о. Неладное что-то творилось в Поднебесной!..
   Вот уж верно:

   Не вижу былого достойных мужей.
   Не вижу в грядущем наследников им;
   Постиг я безбрежность небес и земли,
   Скорблю одиноко, и слезы текут.

   - ...Так что сиятельный Чжоу-ван надеется, что  высокоуважаемый  сянъигун
сумеет распутать это загадочное дело. Позвольте  мне,  ничтожному,  передать
вам  письменное   распоряжение   сиятельного   Чжоу-вана,   наделяющее   вас
соответствующими полномочиями. - Чиновник с поклоном передал  судье  свиток,
написанный уставным письмом кайшу и с оттиснутой на  красном  воске  печатью
принца.
   Пришлось встать, с поклоном принять свиток,  выразить  вслух  сомнения  в
силах презренного Бао справиться с таким  важным  поручением,  а  потом  еще
несколько минут слушать  всяческие  заверения,  уверения  и  прочие  надежды
кровнородственного  вана  в  изложении  его  распорядителя,  пока  последний
наконец не удалился.
   Едва  дверь  за  достойным  последователем  Конфуция  и  его   позднейших
толкователей все-таки закрылась,  судья  Бао  тяжело  вздохнул  и  развернул
свиток.
   Полномочий было больше,  чем  он  ожидал.  Существенно  больше.  Вдобавок
несколько чистых бирок на арест,  которые  судья  мог  заполнить  по  своему
усмотрению. Опять же разрешение, спрятанное внутри свитка... Судья Бао очень
надеялся, что ему не придется  воспользоваться  ЭТИМ  разрешением.  Да,  ему
теперь  было  дозволено   многое,   очень   многое   даже   для   Господина,
Поддерживающего Неустрашимость. Но  и  спрос  с  него  будет  особый  -  это
выездной следователь понимал прекрасно. Что ж, придется заняться  навязанным
делом со всей тщательностью, хотя - видит
   Небо! - он предпочел бы вплотную озаботиться недавним убийством  богатого
купца, проезжавшего через Нинго и всплывшего не далее как вчера со вспоротым
животом в ближайшем пруду.
   Но, как сказал поэт: "Весенние грезы - за гранью небес".
   Судья  Бао   еще   раз   тяжело   вздохнул   и   отправился   производить
освидетельствование трупов.

3

   С трупами охранников, собачки, телохранителей и  тайвэя  все  было  ясно:
сломанные  шеи  и  хребты,  разрубленные   черепа   и   другие   смертельные
повреждения, нанесенные в бою. Причем у каждого - только по одной  ране,  из
чего судья заключил, что убивал их опытный боец, не  привыкший  бить  дважды
одного и того же противника - ибо какой смысл бить покойника?
   С трупом самой виновницы вчерашнего побоища,  Восьмой  Тетушки,  поначалу
тоже особых сложностей не предвиделось: перерезанное горло говорило само  за
себя. Да и свидетели оказались практически единодушны в своих  показаниях  -
прозорливый Бао заранее позаботился об их опросе и сборе вещественных  улик.
Заодно он успел послать одного из сыщиков допросить красильщика  Мао  и  его
многочисленную родню, а также родню самой  Восьмой  Тетушки,  ежели  таковая
(родня, а не Тетушка!) сыщется. Еще  до  прихода  придворного  распорядителя
судья чувствовал, что не миновать ему этого дела,  а  подобные  предчувствия
редко обманывали; потому и побеспокоился  о  немедленном  начале  следствия.
Ибо, как известно, вести следствие лучше по горячим следам, а не уже,  когда
все улики успели растащить, свидетели подевались неизвестно куда, а  у  тех,
кто остался, отшибло память.
   Конечно,  надо  будет  приказать  лекарям  городской  управы   произвести
вскрытие и другие необходимые исследования, которые покажут,  не  находилась
ли почтенная  мать  семейства  под  воздействием  какого-нибудь  дурманящего
зелья. Только это вряд  ли:  судья  долго  смотрел  на  умиротворенное  лицо
покойной, на котором застыло такое выражение, словно Восьмая Тетушка  умерла
с сознанием честно выполненного долга, и с сомнением покачал головой.  Какое
невероятное зелье  могло  превратить  тишайшую  женушку  красильщика  Мао  в
мастера воинских искусств, сумевшего уложить половину стражи принца Чжоу?! И
потом, добро б она Чжоу-вана убила (добро - это так, к слову),  а  то  нате,
подвиг -  сломала  хребет  любимой  собачке  любимой  наложницы  и  радостно
перерезала себе гордо!
   Из-за собачки она, что ли, столько народу к предкам отправила?!
   Ну не понравилась ей чем-то собачка - кинь издалека камнем...
   Судья Бао не любил подобных дел. Он раскрывал их, как и все остальные, но
не любил. Если с обычными убийствами, кражами, ограблениями  и  подлогами  с
самого начала было ясно, где и кого искать, то в делах такого сорта  никогда
нельзя знать заранее: что выплывет на сей раз, кому ты наступишь на  мозоль,
и кому в итоге придется хуже - преступнику или  излишне  ретивому  выездному
следователю?
   Разумеется, во время освидетельствования трупа Восьмой Тетушки выяснилось
и было записано, что умерла злоумышленница в результате  перерезания  горла,
совершенного ею же; а также что при жизни  никакими  специальными  воинскими
упражнениями, кроме стирки и тому подобных домашних работ, жена  красильщика
Мао не занималась. Это подтверждалось показаниями опасавшейся пыток и потому
разговорчивой родни, твердившей в один голос, что  о  кулачном  бое  Восьмая
Тетушка  имела  весьма  смутное  понятие,  если  не  считать   периодических
поколачиваний пьяного муженька.  Опять  же  -  сорок  с  лишним  лет  тихой,
незаметной жизни, у всех на виду: муж, дети,  работа  по  дому,  пересуды  с
соседками...
   Нет, не могла такая женщина - даже ради  самой  отвратительной  на  свете
собачки!  -  за  несколько  минут  уложить  около  двух  десятков   отборных
стражников из личной охраны Чжоу-вана, включая телохранителей и тайвэя!
   И тем не менее факт налицо.
   Судья Бао еще некоторое время постоял над телом умершей и  собрался  было
уходить, когда взгляд его случайно скользнул по лежавшей ладонью вверх  руке
покойной. На предплечье уже начали проступать синеватые трупные пятна,  и  в
этом не было ничего удивительного, но форма  этих  пятен  казалась  какой-то
странной, что-то напоминала судье, что-то очень знакомое...
   Судья Бао нагнулся, вглядываясь повнимательнее, - и вдруг  резко  схватил
вторую холодную руку покойной, переворачивая и ее ладонью вверх.
   Так и есть!
   Сомнений больше не было.
   На предплечьях тишайшей Восьмой Тетушки, словно вытатуированные  смертью,
слабо  проступали  изображения  тигра  и  дракона  -   отличительные   знаки
монахов-воинов,  прошедших  непроходимый  для  других   Лабиринт   Манекенов
хэнаньского монастыря Шаолинь!
   Точно такая же татуировка, только выжженная огнем,  была  у  преподобного
Чжан Во,  начальника  тайной  службы  императора;  и  у  преподобного  Баня,
приставленного к Чжоу-вану.

4

   У  судьи  Бао  болела  голова.  Прописанное  лекарем   снадобье,   обычно
помогавшее в таких случаях, на  этот  раз  действовать  отказывалось.  Виски
ломила нудная, утомляющая боль, мысли путались, и судья  бездумно  перебирал
скопившуюся на его столе  кипу  прошений,  жалоб  и  других  бумаг,  скользя
взглядом по ровным рядам иероглифов и не вникая в суть написанного.
   За столом в углу так же нудно, как головная боль, бубнил что-то себе  под
нос прилизанный молодящийся сюцай
Сингэ Третий, сидевший на этом месте уже  добрый  десяток  лет  и  никак  не
могущий сдать экзамен на  степень  цзюйжэня    по  причине  "ограниченности  ума,  невосполнимой  никаким
усердием", как выразился однажды кто-то из экзаменаторов.
   Сингэ Третий напоминал судье сюцая  из  небезызвестной  истории,  который
отдыхал нагишом в прохладе храма местного Бога земли и простудился.  Принеся
жертву божеству и выздоровев, обиженный сюцай написал подробный доклад,  где
обвинял Бога земли в том, что тот хитростью выманил у него жертвоприношения,
после чего сжег доклад в храме  духа-покровителя  местности.  Не  дождавшись
ответа,  сюцай  через  десять  дней  написал  доклад  с  обвинением  духа  -
покровителя в пренебрежении своими  обязанностями  и  сжег  доклад  в  храме
Яшмового Владыки. Ночью сюцаю приснилась огненная надпись на стене его дома,
сделанная древним головастиковым письмом:  "Бога  земли,  опозорившего  свой
ранг, сместить  с  должности.  Духу-покровителю  записать  взыскание.  Сюцай
такой-то за неуважение к духам и любовь  к  тяжбам  получит  тридцать  палок
через месяц с небольшим".
   Что и произошло вскоре.
   Но сейчас судье Бао было не до смеха: перед его мысленным взором мертвыми
колодами лежали две женских руки.
   Разумеется, никаких изображений дракона и тигра на руках Восьмой  Тетушки
при жизни не наблюдалось - это подтвердили  и  ее  муж,  красильщик  Мао,  и
многочисленная  родня,  и  еще  более   многочисленные   соседи.   Признаков
воздействия  колдовского  или  какого  бы  то  ни  было  иного  зелья  также
обнаружено не было. Судья еще раз  осмотрел  труп  в  присутствии  управного
лекаря, убедился, что странные трупные пятна никуда не исчезли, а, наоборот,
стали  еще  более  отчетливыми,  распорядился   занести   это   в   протокол
освидетельствования и грузной походкой отправился в канцелярию. Где теперь и
сидел в  отвратительном  расположении  духа  и  с  раскалывающейся  от  боли
головой.
   - ...И представьте себе, высокоуважаемый сянъигун, ничего не взял в  доме
цзюйжэня Туна, зато изорвал в клочья его любимую тигровую  орхидею,  которую
почтенный цзюйжэнь Тун растил в соответствии с каноном "Ба-хуа"...
   -  Кто  изорвал?  -  без  всякого  интереса,  просто   чтобы   отвлечься,
переспросил выездной следователь,  пропустивший  мимо  ушей  всю  предыдущую
часть долгого и красочного повествования словоохотливого сюцая.
   - Да вор же! - обрадовано воскликнул Сингэ Третий,  счастливый  тем,  что
господин начальник наконец-то услышал и, кажется, даже  заинтересовался  его
рассказом. - Изорвал любимую орхидею цзюйжэня Туна,  а  после  воткнул  себе
садовый нож прямо в сердце! Цзюйжэня Туна, когда он об этом узнал, чуть удар
не хватил, - довольно продолжил сюцай, недолюбливавший более удачливого, чем
он сам (и, надо сказать,  довольно  заносчивого),  Туна.  -  Из-за  орхидеи,
понятно, а не из-за вора... Так  что  теперь  он  в  столицу  не  поедет;  а
заместитель ваш, досточтимый господин Фу, распорядился руки у покончившего с
собой сумасшедшего вора отрубить и приколотить  их  к  позорному  столбу  на
городской площади, чтоб другим неповадно было.
   - Вора опознали? - вяло поинтересовался  судья,  головная  боль  которого
стала наконец понемногу утихать - то ли снадобье подействовало, то  ли  сама
собой улеглась.
   - Опознали, опознали!  Торговец  сладостями  Фан  Юйши,  его  все  знают,
честнейший человек, хоть и торговец! Я ж и говорю, - видать, умом  тронулся.
Раньше я у него рисовые колобки с тмином брал, а теперь уж и  не  знаю,  где
покупать! Да и вообще, сами видите, высокоуважаемый сянъигун, что  у  нас  в
уезде творится, а в последнее время, говорят, и по всей Поднебесной...
   - Почему Фу мне не доложил? - прервал сюцая судья.
   - Не хотел вас беспокоить, высокоуважаемый сянъигун! Дело-то  ясное,  вор
известен и к тому же мертв...
   Но судья Бао уже вновь перестал слушать болтовню Сингэ Третьего.  Было  в
этих двух дурацких происшествиях что-то сходное, что выстраивало их  в  одну
цепочку,  делая  смежными  звеньями,  и  судья  Бао  почувствовал   знакомый
охотничий  азарт,  когда  в   полной   бессмыслице   нагромождения   фактов,
незначительных деталей, свидетельских показаний, улик вдруг сойдутся друг  с
другом несколько фрагментов разобранной  головоломки,  притрутся  совершенно
неожиданными углами, и ты понимаешь, что ухватился за нужную нить, и  теперь
надо тянуть, тянуть - только осторожно, чтобы не оборвать...
   Дикий  и  на  первый  взгляд  бессмысленный  поступок  Восьмой   Тетушки,
закончившийся  ее  самоубийством;  и  не  менее  дикий  поступок  уважаемого
торговца Фан Юйши, а в итоге - нож в сердце. Вот что роднило два эти дела  -
внешняя бессмысленность и самоубийство исполнителя в конце!
   - Пройдусь-ка я на площадь, - пробормотал судья скорее самому себе  и  не
спеша вышел из канцелярии.

***

   - Достопочтенный сянъигун Бао?
   Вопрос был излишним - в Нинго спутать судью Бао  с  кем-либо  другим  мог
только слепой. Судья неторопливо обернулся. И, в свою очередь,  сразу  узнал
этого пожилого монаха в оранжевой кашье. Преподобный Бань, ставленник тайной
службы, немного телохранитель  и  уж  наверняка  соглядатай  при  сиятельном
Чжоу-ване - который, однако, ничего не  успел  сделать  во  время  недавнего
побоища.
   Не успел?
   Не смог?
   Не захотел?
   - Да, это я, преподобный отец, - кивнул выездной следователь, почтительно
складывая ладони перед грудью. - Вот уж и впрямь -  известно  вам  тайное  и
явное! Я как раз хотел переговорить с  вами.  Вы  ведь,  насколько  я  знаю,
принимали монашество и затем проходили обучение  в  знаменитом  монастыре  у
горы Сун? Воистину счастлива та обитель, чей патриарх был лично приглашен на
церемонию восшествия на трон нашего нынешнего императора, Сына Неба  Юн  Лэ,
живи он вечно! По-моему, именно по совету шаолиньского  патриарха  Сын  Неба
перенес столицу из Нанкина в Пекин?
   -   Знания   Господина,    Поддерживающего    Неустрашимость,    достойны
благоговения, - скромно склонил голову монах, но  эта  скромность  не  могла
обмануть судью.
   Неспроста подошел к нему преподобный Бань!
   - Тогда не могли бы вы показать мне, недостойному, священные знаки  тигра
и дракона на ваших руках? Надеюсь, монастырским уставом это не запрещается?
   - Нет, что вы, высокоуважаемый  сянъигун,  отнюдь!  -  заулыбался  монах,
которому  явно  польстила  просьба  судьи  Бао,  да  еще  высказанная  столь
смиренным тоном. - Разумеется, смотрите! Вот...
   И он по локоть закатал рукава кашьи.
   Некоторое  время  высокоуважаемый  сянъигун  самым  внимательным  образом
изучал предъявленные ему изображения, выжженные  на  предплечьях  монаха,  а
потом невинно осведомился:
   - А скажите мне, преподобный Бань, только ли у монахов, сдавших  экзамены
в монастыре Шаолинь, имеются на руках такие знаки?
   - Я не слышал, чтобы кто-нибудь хоть раз дерзнул подделать  их.  -  Голос
монаха остался прежним, но и без того узкие глаза сузились еще больше.
   - А нельзя ли их как-нибудь скрыть? - поинтересовался судья.  -  Если,  к
примеру, монах-воин не хочет, чтоб его узнали?
   - Наверное, можно, - пожал плечами монах, -  только  зачем?  Да  и  шрамы
останутся... Кроме того, прошедших Лабиринт Манекенов не так уж много, и нас
хорошо знают не  только  в  обители.  Надеюсь,  вы  слышали,  что  принявший
монашество в Шаолине может получить право на свободный  выход  из  монастыря
лишь тремя способами? Первый - сдать экзамены, на  что  способен  далеко  не
каждый, и не  ранее  пятнадцати  лет  ежедневного  изнурительного  обучения;
второй - быть посланным во  внешний  мир  по  делам  братии,  что  случается
редко...
   - А третий?
   Монах лишь развел руками.
   Дескать, третий выход - выход для всех и из любой ситуации.
   - Я понимаю вас, высокоуважаемый сянъигун, - вновь заговорил  преподобный
Бань после паузы. - Вам подсунули сложное и  неприятное  дело.  Расследовать
его - ваш  долг...  но,  думаю,  не  будет  большой  беды,  если  вы  вскоре
прекратите  поиски.  Разумеется,  честно  выяснив  все,  что  представляется
возможным. И мне, ничтожному, почему-то кажется, что вы  это  уже  выяснили:
возмутительница спокойствия действовала в одиночку,  без  чьей-либо  помощи,
пребывая, по всей видимости, не в себе. И потом, она мертва - а  посему  кто
теперь может сказать, что творилось в  тот  момент  в  голове  у  несчастной
женщины?
   - Конечно, вы правы, преподобный отец. - Судья вежливо склонил голову.  -
Приблизительно к тем же выводам пришел и я. Не  могу  не  выразить  радости,
охватившей мою душу при известии, что мое непросвещенное  мнение  совпало  с
мнением столь достойного служителя Будды, как вы.
   Они поговорили еще немного о всяких не имеющих отношения  к  делу  вещах,
хотя судья Бао прекрасно осознавал: монах уже сказал  все,  что  хотел,  дав
понять,  что  преподобный  Бань  и  те,  кто  стоит  за  ним,   не   слишком
заинтересованы в подробном расследовании этого дела.
   Судья догадывался - почему.
   Когда преподобный Бань, откланявшись, удалился, перед глазами  судьи  все
еще некоторое время стояли выжженные на руках монаха знаки тигра и  дракона.
Точно такие же, как и те, что проступили после смерти на предплечьях Восьмой
Тетушки, никогда не перешагивавшей порога знаменитого монастыря у горы  Сун.
Точно такие же знаки, разве что не от огня, как у преподобного Баня, а опять
в виде трупных пятен проступали сейчас на двух прибитых к  позорному  столбу
руках уважаемого торговца Фан Юйши.
   Который тоже никогда не был монахом.
   Ни монастыря Шаолинь, никакого другого.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

   Сказано в древности:

   Если чаньского  мастера встретишь в пути -
   Слов понапрасну не трать,
   Но и мимо не вздумай пройти.
   Дай ему в челюсть - и пусть говорит кулак.
   Умный поймет,
   А дурак обойдется и так.

   - Мерзавец! - во всю глотку орал Золотой Угорь, ожесточенно  стряхивая  с
себя вонючие брызги. - Скотина бритоголовая! Спускайся сюда, я тебе башку  в
плечи вколочу!
   Монах, стоявший  на  стене,  не  обратил  на  вопли  снизу  ни  малейшего
внимания. Минуту назад он бесстыже  задрал  край  своей  шафрановой  рясы  и
помочился прямо на  голову  Золотого  Угря,  подошедшего  слишком  близко  к
запертым воротам  монастыря  у  горы  Сун.  За  воротами,  как  рассказывали
сведущие люди, начиналась тропинка, пробитая в скалах от подножия  к  самому
монастырю, расположенному существенно выше,  у  вершины,  но  Золотому  Угрю
сейчас было не до скал  и  тропинок.  Не  так  давно  он,  сын  деревенского
старосты из провинции Хэбей и признанный в  родных  местах  знаток  цюань-фа
,  добился  своего  -  после  долгих
мытарств, результатом  которых  явились  три  рекомендации  от  трех  весьма
уважаемых особ, Золотому Угрю была прислана записка с повелением (хотя Угорь
рассчитывал на приглашение) явиться не позднее  Праздника  Холодной  Пищи  к
внешним воротам Шаолиня.
   Вот он и явился.
   И почти неделю проторчал перед запертыми воротами в компании  семи  таких
же, как он, соискателей на право принятия  монашества  в  известном  на  всю
Поднебесную монастыре.
   Девятым был немолодой хэшан  из горного  храма
в округе Аньдэ, только что вошедший в ворота всего после трех часов ожидания
- он предъявил стражам письменное разрешение своего патриарха. Стражи  долго
шевелили губами, уставясь на свиток, потом переглянулись и  поманили  хэшана
за собой.
   - Вот так всегда! - завистливо вздохнул совсем еще молоденький  кандидат,
представившийся молочным именем Змееныш Цай.  -  Как  нам,  мирянам,  так  и
рекомендаций куча, и жди тут невесть сколько... а  как  им,  преподобным,  -
патриарх разрешил, и входи себе на здоровье!  Ни  дать  ни  взять  областная
канцелярия:  одни  с  поклоном  да  бочком,  другие  верхом  с   развернутым
штандартом!
   Случись это раньше, Золотой Угорь ничего бы не ответил, про себя  обозвав
Змееныша  Цая  молокососом.  Но  через   день   ожидания   спокойствие   его
поколебалось, через три - от выдержки остались какие-то жалкие  лохмотья,  а
теперь, под конец недели, казавшейся бесконечной, Золотой  Угорь  готов  был
разорвать на части любого подвернувшегося под руку.
   А тут еще этот монах, решивший помочиться на горячую голову...
   - Ну где же ты?! Испугался?!
   Ворота  медленно,  со   скрипом   отворились.   В   проеме   стояли   два
монаха-стражника:  рослые,  плечистые,  с  синими  от   ежедневного   бритья
головами, похожие друг на друга, как близнецы.
   - Ха! - презрительно выкрикнул Золотой Угорь. - Святоша  за  чужие  спины
прячется! Тоже мне, монахи-герои! Ну, давай, налетай на удальца!
   В эту минуту он совершенно забыл, что и сам  явился  сюда  отнюдь  не  из
соображений б