унимался дотошный Бань.
   Видимо, он плохо представлял своего  спутника  в  одеяниях  из  лазоревых
перьев.
   Расцветка не нравилась, что ли?
   - О-о! - Змееныш закатил глаза и  причмокнул.  -  Вид  его  был  во  всем
подобен символу  счастья!  Шляпа  господина  Тайбо,  изготовленная  в  форме
венчика цветов сафлора,  была  украшена  пластинами  из  полированной  яшмы,
одежда несказанной прелести подвязана желтым шнуром,  на  ногах  красовались
пурпурные туфли с  загнутыми  носками;  а  в  руках  господин  Тайбо  держал
всемогущий жезл-жуи как знак того, что способен в мгновение  ока  достигнуть
восьми сторон света.
   - И многоцветные облака сопровождали небожителя, -  обрывал  затянувшееся
описание преподобный Бань.
   - Воистину,  наставник,  память  ваша  безгранична!  Именно  многоцветные
облака  и  именно  сопровождали!  А  потом  господин  Тайбо   поведал   мне,
ничтожному, что в позапрошлой жизни был я  одним  из  особо  доверенных  его
слуг-любимцев, но разбил опрометчиво обожаемую вазу господина и был  за  сей
проступок вынужден две жизни прожить среди смертных.
   Змееныш помолчал, грустно глядя в пол.
   - Вот и живу, - подытожил он. Монах только руками развел,  глядя  на  это
олицетворение скорби.
   - Что еще говорил тебе господин Тайбо? - спросил преподобный  Бань  после
некоторой паузы.
   - Что если буду жить достойно, радуя его сердце и печень, то в этой жизни
доживу до девяноста девяти лет, постигая  учение  Будды  Шакьямуни.  А  если
огорчу Хозяина Золотой Звезды - то он станет  лично  укорачивать  нить  моей
судьбы, отрезая по десятилетию за раз! Я уж и молил, и на колени падал -  ни
в какую! Говорит: не скажу тебе, чем  именно  ты  можешь  меня  огорчить,  а
просто стану наблюдать! И как огорчусь - сразу хвать бронзовые ножницы!..
   Последняя идея пришла на ум Змеенышу только что и весьма ему понравилась.
Ежели начнется у лазутчика безвременное старение, всегда можно будет свалить
на гневного господина Тайбо.
   А если Бань не поверит, пусть идет спрашивать Хозяина Золотой Звезды.

***

   ...Когда  Змееныш  покидал  опиумокурильню  Немого   Братца   и   скрытно
пробирался к постоялому двору, что близ Линьцинской  заставы  при  въезде  в
город, где и остановился преподобный Бань по прибытии в Нинго, лазутчика  не
покидало ощущение слежки.
   Замечать наблюдение за собой и уходить от него Змееныш умел еще с раннего
детства, когда способность хотя бы  на  минутку  выскользнуть  из-под  опеки
бабки Цай вознаграждалась сдобной пышкой. Да и  позднее  наука  эта  не  раз
сослужила ему добрую службу - но сейчас творилось что-то странное.  Лазутчик
готов был поклясться, что  ни  одна  живая  душа  не  интересуется  скромным
монашком, но противный озноб не проходил, а под ложечкой сосало предчувствие
неприятностей.
   Это началось с того  момента,  когда  он  посвятил  Маленького  Архата  в
подробности расследуемого дела и покинул обитель вместе с преподобным Банем.
Первое, что сразу заметил Змееныш: раньше он сам  никогда  не  вовлекался  в
поиски  душой,  честно  выполняя  порученную  работу,  но  оставаясь  внутри
холодно-спокойным. Лазутчик, волнующийся по поводу  исхода  и  не  способный
сойтись с врагом или пожертвовать союзником в случае  необходимости,  -  это
плохой лазутчик.
   Это мертвый лазутчик.
   Бабка Цай не раз говаривала, ссылаясь на своего сына и  Змеенышева  отца,
Ушастого Цая, которого никто не знал в лицо:
   - Тонкость! Тонкость! Мастер "листвы и  ветра"  равно  спокойно  жертвует
врагом, другом и собой.
   И, может быть, только благодаря этой тонкости Змееныш Цай дожил до сорока
двух лет.
   Но  теперь...  теперь  Змееныш  все  чаще  замечал  за  собой  проявление
человеческих чувств, мешающих сосредоточиться  -  словно  на  доселе  чистом
зеркале стали появляться туманные пятна от чьего-то дыхания.
   Чьего?
   Не самого ли лазутчика?!
   И второе - именно с этого времени над ним будто  разверзлось  небо,  явив
немигающий глаз; куда бы Змееныш  ни  шел,  что  бы  ни  делал,  он  не  мог
избавиться от ощущения слежки. Слежки чуждой, при полном отсутствии интереса
к лазутчику, как не  интересуется  кузнец  пылью  на  копыте  лошади,  когда
собирается набить подкову.
   Смахнет походя или вообще поверх приколотит.
   Змеенышу было очень трудно жить с этим глазом над головой.

***

   Наконец преподобный Бань утомился  и  погнал  своего  самого  безобидного
инока к толстяку хозяину за переносной жаровенкой.
   Змееныш обиженно вздохнул - дескать, не  верят  честному  рассказу!  -  и
спустился во двор, по дороге размышляя:
   "Преподобный Бань числится в свите принца Чжоу, и, значит,  у  достойного
монаха наверняка должны быть личные покои во дворце кровнородственного вана.
Просто не может не быть! Даже учитывая то, что тайная  служба  приставила  к
принцу именно Баня только со дня возвращения Чжоу-вана в  наново  жалованный
удел. До того рядом  с  принцем  Чжоу  находился  какой-то  другой  монах...
впрочем, неважно. Значит, покои есть. Но  мы  останавливаемся  на  захудалом
постоялом дворе, да еще и чуть ли не за городом, у Линьцинской  заставы!  И,
думаю, не сегодня-завтра покинем  Нинго.  Не  хочет,  не  хочет  преподобный
видеться с принцем - опалы ждет? Тогда чьей? Опалы вана в случае  восшествия
на престол  нового  Сына  Неба;  или  опалы  собственной?  Станет  ли  новый
император благоволить к тайной службе, как благоволит к ней государь Юн  Лэ?
Зачем  мы  идем  в  Бэйцзин  -  за  пятицветной  грамотой  на  чин  или   за
кангой-колодкой и палаческими клещами в бок?!"
   Змееныш сам удивлялся своей уверенности, что все это  -  от  рук  Восьмой
Тетушки и бритой головы лазутчика до болезни государя Юн  Лэ  и  немигающего
глаза над головой - звенья одной цепи.
   И цепь эта все туже обматывает Поднебесную.

5

   - Я уже договорился с лодочником, - сказал преподобный  Бань,  выходя  во
двор.
   Змееныш, спускавшийся следом, только поправил на плече дорожную котомку и
покорно кивнул.
   Ощущение слежки не пропало, а даже, наоборот, усилилось и давило на плечи
гораздо хуже той же котомки.
   Но никакой видимой опасности по-прежнему не наблюдалось.
   Во дворе, рядом с пустыми  повозками,  хозяин  постоялого  двора  во  всю
глотку торговался с синьганскими купцами.  Последние  уже  успели  на  корню
сдать весь свой  товар  местному  перекупщику,  получив  барыш  меньше,  чем
хотелось, но больше, чем предполагалось; вчерашней ночью удачная сделка была
изрядно спрыснута, опустошено немереное количество чайничков с вином,  часть
барыша осела в рукавах нингоуских "красных юбок" - и можно было со спокойной
совестью ехать дальше, пытать счастье купеческое.
   Лодка, о которой говорил преподобный Бань, была нанята именно купцами.  И
теперь они договаривались с толстячком хозяином  о  цене  за  повозки  и  за
тягловых волов. Договаривались, по всей  видимости,  давно  и  успешно  -  а
шумели и рядились просто так, по привычке.
   Что за торговля без крику и попыток хоть в чем-то надуть ближнего?
   Змееныш подошел к колодцу и зло сплюнул: колодезный ворот  валялся  рядом
со  срубом.  Зато  крепежной   цепи   нигде   видно   не   было.   Бородатый
коротышка-слуга, собравшийся чинить "кланяющегося  отшельника",  при  помощи
которого из  колодца  добывалась  вода,  куда-то  делся,  бросив  работу  на
половине; и за водой надо было снова подниматься наверх.
   Или идти на кухню и просить длинноязыких поварих.
   Преподобный Бань, в свою очередь, подошел к купцам и  хозяину,  собираясь
уточнить у владельцев повозок (уже бывших владельцев): если они вчера спьяну
не возражали против попутчиков-монахов, то не будут ли возражать сегодня, на
гудящую с похмелья голову?
   Змеенышу было ясно,  что  преимуществами  своего  положения  и  грамотами
тайной канцелярии, способными сделать покладистыми кого угодно,  преподобный
Бань пользоваться не собирается.
   Что еще раз укрепило лазутчика в уверенности: его наставник  подозревает,
что путь в  Столицу  отнюдь  не  будет  усеян  лотосовыми  лепестками,  и  в
особенности - для людей всемогущего Чжан Во.
   Который вскоре вполне может стать бывшим всемогущим...
   Хотя, если не для чужих ушей, - Сыновей Неба много, а тайная служба одна!
   "Для чего ж тебе я понадобился?" - обеспокоенно подумал Змееныш Цай.
   То, чего он  не  понимал  вначале,  всегда  на  поверку  оказывалось  для
лазутчика самым неприятным.
   Неподалеку, рядом с коновязью, лежал прямо на песке  один  из  купеческих
возниц:   простоватого   вида   парень   с   мозолистыми   ручищами.   Синюю
кофту-безрукавку он нацепил прямо на голое тело, штаны забыл  надеть  вовсе,
зато голову повязал цветастой косынкой, явно только вчера купленной. Прошлой
ночью парень сильно перебрал - и винца,  и  певичек,  -  а  значит,  сегодня
лежание на солнцепеке, по всем признакам, не должно было  бы  способствовать
улучшению его самочувствия. Змееныш приблизился к вознице, заботливо  тронул
его за бугристое плечо, потом прикоснулся кончиками пальцев ко лбу...
   Лоб был холодным.
   Пальцы Змееныша быстро пробежались по шее парня. - нет, ни одна из жил не
пульсировала.
   Возница был мертв.
   - Эй,  -  заорал  лазутчик,  пытаясь  привлечь  внимание  купцов,  -  эй,
почтенные! Куда ж вы смотрите?! Вам не повозки продавать надо, вам...
   "Вам место на кладбище покупать нужно", - хотел добавить Змееныш.
   И не успел.
   Ручища парня дернулась, раздавленным крабом  поползла  по  песку,  шевеля
почему-то всего одним пальцем  -  указательным;  замерла,  опять  двинулась,
палец ковырнул песок, выгребая бороздку, другую...
   Под ноготь воткнулась щепка-заноза; и эта мелочь вдруг  заставила  сердце
Змееныша забиться вдвое чаще.
   Хотя бы потому, что лицо парня по-прежнему оставалось лицом  спящего  или
мертвого.
   - Чего буянишь? - недовольно  отозвался  ближайший  купец,  прищуриваясь.
Глазки у купца были такими мутными и окруженными после веселой ночки  такими
синячищами, что казались бельмами. Бельмастый  еще  раз  недовольно  оглядел
Змееныша с головы  до  ног,  не  удостоив  своего  возницу  даже  словом,  и
повернулся к Баню.
   -  Вы  б,  наставник,  угомонили  вашего  служку!  -  брюзгливо   сообщил
бельмастый. - Что ж это он, в самом деле, на  честных  людей  кричит!  Будда
небось не учил язык распускать!
   Но Змееныш уже не слушал купца.
   Он с неподдельным ужасом следил за указательным пальцем парня. Тот за это
время успел очертить на песке круг  около  локтя  в  поперечнике;  и  теперь
белесый ноготь ковырялся внутри круга.
   Иероглиф.
   Другой.
   Третий.
   Сразу два подряд; старое головастиковое письмо, каким уже давно никто  не
пишет,  даже  мастера  каллиграфии,  способные  на  вкус  отличить   степень
бархатистости туши; иероглиф, другой, третий...
   Цзин, жань, жань, цзин, цзин, жань, цзин.
   Чистое, грязное, грязное, чистое, чистое, грязное, чистое.
   И, наконец, веки возницы дрогнули и раздвинулись.
   Из глубоко утопленных  глазниц  на  Змееныша  смотрела  темень  Лабиринта
Манекенов, в которой что-то ворочалось.
   Лазутчик жизни отшатнулся, так и  не  успев  осознать:  примерещился  ему
сухой треск, какой бывает от столкновения дерева  с  деревом  или  с  рукой,
похожей на дерево?
   А ручища возницы медленно выползла из круга, мозолистая ладонь  легла  на
валявшийся неподалеку колодезный  ворот;  дубовая  махина;  окованная  вдоль
оловом, приподнялась, оторвалась от песка...
   И с маху ударила Змееныша по правому колену.
   Попади ворот по живому - опираться лазутчику  на  костыль  до  конца  его
дней!
   - Сдурел?! - Змееныш резво отпрыгнул назад, с испугом глядя на садящегося
парня, - Эй, удалец, ты живой или... какой?!
   Вместо ответа ворот вновь ринулся к колену лазутчика.
   Но в воздухе закатным облаком мелькнула оранжевая кашья, и  обе  сандалии
преподобного Баня опустились точно посреди ворота, прибив его к  песку,  как
сильный дождь прибивает пыль.
   - Если мой спутник чем-то не угодил вам, я искренне прошу прощения вместо
этого невежи! - Бань явно хотел сказать что-то еще, но осекся, во все  глаза
разглядывая возницу. А не вовремя оживший парень не обратил внимания  ни  на
удивительное появление монаха, ни на собственный промах - ворот  зашевелился
на песке, попутно стерев часть круга и  два  иероглифа  "жань",  после  чего
опять стал подниматься.
   И возница тоже стал подниматься.
   - Чистое, - глухо сказал возница. - И грязное. И чистое...
   Он шагнул вперед и попытался кинуть ворот в ноги Змеенышу. Руки слушались
парня плохо, необычное  оружие  упало,  не  долетев  до  цели  какого-нибудь
вершка; возница огорченно помотал головой, отчего  косынка  сползла  ему  на
самые брови, и грузно побрел к Змеенышу.
   Когда на плечо возницы легла сухонькая лапка  преподобного  Баня,  парень
попытался смахнуть ее на ходу - но не тут-то  было!  Лапка  держала  прочно.
Возница остановился, развернулся к досадной помехе вполоборота и скосился на
лапку у себя на плече,
   - Чистое, - сказал возница, и в голосе его пробился недовольный хрип: так
начинает крениться подгнившее дерево, прежде чем упасть на голову случайному
прохожему. - Чистое, чистое и чистое. И грязное.
   Кулачище парня  с  маху  рубанул  монаха  по  запястью,  но  был  вовремя
перехвачен. Огромное тело описало в воздухе красивую пологую дугу и, вздымая
горы песчаной пыли, обрушилось наземь. Любой другой на месте парня, если  не
сломал бы себе хребет, то уж наверняка немало времени охал бы да хватался за
поясницу, но возница полежал-полежал и начал вставать. По дороге он  снял  с
себя кофту-безрукавку, обнажив мощный, слегка  подзаплывший  жиром  торс,  и
отправил кофту в колодец.
   - Чистое, - сказал почти голый возница. И пошел к Змеенышу.
   - Что  ж  это  творится,  люди  добрые!  -  несколько  запоздало  возопил
бельмастый купец, бледнея. - Это ж настоящий Великий Предел творится! Эй, Бу
Цзи, немедленно прекрати! Ты это...
   Бельмастый сделал шаг-другой, то  ли  намереваясь  продолжить  увещевания
возницы по имени Бу Цзи, то ли собираясь лично вмешаться в творимый  Великий
Предел, но едва он попытался шагнуть в третий раз...
   - Грязное, - неожиданно сказал торговец, и мутные  бельма  его  неприятно
потемнели. - И грязное. Ишь ты...
   Он вернулся к своему приятелю, взял у него из  рук  мешочек  с  серебром,
только что полученный последним от  хозяина  постоялого  двора,  и  запустил
увесистым мешочком в бритую голову преподобного Баня. Не попал,  расстроенно
хмыкнул и медленно направился к дерущимся.
   Нет.
   Не к дерущимся.
   К Змеенышу - поднимая на ходу колодезный ворот и примериваясь  к  правому
колену лазутчика.
   Монах перехватил мешочек на лету, немедленно обрушив его на  бесстрастное
лицо возницы - но Бу Цзи, мертвый или живой, даже  не  заметил  этого.  Хотя
сломанный  нос  очень  трудно  не  заметить,  особенно  если  это  твой   же
собственный нос! Словно  сообразив  что-то,  непонятное  ему  ранее,  парень
предал Змееныша забвению и пнул  ногой  ярко-оранжевую  кашью.  Удивительное
дело: преподобному Баню стоило изрядного труда отвести предплечьем эту ногу!
Тут же кулаки возницы замелькали вокруг жилистого монаха, как привязанные на
цепях камни; преподобный Бань  окунулся  в  эту  круговерть,  и  посторонний
наблюдатель потерял какую бы то ни было возможность следить за происходящим.
   Словно два кота сцепились: один  -  большой,  сытый,  второй  -  тощий  и
драчливый; визг, мяв, кто кого и за что - не разобрать глазу человеческому!
   Торговец с воротом уже к тому времени приблизился  к  Змеенышу.  Лазутчик
жизни пал на колени и принялся елозить в пыли, многократно кланяясь и хватая
бельмастого за края его длинной блузы.
   - Великодушный господин!  -  благим  матом  вопил  Змееныш,  целуя  туфли
бельмастого. - Не губите  невинного  отрока!  Не  сиротите  моих  детушек  и
старуху мать! Пощадите!
   Никакой старухи матери и уж тем более малых детушек - во  всяком  случае,
поблизости - у лазутчика не наблюдалось. Но такова была общепринятая формула
выпрашивания милости, и  не  раз  она  спасала  Змеенышу  жизнь  в  обществе
подвыпивших братков или. хуньдунских лесорубов. Впрочем, если бы посторонний
наблюдатель перестал всматриваться в схватку возницы с преподобным  Банем  и
пригляделся повнимательнее к бельмастому  и  Змеенышу...  Его,  постороннего
наблюдателя, наверняка заинтересовало бы вот что: уж куда  как  удобно  было
бельмастому опустить колодезный ворот на подставленный затылок жертвы  -  ан
нет, не опустил! Топтался, примеривался, дважды норовил ткнуть в колено,  но
промахивался и снова принимался топтаться на месте. А молящие руки  Змееныша
блудливыми  кобелями  гуляли  вокруг  бельмастого,  хватая  за  что  попало,
поглаживая,  нажимая,  цепляя...  и  бельмастый  вдруг  охнул,   глаза   его
посветлели и налились мукой, ворот выпал из разом ослабевших пальцев,  после
чего торговец рванул освободившейся рукой блузу и невнятно захрипел.
   И мучным кулем осел на песок.
   Преподобный Бань отошел от исковерканного тела возницы - Бу Цзи еще мелко
вздрагивал, но этим дело и ограничивалось - и пристально посмотрел на своего
спутника.
   Змееныш честно выдержал этот взгляд.
   - Видать, сильно ты по душе господину Тайбо,  -  бросил  монах,  думая  о
чем-то своем. - Уберег он тебя...
   За спиной монаха перестал дергаться возница Бу Цзи.

***

   Вызванный лекарь с трудом привел в чувство бельмастого - торговец  ничего
не помнил, только и делая, что кланяясь  преподобному  Баню  и  Змеенышу,  -
после чего лекарь дотошно осмотрел тело возницы. И уверенно заявил, что  все
шесть видов пульса не прощупываются, каналы  "цзинь-ло"  закупорены  и  если
ему, лекарю, скажут, что сей труп только что дрался с  преподобным  отцом  и
норовил сломать колено другому преподобному отцу, он, лекарь, только  пожмет
плечами и прочь пойдет, не забыв получить оговоренную плату.
   Что и было сделано.
   Когда Змееныш и монах из тайной службы покидали постоялый двор,  оба,  не
сговариваясь, остановились на месте недавнего побоища и  долго  смотрели  на
полустертый круг, нарисованный на песке.
   В кругу еще оставались два с половиной иероглифа.
   Два "жань" и поперечная полоса с завитушкой от иероглифа "цзин".
   Два раза "грязное" и кусок "чистого".
   - Пойдем, - тихо сказал преподобный Бань. - Лодочник ждать не будет.  Нам
пора отправляться в Бэйцзин...
   А возницу Бу Цзи без лишнего шума зарыли на городском кладбище,  у  самой
ограды, и никому не пришло в голову интересоваться трупными пятнами на руках
парня - особенно на второй день после его двойной гибели.
   Зря, конечно.
   Позвали бы судью Бао...

МЕЖДУГЛАВЬЕ

Свиток, не найденный птицеловом Манем в тайнике у западных скал Бацюань.
...какая-то скотина сперла мои свиток!!! Впрочем, я даже знаю, какая - но об этом позже.

   С уходом Змееныша мне и моему мальчику стало тесно в  монастыре.  Никогда
раньше за мной ничего подобного не водилось. А сейчас  я  стал  задумываться
над правотой девушек (боже, как давно это  было!),  утверждавших,  что  я  -
бездушное чудовище. Все шло к тому, что я  отнюдь  не  являюсь  благодетелем
моего мальчика, свалившись ему в самом прямом смысле, как  снег  на  голову.
Да,  он  был  дурачком,  да,  общество  слепца-гадателя  сильно  проигрывало
пансионату для богатеньких детишек или даже общеобразовательной школе города
Акпупинска... но жизнь в одной черепной коробке меняла нас обоих.
   Раньше у меня не было друзей.
   Теперь же... свято место  пусто  не  бывает.  Правда,  Змееныш?!  Нет,  я
прекрасно понимаю,  что  ты  спихнешь  меня  в  колодец,  ни  на  минуту  не
задумавшись,  если   я   чем-то   буду   мешать   твоей   правоохранительной
деятельности, но зачем-то ведь ты вытаскивал нас, меня и моего мальчика,  из
Лабиринта?!
   Или эта задача не по зубам ни моему левому полушарию,