проявлялось в полной  мере,
удар  надо  наносить  в  определенное  место,  с  точным  расчетом  силы   в
зависимости от возраста, телосложения и здоровья противника, в нужное  время
суток и так далее. Но  опытный  боец,  прошедший  многолетнюю  школу  такого
уровня, как здешняя, не подпустит меня к: себе, а даже если и подпустит,  не
позволит ударить как надо и куда надо. И буду я подобен лекарю, вышедшему  с
сонным снадобьем на тигра. Выпьет тигр  -  заснет,  да  только  пить  он  не
захочет. А заставить тигра проглотить снадобье у  лекаря  сил  нет.  Поверь,
самое изящное - не всегда самое  полезное.  И  упаси  меня  Яшмовый  Владыка
пробовать мое умение, к примеру, на главном  наставнике.  Думаю,  он  сумеет
превратить мою смерть в достойное поучение для своих подопечных...
   Маленький Архат кивнул, уже явно думая о чем-то своем. Змееныш  проследил
направление взгляда своего спутника и  понял,  что  монах-ребенок  глядит  в
сторону восточной стены, туда, где располагался парадный вход  в  монастырь.
За время пребывания Змееныша в стенах обители эти ворота не  открывались  ни
разу, и он привык смотреть  на  них,  как  смотрят  скорее  на  непроходимое
препятствие или часть стены, чем как на вход-выход для живых людей.
   И, конечно же, не увлекись Цай объяснением (лазутчик мысленно сделал себе
выговор), он обязательно обратил бы внимание на  непривычную  суматоху  близ
парадного входа.
   На  высокой  воротной  башне,  украшенной  белой  табличкой  с   золотыми
иероглифами, стояло два -  а  не  один,  как  всегда,  -  стражника,  что-то
кричавших своим собратьям внизу; от западного крыла, со  стороны  патриарших
покоев,  приближалась  процессия  из  пяти-семи   пожилых   монахов,   среди
которых...  среди  которых  Змееныш  сразу  узнал  сухощавую  фигуру  самого
патриарха и идущего рядом с  ним  главного  воинского  наставника;  огромный
дубовый брус, окованный медью и служивший засовом, медленно пополз из пазов,
лег на землю около ворот - и  створки  парадного  входа  начали  со  скрипом
отворяться.
   После чего некоторое время ничего не происходило.
   И наконец в ворота вошел человек.
   Один-единственный.
   Через мгновение его ярко-оранжевая кашья, такая же, как и рясы  остальных
иерархов,  включая  патриарха  и  главного  наставника,  влилась  в   идущую
навстречу процессию - словно ручеек в полноводную реку.
   И монахи неспешно двинулись обратно, к патриаршим покоям.
   Пух цветущих ханчжоуских ив, высаженных за стеной,  несся  по  их  следам
подобно облаку, на каких любят раскатывать небожители.
   - Это кто-то из "тигров и драконов", - уверенно заявил Маленький Архат. -
Их всегда впускают через эту дверь.
   Змееныш не ответил.
   Он стоял, хмурясь, и смотрел вслед почетному гостю, явившемуся в обитель.
   Если лазутчик жизни видел кого-либо  хотя  бы  раз,  то  уже  не  забывал
никогда.
   А  преподобного  Баня,  монаха  из  свиты  Чжоу-вана,  приставленного   к
кровнородственному принцу тайной службой всемогущего Чжан  Во,  Змееныш  Цай
видел не раз.
   Короткий час отдыха закончился.

3

   ...И тьма Лабиринта Манекенов поглотила их.
   Маленький Архат шел босиком, почти беззвучно,  и  идущий  следом  Змееныш
мельком подумал, что из ребенка мог бы получиться неплохой лазутчик - попади
он в хорошие руки.  При  этом  Цая  не  оставляла  удивительная  мысль,  что
Маленький Архат скорее играет в какую-то игру, правила которой придумал  сам
для себя, чем реально рискует жизнью, окунаясь в грозящую сотнями опасностей
темень.
   Не впервые они были здесь; кроме того, Змееныш неплохо видел  в  темноте,
что давало ему неоспоримые  преимущества.  Но  до  сих  пор  он  не  уставал
поражаться умению монаха-ребенка наблюдать, сопоставлять  и  делать  выводы,
основываясь на тысячах незаметных мелочей.
   Впрочем, когда они знакомились, то есть  когда  лазутчик  выволакивал  из
Лабиринта бесчувственного монашка, Маленький Архат  все-таки  умудрился  про
колоться, решив, что знает все о  первых  пятидесяти  саженях  Лабиринта.  В
результате чего и получил по башке неожиданно  упавшим  камнем.  К  счастью,
камень пришелся  вскользь,  только  оглушив,  а  иначе  врядли  довелось  бы
лазутчику шляться по Лабиринту Манекенов в компании монаха-ребенка.
   Теперь же присутствие Змееныша  с  его  весьма  своеобразным,  но  крайне
полезным в данном случае опытом,  значительно  ускорило  изучение  Лабиринта
Маленьким Архатом.
   Земляные стены сочились влагой, от сырости  и  тяжелого  духа  подземелий
перехватывало дыхание, между ног то  и  дело  шуршали  наглые  сытые  крысы,
чувствовавшие себя здесь  как  дома.  Да  они  и  были  дома,  равно  как  и
чешуйчатые ящерицы, мотавшиеся прямо по  стенам  с  поразительной  для  этих
животных  скоростью;  ноги  скользили  по  глинобитному  полу,  но   Змееныш
по-прежнему ступал след в след за  Маленьким  Архатом,  настороженно  внимая
темноте.
   Поворот.
   Еще один поворот.
   По левую руку вроде бы начинает мерцать зыбкое,  неуверенное  сияние,  но
туда ходить нельзя, там тупик, там ложь  и  обман  для  робких,  и  об  этом
Маленький Архат уже успел предупредить в свое время.  Холод  забирается  под
одежду, шарит там сотнями обжигающих пальцев, леденит кровь,  вынуждая  идти
быстрее, только быстрее идти никак нельзя, и  даже  не  потому,  что  где-то
впереди  бесшумно  движется  уродливый  повар  Фэн,  преподобный  безумец  с
деревянным диском под мышкой...
   Просто впереди, ровно в двухстах пятидесяти трех  с  половиной  шагах  от
двери в Лабиринт, начинается колодец.
   Который в обители прозвали "купелью мрака".
   Двое людей, один из которых маленький, да и второй не  очень-то  большой,
останавливаются. Одновременно. Сдвигаются вправо: на один чи, на  два...  на
два с четвертью. И присаживаются на корточки. Нет, сперва меняются местами -
тот, что побольше, становится первым, а  маленький  кладет  правую  руку  на
плечо своему  спутнику  -  как  слепец  верному  поводырю.  И  вот  так,  на
корточках, держась один за другого и ступая скорее на кончиках пальцев,  чем
всей ступНей, они движутся вплотную к стене. Шаг в шаг. Шаг в шаг. Шаг...
   Идти в полный рост нельзя - на середине пути  в  стене  торчит  бритвенно
острое лезвие, как раз на уровне горла  взрослого  человека.  А  невзрослому
человеку вроде маленького этот подарок темноты вполне может искромсать  лицо
или лишить глаза.
   Шаг в шаг.
   Шаг в шаг.
   На корточках.
   С рукой на плече,
   На кончиках пальцев.
   И с прямой спиной - потому что сгорбившегося  или  наклонившегося  вперед
ждет пропасть, разверзшаяся по левую руку; "купель мрака", из которой  тянет
мертвечиной, словно спящие там скелеты неудачников медленно  пробуждаются  и
радостно потирают костяные ладони в предвкушении прихода гостей.
   Будет о чем поговорить в долгие годы  ожидания,  когда  сверху  только  и
происходит, что мелькает силуэт с диском под мышкой!..
   Верно сказано:

   И ясному солнцу,
   И светлой луне
   В мире
   Покоя нет.
   И люди
   Не могут жить в тишине,
   А жить им
   Немного лет.

   Но вот дыхание смерти отдаляется, можно сперва выпрямиться,  потом  снять
руку с плеча... однако останавливаться нельзя, потому что сегодня непременно
надо пройти мимо падающего  наискось  камня,  скатывающегося  по  невидимому
желобу, затем остановиться точно перед натянутым  поперек  прохода  шнурком,
взять горсть земли и швырнуть в шелковую преграду - если  попадешь  точно  в
центр, то за шнурком  обрушится  сверху  сучковатое  бревно,  а  если  земля
толкнет шнурок слева или справа, то поначалу не будет ничего, а потом, через
два  долгих-долгих  вздоха,  вдоль  шнура   скользнет   копье   и,   подобно
растревоженной змее, исчезнет в своей норе.
   А еще надо обойти три сети и один капкан-западню.
   Причем успеть избежать последней ловушки до того,  как  повар  Фэн  уйдет
слишком далеко. За капканом начинается незнакомая территория,  а  Маленькому
Архату непременно надо понять,  что  делает  уродливый  повар  в  стремлении
избегнуть неведомых опасностей.
   Или хотя бы каким образом он их преодолевает.
   Змееныш будет смотреть, а малыш  в  рясе  -  запоминать,  сопоставлять  и
думать.
   Может быть, в следующий раз они пройдут дальше.
   И игра со смертью продолжится.
   Ползи, Змееныш!..

***

   На обратном пути Маленький Архат был счастлив - ему удалось выяснить, что
после западни коридор светлеет, и дальше он может полагаться  не  только  на
слух и чутье, а также на ночное зрение Змееныша Цая,  но  и  на  собственные
глаза.
   Поэтому, просто брызжа радостью, он был  весьма  удивлен,  когда  крепкая
пятерня лазутчика  запечатала  ему  рот.  Одновременно  с  этим  Цай  прижал
мальчишку к себе, не давая шевельнуться.
   Только чуткие уши  лазутчика  жизни  могли  уловить  звук  чьих-то  шагов
снаружи, по ту сторону от слегка приоткрытой двери в Лабиринт Манекенов.
   Таинственный незнакомец постоял у самого входа, зачем-то ковырнул  ногтем
стену  -  Змееныш  отчетливо  слышал  его  дыхание,   ровное,   безмятежное,
преисполненное спокойствия и уверенности - и негромко рассмеялся.
   - Опять старый Фэн шалит, - прозвучал низкий, слегка рокочущий  голос.  -
Ну что ж...
   И шаги двинулись в обратном направлении.
   А в глубине Лабиринта Манекенов уже раздавался сухой отчетливый  треск  -
уродливый повар дошел наконец до деревянных воинов...

4

   Солнце припекало вовсю, и Змееныш уже успел изрядно  взмокнуть,  в  сотый
ра