есь: отец-вероучитель наконец соглашается открыто выступить
против династии Юань, шестеро самых знаменитых монахов уезжают из обители  к
"красным повязкам" спасать отечество - и с героями едет ничем на тот  момент
не прославленный служка Фэн!
   Это вам не дорога на Бэйцзин!
   Надо быть истинным ревнителем Чжунго, чтобы настоять на своем перед лицом
сурового патриарха  Хой  Фу  и  отправиться  плечом  к  плечу  с  клеймеными
монахами-воителями в абсолютно неизвестный для юного монашка мир!
   Страсть Фэна звалась патриотизмом.
   Невероятной, неистовой любовью к родине.
   Перекусить вражеское копье, получив жестокий удар в рот, и после этого не
упасть замертво, а растерзать копейщика и кинуться  в  одиночку  на  полчища
врагов... я не слышал подобного даже в песнях о подвигах седой древности!
   И когда тяжело раненный служка после первого же сражения был возвращен  в
обитель - сжигавший его огонь более не находил выхода. Пламя грозило пожрать
мечущегося на ложе Фэна, но закаленный клинок нелегко расплавить; в бушующем
горниле любовь к отечеству и  сокровенная  сущность  юного  монаха  срослись
воедино.
   Как волнистый узор переплетения стальных полос намертво  впечатывается  в
тело меча.
   Он ощутил себя Поднебесной; он сошел с ума.
   Вспышка Просветления-У не дала мне рассмотреть, как именно это произошло.
Но я глубоко убежден: однажды ночью, скорее всего грозовой ночью, юноша-инок
с похожим на беса лицом встал с  постели.  В  бреду,  обессиленный,  еще  не
полностью пришедший  в  себя  после  ранения,  он  самовольно  открыл  дверь
Лабиринта Манекенов и встал на пороге.
   Что мерещилось ему в этот миг?
   Что впереди - проклятое сражение у озера Желтого Дракона? Что  деревянные
манекены - это ненавистные варвары-монголы,  только  теперь  все  произойдет
совсем иначе? Что каждый его удар отбрасывает врагов на север, все дальше от
границ империи?! Как бы то ни было, он прошел через  Лабиринт  -  вернувшись
через ту же дверь, в какую вошел! - и его руки легли на обод Колеса Закона.
   Карма приняла патриота-безумца.
   Я не знаю - почему; но было так.
   С этого часа дела Поднебесной пошли на лад.  Шестеро  монахов  превратили
армию "красных повязок" в армию опытных воинов, и никто не задумался:  можно
ли  за  столь  короткий  срок  человеческими  методами   вшестером   обучить
многотысячное войско?! Волна внезапных предательств подорвала династию Юань,
и Пекин был очищен от монгольских ставленников, но победителям не  пришло  в
голову: почему этого не произошло раньше?! Монахи-воители стали  сановниками
при дворе, даже не подумав отказаться от чина и вернуться в родную  обитель,
- что двигало "ушедшими от мира", когда они тонули в болоте мирской  суеты?!
И в самом скором времени Шаолинь  стал  означать  для  ханьцев  чуть  ли  не
единственную опору государства.
   А  в  Лабиринте  все  гулял  по  ночам  странный  урод,  все  сражался  с
деревянными манекенами... для него война еще не кончилась.
   С  одной  стороны,  последние  пятьдесят  с  лишним  лет  и  впрямь  были
благоприятны для империи -  расцвет  ремесел  и  торговли,  великие  морские
плавания, наладились связи с сопредельными державами, отстроились города...
   Любовь к отчизне расцветала пышным цветом; но  завязь  цветка  крылась  в
темных глубинах Лабиринта Манекенов,  а  корни  высасывали  последние  капли
влаги.
   Карма не может любить или не любить Поднебесную.
   Приняв в себя безумца, Закон начал сходить с ума.
   Фэн требовал - то есть часть самого Закона требовала! - и лазутчики Кармы
на миг возрождались в безобиднейших людях, дабы предотвратить неслучившееся.
Я не знаю, сколько возможных мятежей было предотвращено, я не  знаю,  отчего
умирали те или  иные  сановники  и  простолюдины,  сколько  было  уничтожено
любимых собачек и тигровых орхидей... я и не могу знать этого.
   Карма лелеяла государство; сумасшедшая нянька качала колыбель, ударяя  ею
о стены.
   И все больше сходила с ума.
   "Безумие Будды", встающие мертвецы, беспорядок в перерождениях,  оборотни
и демоны, надвигающийся конец света - итог безумств Закона.
   Чтобы выжить, Закону пришлось схватиться с собственной частью, помешанной
на патриотизме; нож лекаря вторгся в  собственное  тело,  и  клейменые  руки
прошлых жизней оказались в одновременной власти противоборствующих сторон.
   Тигр схватился с драконом, не понимая, что делает.
   Недаром для противовеса безумцу-повару  Закону  пришлось  путем  "Безумия
Будды" убрать императора Юн Лэ и посадить на трон государя-безумца  Хун  Ци!
Два диска с иероглифами "цзин" и "жань";  один  из  белой  яшмы,  второй  из
полированного  дерева...  И  не  случайно  первым  деянием   государя   было
уничтожение шаолиньских монахов в  Столице,  вторым  же  шагом  стал  приказ
двинуть войска на Шаолинь! Полагаю, Карма не различает отдельных людей - для
нее сейчас очагом внутреннего разлада  является  вся  обитель;  вернее,  все
монахи с почетным клеймом на предплечьях и все иноки, близкие к этому.
   Однако: неужто одной песчинки хватило, чтобы заклинить Колесо  Закона,  и
неужели одного монастырского повара оказалось достаточно для болезни Кармы?!
   И ответ выскальзывает из рук.

5

   ...Преподобный Бань остановился у стены и долго смотрел  на  нее,  словно
там висел пейзаж работы великого  художника  или  это  была  стена,  которую
девять лет созерцал великий Бодхидхарма.
   - Когда твою голову выставляют на бамбуковом колу для обозрения зеваками,
- тихо сказал монах, - это очень помогает отрешиться от суеты  и  по-другому
взглянуть на собственные поступки. Впрочем, я не стал бы  советовать  многим
идти этим путем.
   Собравшиеся хотели было возразить, но раздумали.
   И были правы.

РАЗДУМЬЕ ХЭШАНА

   Бодисатвы видят, что  они  мужественны,  здоровы,  в  броне,  с  оружием,
величественны. Все зло и все разбойники могут быть захвачены и сломлены.
   "Сутра золотого света"

   На девятый год правления первого государя династии Мин к внешним  воротам
обители подбросили годовалого младенца.
   Ребенка осмотрели, убедились в его здоровье  и  отдали  в  поселок  слуг,
одной из женщин.
   Через полгода у ворот был обнаружен второй младенец.
   Сперва это сочли неблагоприятным признаком,  но  патриарх  был  человеком
несуеверным, и та же самая женщина приютила второе дитя.
   В пятилетнем возрасте все, от мала до велика, путали подкидышей, даже  их
приемная мать.
   А в шесть лет патриарх Сюань велел обрить малышам головы.
   И осень успела двадцать один раз сменить лето, а на трон взошел  государь
Юн Лэ, прежде чем подкидыши вошли в  Лабиринт  Манекенов  и  прошли  его  до
конца.
   Первый - утром; второй - вечером.
   А за две недели до того мы сражались  друг  с  другом  за  право  сдавать
выпускные экзамены, и это был единственный случай  в  обители,  когда  после
трехчасового поединка учителя-шифу прервали  схватку  и  допустили  к  сдаче
обоих.
   Я не скажу вам, кто я на самом деле - преподобный Бань или наставник Чжан
Во.
   Не скажу потому, что под отрубленной головой было написано имя Чжана;  не
скажу потому, что остался один.
   Один, как повар Фэн, но теперь я понимаю, что это не правда. Фэн тоже  не
одинок, иначе ему никогда бы не удалось натворить все то, что  он  совершил.
Виноваты мы все. Над монастырем больше полувека висела аура  мирской  суеты,
клубящейся  сейчас  в  душе  безумца  повара.  Обитель   уже   давно   стала
превращаться в академию сановников, училище светских воинов и советников;  я
говорю крамолу,  но  говорю  ее  искренне  -  патриарху  Хой  Фу  не  стоило
вмешиваться в борьбу монголов и "красных повязок".
   Карма вне человеческой морали; она не знает завоеванных и завоевателей.
   Дух Чань, как улыбка Будды, как жизнь и смерть, не знает различий.
   Моя вина!
   Я ничем не отличался от прочих.
   И Столица приняла меня с распростертыми объятиями.
   Не спорю, тайная канцелярия сделала много добра  для  Поднебесной,  но  в
ушедших от мира монахах, творящих миру  осязаемое,  плотское  добро,  крылся
зародыш будущего сумасшествия Закона Кармы - а уродливый повар все  сражался
в Лабиринте с деревянными манекенами...
   Дух,  заповеданный  Бородатым   Варваром,   выхолащивался,   Рук   Закона
становилось все больше - мы проходили Лабиринт  и  шли  дальше,  к  славе  и
великой цели! Но Душ Закона, возвращавшихся  в  комнатку  мумий,  больше  не
было.
   Многорукое существо с куцей душой... мы имеем то, что имеем.
   Ведь и я сам не вернулся в Лабиринт.
   Я поехал в Бэйцзин и встал за спиной государя.
   Да что там! Совсем недавно я убеждал судью Бао  отказаться  от  выяснения
подробностей покушения Восьмой Тетушки... предполагая  банальный  заговор  в
стенах родной  обители,  я  предпочитал  во  всем  разобраться  сам,  нежели
позволить постороннему, что называется, выносить огарки из пагоды!
   Император Хун Ци прав: Шаолинь должен быть разрушен!
   Сердце хэшана скорбит, смиряясь перед необходимостью.
   Но я в недоумении: почему бы нам не обождать,  оставаясь  в  Нинго,  пока
правительственные войска сожгут обитель и в  Поднебесной  воцарится  прежняя
тишина?
   И ответ выскальзывает из рук.

6

   ...Все смотрели на Железную Шапку.
   А даос молчал и  деловито  кромсал  лист  бумаги  бронзовыми  ножничками;
ужасные существа выстраивались перед магом на  столешнице,  они  шевелились,
тоненько взлаивали, норовя разбежаться, - но чародей обмакнул палец в чай  и
очертил вокруг собственных порождений мокрый круг.
   Любое из бумажных чудовищ, ткнувшись в липкую границу, отступало назад  и
продолжало бесцельно бродить в поисках выхода.
   А даос все резал и резал, существ становилось больше и больше,  а  чайная
граница высыхала, грозя исчезнуть совсем...

РАЗДУМЬЕ ДАОСА

   Безначальное Дао не торопится, но никогда не опаздывает. Я - не Дао.
   Лань Даосин

   Им хорошо: они видят только то, что видят.
   Для них мир - это мир, даже если он и  раздроблен  на  Западный  Рай,  ад
Фэньду и скобяную лавочку соседа фу.
   Я же вижу мир, как учил меня видеть мой  учитель,  небожитель  Пэнлая,  -
подобно виноградной грозди.
   Каждая ягода достойна собственного мироздания.
   Но если кто-то захочет получить вино...
   Я вижу, смежив веки: гроздь медленно и  неумолимо  сдавливается  в  чужом
кулаке, и та ягода, в которой мечется крохотная Поднебесная, грозит лопнуть.
Ягоды-товарки, более зеленые, но зато  и  более  плотные,  напирают  крутыми
боками, и наша тонкая кожица из последних сил сдерживает этот напор.
   Если кожица прорвется хотя бы в одном  месте  -  вместо  ягоды  получится
каша, остро пахнущая давленым виноградом.
   Увы! Я, недостойный отшельник Лань Даосин  по  прозвищу  Железная  Шапка,
являюсь частицей кожицы.
   Я и подобные мне, кто в силах распознать опасность и увидеть если не  всю
гроздь целиком, то хотя бы ближайшие ягоды, - мы сдерживаем напор,  но  силы
наши на исходе.
   И все чаще за спинами чуждых вестников,  глашатаев  надвигающегося  конца
света мнятся бедному даосу две страшные фигуры,  одна  -  в  белом  траурном
одеянии, другая - в черном плаще из кожистых крыльев.
   Добро и Зло.
   Две крайности, два начала, отвергнувшие друг друга; оспаривающие  друг  у
друга этот мир, не знающий ни чистого Добра, ни чистого Зла.
   Как мне объяснить судье, монаху, лазутчику и ребенку,  что  ждать  больше
нельзя?
   Что уже вчера было поздно?!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

   Они шли гуськом, сгибаясь в три погибели.
   Все, кроме Маленького Архата.
   Высота потайной галереи позволяла мальчишке идти в полный рост - вот он и
шел, ровно, размеренно, ни секунды не задумываясь о том, куда поставить ногу
или куда  свернуть;  малыш-инок  был  сейчас  похож  скорее  на  небожителя,
прогуливающегося  в  облаках,  чем  на  одиннадцатилетнего  монашка-беглеца,
предательски ведущего в самое сердце Шаолиня целую ватагу, двое  из  которой
были чужаками, один считался мертвым, да и прочие...
   Все-таки хорошо, что Маленький Архат шел первым и впереди не было никого,
кто мог бы заглянуть ему в глаза. Например, даоса  весьма  заинтересовал  бы
этот бездонный и безмятежный взгляд, где нет-нет да и пробивалась  тревожная
нотка:  словно  случайный  прохожий  то  и  дело  выглядывал   из-за   спины
просветленного архата.
   Но даос шел третьим и не имел возможности заглянуть в глаза мальчишке.
   Судья Бао шел вторым. Крохотный светильничек в его руке  скорее  создавал
иллюзию света, чем действительно светил; язычок  пламени  плескал  на  стены
тенями, ноги еще плохо слушались выездного следователя, и он  без  стеснения
положил свободную ладонь на плечо юного проводника.
   Плечо на ощупь напоминало сглаженный край речного валуна.
   Лань Даосин настаивал, чтобы судью вообще оставили  дома  и  не  брали  с
собой в Шаолинь. В намечающейся стычке с безумным Фэном от измученного  Бао,
чувствовавшего  себя  далеко  не  лучшим  образом,  было  мало  толку;   это
признавали все, включая самого  судью.  Даос  долго  высказывался  по  этому
поводу,  потом  Маленький  Архат  тоже  высказался  совершенно   непонятными
словами, но суть сводилась к  одному:  идти  должны  все,  иначе  ничего  не
получится! Змееныш молчал, преподобный Бань неожиданно поддержал даоса, но в
конце предложил и самого Лань Даосина оставить  в  Нинго  вместе  с  судьей,
после чего все переругались...
   А судья Бао встал и ушел во двор.
   Где приказал домашним к утру собрать его в дорогу.
   Тем спор и кончился.
   Всю дорогу выездной следователь был весел, шутил и приставал к  встречным
женщинам, что, в общем, было на него  не  очень-то  похоже;  Железная  Шапка
озабоченно хмыкал и ночами ворожил над спящим другом.
   Вот и сейчас  -  даос  шел  сразу  за  судьей,  и  его  знаменитая  шапка
размазывала по металлу маслянистые блики. Перед самым Хэнанем почтенный Лань
изменил своему драному халату из полосатой ткани, облачившись в традиционное
одеяние магов, постигших Безначальное Дао, и алые цвета отливали  в  темноте
кровавым багрянцем, а золото тускнело и покрывалось плесенью.
   В таких подземельях только рванье и носить...
   Шаг в шаг с даосом беззвучно ступал Змееныш. Лань Даосин даже оглядывался
несколько раз - идет ли за ним кто-нибудь?  Идет...  скользит,  с  пятки  на
носок, переливается во тьме... тень хоть  отбрасывает?!  Не  понять...  Даос
поворачивал голову обратно и шагал дальше, а лазутчик жизни все  вслушивался
- не раздастся ли где-нибудь вдалеке сухой деревянный  треск,  не  подскажет
ли, есть сейчас в Лабиринте уродливый  повар  или  пока  что  не  сподобился
покинуть кухню?
   Тишина.
   Только  еле  слышно  шуршит  за  спиной  ряса-кашья  преподобного   Баня,
замыкающего шествие.
   - Похоже, нету нашего дружка Фэна, - вдруг тихо бросил  Маленький  Архат,
словно отвечая на тайные мысли Змееныша. - Иначе уже трещал бы как сорока...
   - Может, у дверей стоит? - поинтересовался судья
   Бао.
   - Может, и стоит... а захочет войти, так наш лазутчик  его  мигом  учует.
Повар тихо входить не умеет, он сперва дискету к Лабиринту примеряет...
   Малыш-инок замолчал, а судья Бао обратил  внимание:  во  время  недолгого
разговора плечо мальчишки стало  мягким,  обычным,  человеческим,  а  теперь
опять окаменело. Как если бы в поводырях  у  выездного  следователя  был  не
один, а два человека, и оба они изредка менялись местами.
   Но размышлять над этим уже было некогда, потому что Маленький Архат опять
остановился, что-то сделал - и дверь, только что бывшая частью стены, начала
без скрипа поворачиваться, открываясь.
   Через мгновение в комнатке мумий стало тесно от живых.

***

   Потом все забудется.
   Ну, не все - но многое. Одно останется в памяти у пятерых  навсегда:  как
преподобный Бань тихо прошел вдоль застывшего  ряда  добровольно  ушедших  в
Карму, от могучего Бодхидхармы до неизвестного монаха с  родимым  пятном  во
всю щеку; беззвучно шепча то ли молитву, то  ли...  прошел,  долго  стоял  у
пустого места в конце ряда и наконец сел на пол,  скрестив  ноги  и  завалив
угольные озера своих глаз валунами век.
   Что видел он в этот миг? Как стоит у выхода из Лабиринта, на  предплечьях
его дымятся священные знаки, впереди ликует братия, а за спиной ждет вот это
самое пустое место в конце безмолвного строя?  Ждет,  нагревается  втайне  -
одумается Бань, вернется... не вернулся.
   Нет, вернулся.
   Только поздно.
   - Не трогайте его. - Маленький Архат вздохнул и двинулся прочь, из  места
покоя дальше в Лабиринт. - Не надо. Он сам нас догонит.
   И  они  двинулись  гуськом:  малыш-инок,  судья  Бао,  оставив   погасший
светильник у стены, сумрачный даос и идущий за ним след в след Змееныш Цай.
   А мумии улыбались вдогонку людям неподвижными лицами...

2

   Тишина обманула их.
   Подлая, густая, как парное молоко, тишина того места, где боковая галерея
встречалась с основной; совсем неподалеку от  примолкшего  строя  деревянных
манекенов.
   Просто из молчания и  пыльного  мрака  беззвучно  возникло  лицо  беса  и
каменно-твердый кулачок, стремительно летящий в голову Маленькому Архату.
   В мягкий мальчишеский висок.
   Преподобный Фэн уже третьи сутки вообще не покидал Лабиринта.
   Не правда, что в такие минуты время начинает ползти  медленно-медленно  и
можно  успеть  сделать  очень  много  всякого,  прежде  чем...   Ложь!   Или
заблуждение  неопытных.  В  бою  время  мчится  подобно  стреле,   мгновения
вспыхивают горстью пороховых песчинок, и только потом, гораздо  позже  ты  в
состоянии понять, что было и было ли что-то... если, конечно,  останешься  в
живых.
   Медленно время тянется в темнице.
   Судья Бао даже в лучшие годы  не  сумел  бы  отразить  удар  шаолиньского
монаха. А сейчас,  изнуренный  длительным  заключением,  не  обладая  ночным
зрением Змееныша и будучи вынужден полагаться лишь на собственную ладонь  на
плече малыша-инока - сейчас он был беспомощен. Он  даже  не  догадался,  что
цель похода настигла их сама и в кулаке  из  темноты  зажата  тихая  смерть.
Просто сердце сбивчиво екнуло,  воздух  стал  горьким  и  шершавым,  а  тело
наполнила вялая слабость; Бао  ничего  не  успел  увидеть  и  понять,  кроме
одного.
   Впереди опасность, а между опасностью и судьей стоит Маленький Архат.
   Маленький.
   И выездной следователь сделал единственное, что было в его силах.
   Не останавливаясь, он резко шагнул вперед, всем весом налетев  на  своего
поводыря. Не  ожидая  толчка  сзади,  да  еще  толчка  преизрядного  -  даже
исхудавший  на  ванских  харчах  судья  был  трижды  дородней  мальчишки!  -
Маленький Архат оказался сбит с ног. Пропахав носом землю, малыш кувыркнулся
и вскочил уже в основной галерее с запоздалым воплем негодования...
   А кулак повара Фэна наискось угодил в грудь судьи, туда, где  только  что
находилась голова Маленького Архата.
   Ударил, прилип на миг, на неуловимо короткое мгновение,  страшно  выпятив
мраморные грани, - и отдернулся.
   Как не бывало.
   Выездной следователь еще удивился, что боли не было. Ничего не было -  ни
боли, ни крика, ни мигом отнявшихся  ног...  ничего.  Просто  глинистый  пол
сперва глухо толкнулся в колени, потом - в плечо  и  затылок...  и  вот  тут
проклятое время решило все-таки замедлиться, а то и вовсе остановиться.
   Совсем ненадолго.
   Ровно  на  секунду,  чтобы  повнимательнее  рассмотреть  упавшего  судью,
скорчившегося  подобно   младенцу   в   утробе   матери,   и   монастырского
повара-урода, наклонившегося перерезать пуповину.
   Пуповину, связывающую судью Бао с жизнью.
   Но смертоносные руки монаха на  полпути  заплела  паутина  ало-золотистых
рукавов, сухие пальцы сноровисто перебрали воздух, словно струны цитры; и  с
досадливым взвизгом -  словно  клинок  скользнул  по  доспеху  -  повар  Фэн
отскочил назад.
   За массивным телом судьи настороженно пригнулся  щуплый  даос  в  одеянии
магов-алхимиков и в