ежала к законно произведенной лицензионной продукции, но была явно пиратского происхождения. Установив это, Комар немного повеселел: пусть и пустяковая, но все же зацепочка для начала разговора с их владельцем.
     Правда, немного разочаровало оперативников то, что самого обитателя квартиры в наличии не оказалось - будь он дома, его можно стало бы сразу же прихватить с собой, чтобы этот разговор не откладывать надолго. Но его не было - и, судя по позднему часу, вряд ли он появится до завтрашнего дня. Можно было, конечно, оставить засаду - но такого указания они не получали, пока речь шла лишь о предварительных действиях. Так что Комару оставалось лишь сказать, убедившись, что внешне все тут выглядит так же, как и до их визита, - не считая, разумеется, изъятого:
     - Ну все - линяем.
     После чего квартиру аккуратно заперли и убыли в свою контору для доклада.
     Что касается второй тройки, что наносила визит Джине-Зинаиде, то им, к сожалению, повезло еще меньше.
     То есть в комнату они попали без особых трудностей и приключений. Пришлось только объяснить соседям, что они - люди государственные, а вовсе не какая-нибудь шантрапа, и дело их - тоже государственное, и поэтому препятствий им чинить не следует, а напротив - оказывать всяческое содействие.
     Соседка, с которой и велись переговоры - мрачная ровесница, похоже, Великого Октября, - препятствий чинить не стала; тем не менее все время, пока они находились в комнате, простояла в коридоре, опираясь на дикого лесного вида клюку и посверкивая глазками из-под низко на лоб насунутого платка. Невезение ожидало их уже в комнате, и это они поняли, едва лишь отперли дверь при помощи имевшихся у них приспособлений.
     Дело в том, что комната вид имела совершенно нежилой; тем менее верилось, что тут действительно обитает молодая женщина. Старый продавленный диван, стол, не накрытый даже кухонной клеенкой - не говоря уже о скатерти, и совершенно пустой, как тут же было установлено, фанерный шкаф, старухин ровесник. К стене было приколочено зеркальце формата А4, то есть величиной в стандартный листок бумаги. Шмотки, косметика, шкатулки или коробочки с побрякушками, признаки принадлежности к цивилизации, как-то телевизор, магнитофон, не говоря уже о CD-проигрывателе или, еще лучше, компьютере - все перечисленное и еще очень многое другое блистательно отсутствовало. Как и книги, тетради, блокноты, сувениры на вечную и добрую память, цветочки, пусть хотя бы засохшие, и вообще все, что может сопровождать человека в его земной командировке.
     Зато повсеместно присутствовала пыль, и было ее много - старой, успевшей плотно слежаться, так что отскребал ее пришлось бы с великим трудом, даже вооружившись соответствующими принадлежностями. Оперы только переглянулись: все было ясно, и говорить стало не о чем - между собою. Девица была тут пропи... то есть зарегистрирована по этому адресу, но жить явно предпочитала в каком-то другом месте. Значит, установление ее потребует дополнительных трудов.
     Правда, не следовало пренебрегать опросом местного населения - иными словами, той же клюкастой бабки, которую все трое, вновь оказавшись в коридоре, немедленно и окружили, что старушку, похоже, вовсе не напугало.
     - Она что - не живет тут вовсе, что ли? Алфеева? - Такой вопрос был немедленно задан, как только дверь комнаты была, снова заперта.
     - Я же и говорила, что не живет, - последовал ответ. Трое переглянулись.
     - Ничего вы нам не говорили!
     - А вы и не спросили. Спросили бы - ответила бы, мне скрывать нечего ни от кого.
     - А где живет - вы, наверное, знаете.
     - Не знаю. А зачем мне?
     - Но ведь появляется она - ну, хотя бы раз в месяц, - за комнату платить и все такое...
     - Если бы она мне платила, тогда, конечно, пришлось бы ей сюда приезжать. Только комната ведь ее: книжечки все у нее, я так располагаю, с собой - где захотела, там и заплатила. Зачем же ей сюда приезжать? У нее тут ничего и нет, на кухне столик стоит, так я им пользуюсь, когда надо.
     - Что - так никогда и не приходит?
     - Бывает, что и заедет - последний раз была, я располагаю, с полгода тому.
     - И ей сюда что - никто не звонит, писем не пишет?
     - Звонить - даже и мне не звонят, потому что телефона у нас нет. Обещают, правда, уже лет тридцать. А писем - нет, никто не пишет. Наверное, туда пишут, где она живет. Если есть кому писать - отчего же не написать, дело хорошее...
     - Но как же так: комната стоит пустая, без надзора, а если что-нибудь случится - вот, скажем, труба отопления лопнет, - тут же потоп произойдет, а к ней и не подойти, придется дверь ломать...
     - Ломать-то зачем? Второй ключ она мне оставила, сказала, если вдруг понадобится - могу даже кого-то пустить переночевать, так что ломать тут ничего не надо.
     - У вас ключ? Что ж вы сразу не сказали?
     - Спросили бы - я бы и сказала.
     Они и в самом деле не спросили - как-то упустили из виду. Но теперь уже это не имело значения.
     Вот с таким нулевым результатом пришлось им возвращаться для доклада начальству. Хотя, как известно, в науке, например, отрицательный результат считается тоже достижением: хоть стало ясно, где искать ответа не следует. А в данном случае - да, в общем, то же, самое: раз их тут нет - значит сидят еще там, на этой даче или как ее назвать, милуются. Ну что же - придется еще раз гнать туда; служба есть служба, знали, на что шли, ведь так?

***

     Они, однако, не миловались, а, кое-как закусив, уселись в подполе перед компьютером, загрузили одну из дискет - последнюю по времени, судя по ярлыку, - и принялись смотреть то, что покойный Ржев счел нужным оставить потомству. Минуя цифры и формулы, вчитывались в то, что было изложено на словах. И рассматривали множество фотографий звездного неба, что в отдельном конверте были приложены к черновику того самого послания, которое покойный Люциан Иванович успел отослать тем, кому считал нужным.
     Для Минича это все было вариантом китайской грамоты; Джина же, кажется, что-то понимала, если и не все. Он спрашивал время от времени, она старалась объяснить - насколько могла. Впрочем, и для нее многое было совершенно незнакомым.
     Судя по тому, что там у Люциана было записано, существовала, кроме девяти известных, еще одна планета, принадлежащая Солнечной системе, но по ряду причин никем до сих пор не обнаруженная - ни визуально, ни каким-либо иным образом.
     Планета в записях Ржева именовалась Небирой; причины, по каким она по сей день оставалась для науки неизвестной, заключались (по объяснению Ржева) прежде всего в том, что была эта планета совершенно не похожей на те, которые до сих пор наблюдались, изучались, исследовались зондами и так далее.
     То есть по своим физическим параметрам Небира (полагал Ржев) могла принадлежать к группе Юпитера. Но этим сходство и исчерпывалось.
     Происхождение ее, вероятно, было совершенно другим: она не возникла таким же образом, как другие планеты, но была скорее всего захвачена Солнцем в какие-то давние времена. И обращалась вокруг светила в другой, полярной плоскости, а главное - по орбите, приличествующей скорее долгопериодической комете: эксцентриситет орбиты достигал 0,8, а большая ось эллипса составляла девять на десять в двенадцатой степени километров, то есть примерно шестую часть расстояния до ближайшей к нам системы Альфа Центавра, до Проксимы. И обращалась она по этой орбите с периодичностью один оборот за сто шестьдесят пять тысяч лет. Как говорится - мелочь по сравнению с вечностью, для нашего же человечества срок, как ни крути, весьма достойный. Вот почему никто ее и не наблюдал; вообще в небе существует, надо полагать, куда больше такого, чего никто не наблюдал, чем наоборот.
     Тела с подобной орбитой за время обращения меняют скорость весьма значительно. Если в апогее они могут двигаться со скоростью сантиметров и даже миллиметров в секунду, как бы раздумывая - а стоит ли вообще возвращаться на однажды уже пройденную тропу, - то по мере приближения к центру системы ускоряются, и ускоряются в полном соответствии со вторым законом Кеплера, и делают в секунду уже десятки километров, едва ли не на грани перехода на параболу.
     А если эта планета имеет еще и спутников, то она, естественно, и их разгоняет до соответствующей скорости. И когда эта семья попадает в зону влияния четырех гигантов Солнечной системы, то движение этих спутников может изменяться труднопредсказуемым образом. В том числе и...
     Тут дальше шла цифирь, которую сейчас уже трудно было усвоить даже Джине - не говоря уже о новом владельце поместья.
     - Н-да... - проговорил Минич несколько озадаченно. - Что же получается: и в самом деле - конец света грозит? Реально? Или он все это придумал? Все-таки человек был больной... Почему тут многое изложено так, что не понять, что он, собственно, хочет сказать? Ну вот, например, вот это: "Угрозу смогут пдедста-вить два в одном, и еще в какой-то степени - эффект дверной защелки". По-моему, бред какой-то. Хотя, насколько я его знал, он был человеком совершенно нормальным. Как по-вашему?
     - Трудно сказать, - откликнулась Джина задумчиво. - Нет, нормальным он был, без сомнения. Добрым. Даже нежным...
     "Точно - тут не обошлось без романа", - подумал Минич, и это его почему-то задело. Хотя - если разобраться, ему-то что за дело?
     - А почему у него так неясно сказано - так ведь это он для себя заметки делал, не для других, а ему наверняка все ясно было. Это для него были как бы узелки на память - чтобы потом восстановить ход мыслей. Да и при этом он не на вычислениях основывался - не было у него возможности для определения скорости, расстояния, массы... Но у него сенсорное восприятие было колоссальным, ясновидение - высшего класса. Правда, об этом очень мало кто знал, он на людей не работал, а то о нем молва пошла бы широко. Почему-то не хотел - говорил, что звезды ему важнее. Я у него консультировалась - на этой почве мы и познакомились...
     Когда она говорила это, голос ее зазвучал как-то странно, и Минич это заметил.
     - Похоже, - проговорил он, усмехаясь, - что вы к нему, как говорится, неровно дышали? Да?
     Джина ответила не сразу и не очень вразумительно:
     - Скорее на уровне тонких тел. Хотя и... И тут же перевела разговор на другое.
     - Как же вы решили - будете оформлять наследство?
     - Успею еще подумать, - тряхнул головой Минич. - Главный вопрос сейчас другой: что же мне с этим делать?
     - Может быть, смотреть на звезды. Он ведь учил вас этому? Самое лучшее занятие в мире, поверьте.
     - Да я не об этом. Прикидываю: что можно из этой информации сотворить? С одной стороны - вроде бы ничего серьезного не получится: очередная сказочка, читатель немного позабавится, кто-то рассердится, один-другой, может быть, даже испугается... Но на это вряд ли стоит тратить время: хочется написать что-нибудь основательное - давно уже ничего такого у меня не получалось, должно же и повезти в конце концов. А?
     - Думаю, - сказала Джина очень серьезно, - что с более важной темой вы ни разу в жизни не сталкивались - и не встретитесь больше никогда. Просто потому, что более серьезных вещей не существует. И еще: по той причине, что у вас больше не будет времени. Ни у кого не будет.
     Минич медленно поднял на нее глаза. Прищурился:
     - Вы что же - считаете, что я должен принять все это всерьез? Да кто поверит?
     - Волки! Волки! - нараспев продекламировала Джина. - И никто не поверил. Напрасно.
     Он не сразу понял, о чем она. Поняв, усмехнулся:
     - Классик всегда прав, да?
     Джина ответила:
     - Вы должны помнить. В пору моего младенчества - а вы, наверное, постарше, так что должны помнить лучше меня, - была пора взрывов, неурядицы происходили на Кавказе, а дома взрывались и тут, в Москве, да и не только...
     - Ну помню. И что?
     - Но куда больше тогда было ложных звонков: заминировано Учреждение, школа, вокзал.
     - Было, было. Припоминаю.
     - И все-таки по каждому такому сигналу выезжали и проверяли совершенно серьезно. Потому что на десять или двадцать таких неумных шуток мог прийтись один серьезный случай - когда взрывчатка действительно была заложена.
     - Гм...
     - Конечно, решать вам самому. Но я бы на вашем месте...
     - Легко представлять, - хмуро проворчал он, - что бы ты сделал на чужом месте; куда сложнее, если это место - твое. По-вашему: насколько достоверным может быть предположение Люциана о катастрофе?
     - Более чем наполовину. Правда, я не могу судить беспристрастно.
     Минич глянул на часы:
     - Пожалуй, поздно уже звонить, а?
     - Смотря куда.
     - Моему главному. Теперь он уже наверняка дома.
     - Не знаю. Я бы позвонила.
     Минич поморщился. Но подошел к телефону и снял трубку. Набрал 095 и номер. Постоял. Положил трубку.
     - Занято.
     - Значит, дома. Позвоните через пять минут.
     - Позвоню, - кивнул он. - Давайте еще раз посмотрим - надо подумать, как ему сказать и что.
     - Я бы по телефону не очень распространялась. Мало ли?.. В самых общих чертах. Есть, мол, серьезные данные о грозящей всему миру катастрофе. Главное - чтобы голос был взволнованным и убедительным. Внушите себе, что вы верите Люциану на сто процентов, на сто двадцать! Разве вы не верили ему всегда?
     - Откровенно говоря, раз-другой он вовремя предупредил меня - помог отвратить неприятности...
     - Вот и помните об этом, когда будете говорить. Минич снова набрал номер.
     - Еще разговаривает с кем-то. Вообще-то он не любитель долгих бесед по телефону.
     - Значит, есть о чем поговорить.

***

     Поговорить Гречину, главному редактору "Вашей газеты", которую принято было считать рупором оппозиции (не очень громким, конечно; чего же вы хотите: такие времена), собственно говоря, не пришлось, потому что на этот раз от него требовалось в основном слушать. И поддакивать.
     Прошли, прошли те времена, золотое десятилетие, когда газета публиковала материалы без оглядки на власти, когда можно было спорить, а свою правоту доказывать даже в суде - и не так уж редко дела выигрывать. Об этом можно было лишь вспоминать, вздыхая. А потом настали дни, когда власть явилась перед львами и орлами СМИ с кнутом в одной руке и с пряничком - в другой. Но это не означало, что можно выбрать то или другое. Выбора не давалось никому, кнут означал сегодняшнюю реальность, а пряник, маленький и зачерствевший, - возможную перспективу. Власть объявила новые правила игры: "Кто не согласился, я не виноват". Большинство согласилось, надеясь на то, что долго это не продлится: и Запад надавит, да и свои правдолюбцы не дадут пропасть. Но правдолюбцы снова обосновались на кухнях, на Запад же - после того как кредиты иссякли и все мыслимые уступки получены - всем стало наплевать и растереть.
     Однако Гречин, сохраняя ярлык оппозиционности, все же смотрел не только в рот кремлевскому пресс-секретарю, но очень внимательно прислушивался и к тому, что выходило из уст оппозиции. Так что, ответив на звонок, даже встал с дивана, как только уяснил, кто с ним разговаривает.
     Глава оппозиции был очень вежлив и доброжелателен. Справился о здоровье самого Гречина и семьи, похвалил газету - сказал, что регулярно читает ее с интересом и, как он выразился, "почти без раздражения". Гречин слушал и благодарил, отлично понимая, что это все - политес, протокольное общение, и не ради этого ему позвонил столь сильный человек, да еще в нерабочее время. Приподнятым тоном выговаривая слова благодарности за высокую оценку, Гречин пытался сообразить, в чем же была ошибка, что сделали не так, какой материал мог вызвать неудовольствие - явно немалое. И никак не мог понять: вроде бы все было в порядке. Впрочем, долго гадать ему не пришлось: политик не любил длинных увертюр. Да и звонил он очень издалека, и приходилось экономить доллары - пока ситуация не прояснится окончательно.
     - У вас там работает некто Минич, я не ошибся?
     Сукин сын Минич, тут же подумал Гречин. Нет, написать он ничего такого не писал уже давненько, значит -. что-то другое себе напозволял: высказал, например, где-нибудь в публичном месте что-нибудь не соответствующее, особенно если был под газом - это он любит. Почему я его до сих пор не выгнал? Давно Уже была пора!
     - Работает, - отвечал он тем временем. - Вернее, работал.
     - Он что же: ушел?
     - Н-ну... я как раз завтра собирался...
     - Значит, он еще у вас?
     - Если подходить формально...
     - У вас. А зачем вам его увольнять? По-моему, журналист не из самых плохих, верно?
     - Ну, собственно... Да, иногда ему удается. Конечно, если вы так считаете... раз он вас интересует...
     - Интересует. Селен Петрович (странным было имя у Гречина, но тут уж ничего не поделаешь), не исключено, что в ближайшем будущем он предложит вам материал об угрожающей Земле космической катастрофе...
     - Он у нас не занимается космосом. Это Жихарев скорее.
     - Не перебивайте, если вам не трудно. Так вот, ни строчки, ни слова на эту тему - космической катастрофы, несущей угрозу Земле, - у вас появиться не должно. Ни за его подписью, ни за любой другой - хоть самого президента Академии наук. Вы поняли меня?
     - Разумеется. Я его с этой темой шугану так, что он никогда...
     - А вот этого делать не следует. Наоборот. К его идее отнеситесь положительно. Пусть напишет все, что у него на душе. И сдаст вам. А вы перешлете это мне лично. По "Экспрессу". Новый адрес я вам дам.
     - Да конечно же!..
     - Попросите его не медлить.
     - Непременно.
     - Это у меня все. Да, кстати: об этом нашем разговоре - никому ни полслова. И о катастрофе - тоже. Это совершенно закрытая информация, понимаете?
     Гречин закивал головой, забыв, что по телефону это не видно; его аппарат был без видеоприставки.
     - И еще: если услышите, что кто-то из ваших коллег получил какой-то материал на эту тему, - немедленно сообщите мне.
     - В ту же минуту!
     - Да, вот еще что: я тут на недельку улетел в Штаты, так что если услышите что-то в мое отсутствие - звоните по моему сотовому. Как вот я сейчас. Он и тут в действии. Вы ведь мой номер не забыли?
     - Ну что вы! Как можно...
     - Вот и прекрасно. До свидания.
     - Счастливо, - пробормотал Гречин, облегченно вздыхая. Положил трубку. Перекрестился: слава Богу, пронесло...
     И тут же телефон грянул снова.
     - Алло! - рявкнул он, давая выход напряжению. - А, это ты, Минин? Что же это - на ночь глядя: пожар, что ли? Ну давай, раз уж позвонил, что там у тебя?..

***

     Оба телефонных разговора имели своих свидетелей. Хотя в каждом случае эти свидетели были другими. Разговор, исходивший от политика-оппозиционера, был зафиксирован тем подразделением СБ, которое некогда называлось ФАПСИ и ведало, как и нынче ведает, как известно, не только всей правительственной связью, но обслуживает и многих видных политических деятелей - обеспечивает защищенность, кроме всего прочего, и их мобильников от вмешательства и прослушивания со стороны кого бы то ни было - кроме себя самого, разумеется. Не то чтобы глава оппозиции не знал об этом; отлично знал, конечно, но (как это обычно бывает с людьми, располагающимися если и не на вершине власти, то по крайней мере в близком соседстве с нею) даже и сейчас был уверен, что его-то прослушивать никто не осмелится. Руководитель этого подразделения кое-чем (и в названной конторе это было известно) был политику обязан, так что работники этой важной службы находились пусть и не в прямой, но все же в зависимости от него; но глава оппозиции не подумал как-то, а может быть - просто успел забыть, что из всего начальства на свете подчиненные больше всего ненавидят свое собственное, непосредственное. Чувство это не всегда выливается в конкретные дела - скорее всего просто потому, что не возникает нужных условий; но уж если возможность украдкой сморкнуться в кофейник начальника создается - будьте уверены, ее не упустят.
     В том случае, о котором тут идет речь, офицеру, прослушавшему запись (человеку