тогда не каждый раз находится время. А уж чтобы кино смотреть...
     Каким-то странным тоном он это сказал. Нет, не со скрытой насмешкой, как можно было бы ожидать; напротив - прозвучала в нем какая-то озабоченность. И от оппозиционера это не ускользнуло.
     - Вспомнил что-то?
     Генерал усмехнулся - так же смущенно, как политик недавно:
     - Просто к теме подошло. С неделю назад была у нас очередная консультация с эзотериками, астрологами в том числе. Вот и пришло на память.
     - Ну-ка, ну-ка. Что там у них?
     - Да вот в этом роде. Какой-то гость издалека. Несущий большую опасность для всей планеты. Я тогда подумал, что это новая вариация по поводу тарелочек... - Он чуть не сказал было, что на эту же тему имеется и достаточно странный перехват сообщения какого-то любителя. Но помедлил: могло статься, что вокруг этого пойдет игра, а в игре только новички сразу же показывают свои козыри. К тому же существуют правила игры. И по ним - никак нельзя давать новую информацию главе оппозиции до того, как она доведена до президента - во всяком случае, до верхов его аппарата. То есть - прежде надо поставить в известность главу администрации. Рассказать сейчас новость политику означало поставить себя в еще большую зависимость от него, быть привязанным ко второму (неофициально) лицу в государстве, а следовательно - не иметь никаких, так сказать, доверительных контактов с первым. Но не хотелось всю жизнь простоять на подхвате. А именно от первого лица зависело возможное продвижение по верхним уровням карьерной лестницы. В конце концов, директор СБ - всего лишь главный опер контрразведки; а хотелось большего.
     - Ага, - односложно откликнулся оппозиционер и минут пять ничего больше не говорил. Только когда уже подъезжали, сказал: - Все никак не соберусь спросить: как у Наташи-то дела? Все цветет?
     - Наташа? - Это автоматически получилось, само собой. - Какая?
     С полминуты они смотрели друг другу в глаза - в упор, не моргая.
     - До него еще не дошло. Но наши обычаи тебе известны. Слух вброшен. Так что поостерегись. А лучше - завяжи. Квиты?
     Генерал, проглотив ком, кивнул.
     - А я считаю - нет, - усмехнулся политик. - Ты мне дал только уточнение, поскольку и так было ясно, какие мне оргвыводы грозят. А я тебе - новость. Ты в долгу. И потому давай колись - я же вижу, чти у тебя на языке что-то вертится.
     Директор СБ вздохнул. Он подумал, что если бы в Кремле хотели, то уже давно могли бы если и не сделать что-то для его дальнейшей карьеры, то хотя бы пообещать, намекнуть... Но ничего такого не было. И если слух о Наташе дойдет до первого - никогда уже ничего не будет, будет падение, и хорошо еще, если только до уровня депутата. А нынешний собеседник пусть и не следующий глава, но может наделать немало неприятностей уже сегодня. Силен мужик все-таки. Да, пожалуй, отношения с ним осложнять не надо, а быть заподозренным в неискренности - в таких делах самое плохое.
     Тем не менее генерал уступил не сразу:
     - Это вопрос спорный. Добавь еще: это широко уже?
     - Пока нет. Точечный источник. Капитан - твой водила. Он к ней...
     - Теперь, - сказал директор, - я и правда в долгу. Он заговорил. Политик слушал внимательно, лицо его оставалось спокойным - как и всегда, впрочем. Выслушав, сказал:
     - В общем, пока очень зыбко. И что касается Кремля - лучше бы до уточнения их вообще не ставить в известность.
     - Никак невозможно. Оппозиционер кивнул:
     - Да понимаю я... Ладно, доложи; но как бы между прочим, в предпоследнюю очередь, как о ерунде, и тональность подбери соответствующую. А последним поставь какой-нибудь и вовсе анекдот - чтобы внимание сразу же сместилось. А поскольку я там сегодня должен быть, постараюсь и со своей стороны помочь делу. А в остальном... - И он приложил палец к губам. Про себя он уже решил: необходима консультация специалистов. В данном случае - астрономов. С одним директором обсерватории он знаком с давних пор - оба играют в гольф, такие связи всегда достаточно прочны.
     Директор СБ позвонил главе администрации сразу же, как только оказался в своем кабинете. Глава администрации выслушал его внимательно. Смеяться не стал. Сказал, вроде бы соглашаясь с оценкой:
     - Спасибо за сообщение.
     - Служу России. Вы думаете - это и впрямь важно?
     - Сейчас этого никто не скажет. Обождем. Но разговоры на всякий случай по этой теме не вести. А сами попробуйте разобраться, что это - бред или есть под этим какое-то реальное основание. Маловероятно, конечно, но все же... Думаю, обсуждать это дело ни с кем не стоит: не до того, да и какое-то оно пока несерьезное. А обстановка наоборот, архисерьезная, сами понимаете.
     Генерал понял отлично: то была команда "Засекретить", только изложенная на языке политиков, а не военных.
     - Все понял, - ответил он по привычке кратко. - Разрешите выполнять?
     В ответ, однако, не последовало ожидаемого "Да".
     - M-м... Тут еще вопросы есть. Так что лучше приезжайте, не откладывая, - обсудим все спокойно.
     - Слушаюсь.
     Где-то почти уже в конце дороги, на проселке, когда ехать оставалось километров пять-шесть, на ровном (условно) месте вдруг ни с того ни с сего испустил дух задний правый баллон, уже дважды латанный (оба раза шину Миничу прокалывали во Внукове, хотя он не бомбить туда ездил - извозом не подрабатывал, - а просто один раз подвозил к рейсу знакомых, в порядке услуги, а во второй встречал прилетевшую с отдыха, из Испании, приятельницу; кстати, вернувшись, она из этого разряда выбыла по своему почину: похоже, завела там знакомство получше. Минич не очень переживал). Пришлось менять колесо. Заднее правое гнездо для домкрата едва держалось, в любую секунду ригель мог выскочить, так что и снимать аварийное, и ставить новое колесо приходилось с задержкой дыхания.
     Это изрядно испортило ездоку настроение, так что он даже стал жалеть, что поехал в такую даль - для чего, собственно? При жизни Ржева он раза два или три в месяц туда наезжал, общаться со стариком было интересно, но само это место никаких особых чувств не вызывало; ну, стоял там домик, одноэтажный, щитовой, с частичными удобствами, и рядом с ним - вышка, на которой старик, по его же словам, проводил не меньше времени, а может быть, и больше, чем в комнатах. Минича он, правда, туда допустил только однажды - понял, видимо, что эта тема журналиста не интересует, у них был другой общий пунктик: откуда взялись люди и каким образом - в разговорах и спорах об этом и проходило время. На вышке стояла единственная более или менее ценная вещь, принадлежавшая Ржеву: сорокапятисантиметровый рефлектор, стоивший что-то за две тысячи баксов, обладавший (по словам старика) хорошим часовым приводом и установленный на надежной базе.
     Из-за этого астрономического инструмента Минич и попал в друзья и даже в ученики: впервые, приехав в скит (так называл свое поместье покойный Люциан) брать интервью, разговорился и вдруг - неожиданно для самого себя - расчувствовался настолько, что одолжил денег старику на эту покупку, а потом и помог втащить все причиндалы на вышку по не очень надежной, ходуном ходившей лестнице и утвердить там, как следовало. Сделав дело, они, естественно, отметили событие должным образом, что их еще более сдружило.
     Долг старик отдавал медленно, понемножку, да Минич на отдачу и не очень рассчитывал: знал, что доход от овощей и шести яблонь, что росли на участке, был весьма скромным, а инженерский пенсион - и того плоше, так что мысленно он от этих денег давно отказался. Но вслух этого не говорил: Люциан Иванович был человеком гордым и не на шутку оскорбился бы. Отдать, понятно, не успел - зато вот отказал Миничу все имущество, так что уходил, надо думать, со спокойной совестью.
     Туго затягивая болты, крепившие колесо, Минич думал, что Люциан вряд ли подумал о нынешних налогах на наследство, которые заставляли крепко подумать о том, принимать ли завещанное, или отказаться, - и пусть радуется великая родина новому приобретению. Собственно, затем и была поездка - посмотреть и решить, стоит ли связываться.
     Дом не очень привлекал, слишком далеко - на один вечер с дамой туда ездить не станешь, в оба конца - полбака даже в сухую погоду, а уж если развезет... Что нравилось, с другой стороны, - сам участок и та же самая его отдаленность: если родится желание или надобность надежно укрыться от всех, лучшего убежища не придумать: просто так, от нечего делать, туда никто не соберется.
     И еще одно соображение было, не очень, правда, благородное: участок действительно привлекательный, тут и лес в двух шагах, и речка чуть ли не за забором, да и площадь - не традиционные шесть соток, а чуть ли не вчетверо больше; отдать это придется даже не государству, а местному самоуправлению, которое в два счета загонит участок кому-нибудь из скоробогачей под коттедж - продаст за немалые деньги, которые между своими и поделит. Мы и сами с усами, рассуждал Минич, разогнувшись, для порядка пнув установленный баллон и пряча домкрат и ключи в багажник. В случае чего торгануть недвижимостью мы и сами сможем, и деньги делить не придется - все нам останется.
     "Мы" вовсе не означало, что Минич собирался привлекать компаньонов; просто он любил множественное число применительно к себе самому, ощущение одиночества при таком словоупотреблении как-то скрадывалось.
     Усевшись за руль, Минич повернул ключ - без последствий. Стартер не икнул даже. Беды тоже не любят одиночество. Чтобы снять стресс, пришлось с полминуты подекламировать - начиная с известного загиба: "Взять десять пудов мелкого маку..." - ну и так далее, желательно в рифму. Замок зажигания сдох - и не в первый уже раз. Вообще пора этой технике уже под пресс, жаль, что сейчас не та ситуация с финансами, за последнее время ничего не написал и в командировки не ездил из-за Люциано-вой болезни. Ладно, подумал он, сердито вытаскивая провода из замочного тыла на свет Божий, ладно, вот загоним латифундию и тогда уж непременно себя порадуем. Купим... знаю, что купим: "понтиак", конечно, осуществим мечту упорхнувшей юности...
     Одна пара проводов - зажигание, вторая - стартер, остальные не трогаем; все давно известно и отработано. Прочая техника, по счастью, оказалась готовой к бою: движок завелся с полуоборота. Минич уж& врубил первую и снял с ручника, когда в опущенное для ветерка окошко проговорили довольно приятным женским голоском:
     - Извините, пожалуйста, скажите: вы далеко едете?
     Он медленно повернул го'лову, чтобы решить, стоит ли отвечать. Гм... Нет, не модель. И слава Богу: чему положено - приятно возвышается, талия не там, где портному вздумалось, а на положенном месте, как у осы. Джинсы в обтяжку позволяют полагать, что и ножки в полном порядке - не музыкальные, как у рояля... Лицо - не то чтобы красавица, но отводить глаза почему-то не хочется. Русые волосы, слегка волнистые - от природы, похоже. Но не до таких мыслей сейчас. Нет-нет. Но обижать женщину тоже вроде бы не следует?
     Он перевел рычаг в нейтралку. Отпустил сцепление.
     - А вам куда?
     Эти слова он сдобрил соответствующей улыбкой средней приятности - чтобы не так сухо прозвучало.
     - Да тут почти рядом - в Летягино. Да вы, наверное, туда и едете - тут больше некуда...
     - Садитесь, - пригласил Минич, открывая правую дверцу.
     Он ехал, правда, не в Летягино, а немного дальше, но единственный здесь проселок действительно кончался в этом селении, и дальше приходилось добираться по едва наезженной колее, по которой в последнее время, похоже, один только он и катался.
     Огибая нередкие ухабы, он разок-другой покосился на пассажирку - она сидела, не пытаясь заговорить, не смотрела в окно, полузакрыла глаза, похоже - думала о своем. Ничего, приятная женщинка неопределенного возраста - от двадцати до тридцати, примем среднее - двадцать пять. Похоже, городская; хотя - кто их сейчас разберет по одежке, в особенности тут, в Подмосковье. По разговору, конечно, можно - и то не всегда, поскольку в столице москвичи сейчас в явном меньшинстве. Да какая, в конце концов, разница? Выйдет из машины - и сразу же из памяти долой...
     За этими мыслями он прозевал рытвину; спохватился, когда тряхнуло, и разозлился на самого себя, а заодно и на даму: не подсела бы она - не пришлось бы отвлекаться. А так недолго и зацепить за что-нибудь картером или раздолбать глушитель. Шляются по дорогам неизвестно зачем!
     - Что, к родным в Летягино, что ли? - спросил он - неожиданно для самого себя. Не собирался ведь заводить разговор. Но как-то так получилось. - Или по работе?
     - Нет, - ответила она как-то рассеянно, по-прежнему не поднимая век. - Хотя - да, можно сказать, что по работе.
     - Что же у вас за работа? Если не секрет, конечно. Она чуть заметно улыбнулась.
     - Ничего секретного. Занимаюсь разными вещами. В частности - людей излечиваю.
     - Доктор, что ли? А так и не скажешь.
     - Тогда уж скорее - целитель. А в основном занимаюсь астрологией.
     Вот уж не подумал бы, честное слово. По представлениям Минича, целители должны выглядеть иначе. И тем более астрологи. Надлежит в их облике быть чему-то этакому... загадочному, что ли, не от мира сего. А эта - вполне монтируется с какой-нибудь тусовкой, дискотекой, еще чем-нибудь современно-молодежным.
     - А что, - решил он пошутить, - в Летягине ожидается эпидемия какая-нибудь местного значения? Или тамошняя власть разочаровалась в медицине?
     Собственно, и ему можно было бы задать такой же вопрос: "Ах, вы журналист? А что, в Летягине ожидается мировая сенсация? Родился трехголовый теленок?" На это он ответил бы...
     - В Летягине меня ничего не интересует, - ответила пассажирка серьезно. - Оттуда мне придется еще добираться пешком. Это было уже интересно. Он и сам ответил бы примерно так же.
     - Что же вас так интересует в окрестностях? Река Белуга? Но белуги в ней не водятся, уверяю...
     - Меня интересует астроклимат этих мест, - ответила она сухо, как бы приглашая прекратить болтовню. - К тому же у меня там пациент.
     "Так, - подумал он. - Чем дальше в лес, тем замысловатее..."
     - Не одну лишь вас этот климат занимает. - Женщина начинала интересовать его всерьез.
     Только сейчас она повернула к нему лицо.
     - Вы тоже причастны к астрономии?
     - Не я. Люциан. Вы ведь к нему едете? В таком случае для вас две новости: хорошая и плохая. С какой начать? Вопреки общей традиции она сказала:
     - С хорошей, конечно. Плохая помешает насладиться хорошей до конца. А хорошего в жизни не так уж много. Просто мало.
     - Хорошая - вам не придется добираться пешком: я и сам еду туда. Так что довезу вас до самого порога. И ничего не потребую за услугу.
     - Это действительно приятно слышать. Ну а плохая скорее всего заключается в том, что вы помешаете мне серьезно поработать и поговорить с ним? Или - мне придется ждать своей очереди? Но ведь принято уступать даме дорогу.
     У Минича, однако, пропала всякая охота шутить. Он пожалел даже о том, что вообще затеял этот треп. И сделал вид, что вынужден все внимание отдать трассе: они уже въехали в Летягино, под знаком Минич послушно снизил скорость до сорока, навстречу же шла другая машина - "чероки", вовсе не соблюдавший ограничений, - и отвлекаться действительно не следовало. Похоже, попутчица тоже оценила ситуацию и помолчала до тех пор, пока внедорожник не пронесся мимо, забросав стекло пылью.
     - Так какой же новостью вы собирались меня огорчить?
     - Люциан умер.
     - Как?
     - Как люди умирают. Совсем.
     - Но две недели тому назад я была у него... Он, правда, сильно кашлял, но...
     Минич ответил не сразу: пришла пора съезжать с проселка на луговую тропу; по ней еще предстояло добираться до дубравы, по другую сторону которой и стоял дом Ржева. Для этого следовало преодолеть придорожную канаву.
     Осторожно съезжая, Минич обратил внимание на следы. Разминувшийся с ними только что джип проезжал здесь, крупно нарубленный протектор хорошо отпечатался в кювете, чье дно еще хранило влагу.
     - Если он умер, зачем же сюда приехали вы?
     - Он просил. - Хватит с нее и такого ответа. - А вы? Она ответила не сразу:
     - Я уже давно предлагала ему полечить его - видела, что с ним происходит. Он наотрез отказывался каждый раз - говорил, что одно с другим не сочетается. Глупо, но разубедить его не удалось. Или не успела. Смеялся, говорил, что времени жалко - сделал, мол, какое-то интересное наблюдение и ни на что не хочет отвлекаться. Я обиделась. Он позвонил мне через день. Просил приехать. Но я была очень обижена, очень. Потому что... Ладно. Да и работы было много. И вот только сейчас смогла вырваться. Несколько раз звонила ему, но никто не брал трубки; я решила, что он пропадает в обсерватории - за ним такое водилось. Даже такой телескоп, как у него, время от времени приходится гидировать.
     "Похоже, не просто деловыми были их отношения", - подумал Минич прежде, чем сказать:
     - А еще через день я отвез его в клинику. На этой самой машине. В центр на Каширке.
     - Я ведь его сто раз предупреждала! - сказала она с тихим отчаянием. - А он смеялся: "У меня? Да никогда этого не будет!"
     И вот...
     Минич перешел на вторую передачу: здесь было полсотни саженей мелкого песка. От места, где съезжали с дороги, проехали уже метров триста. Минич глянул в зеркало.
     И увидел джип. Похоже, тот самый. Тяжелая машина медленно скатывалась с насыпи на эту же тропу. Возвращаются? Повернули, поняв, что встречный направляется именно туда, где они, похоже, только что были?
     - Явление третье: те же и незваные гости, - пробормотал он.
     -Что?
     - Да не знаю. Скоро выяснится, надо думать.
     Джип полз, не приближаясь, хотя на этой тропе вряд ли чувствовал себя намного хуже, чем на асфальте. Ну что же - может быть, они вовсе и не преследуют. Вернулись - потому что забыли что-то там, откуда едут...
     Минич обманывал себя, потому что отлично знал: тропа заканчивается у дома Ржева, и по ней больше некуда было ехать, а значит - и неоткуда.
     Впереди уже виднелись ворота, и следы джипа вели именно к ним и никуда больше.

***

     К чести главного оппозиционера следует сказать, что он, будучи человеком проницательным и широко мыслящим, сразу же зацепился именно за те несколько десятков слов, сказанных эс-бистом, в которые уложилась возникшая ситуация. Зацепился, отогнав первую, инстинктивную мысль: "Эпидемия" - бежать, бежать как можно скорее...
     Сначала он не принял сказанного о теле всерьез; отреагировал, чтобы скрыть охвативший его только что страх за себя. Главным в тот миг казалось сделанное генералом предупреждение об опасности лично для него. Но тут же что-то заставило вернуться к услышанному. Интуиция, наверное. Или, может быть, слово "угроза", имевшееся в тексте.
     Тогда, в машине, он минуту-другую посидел, закрыв глаза, сплетя пальцы рук - пытаясь понять, что же такое, зародыш какой комбинации таился в очень далеком, на первый взгляд, от политики сообщении. И вдруг понял. Не то чтобы он поверил в угрозу; ни один реально мыслящий человек (а именно таким политик и был) не стал бы всерьез бояться столкновения с небесным телом - не потому, чтобы он сразу же подсчитал, сколь ничтожной была вероятность такого события, но по очень простой причине: всякий здравомыслящий человек твердо знает - этого не может быть потому, что этого не может быть никогда. А кроме того, опытный политик знал, что все беды, катастрофы и прочие несчастья в мире происходят не от природы, а только и исключительно от людей и их деятельности. Замеченное же астрономами тело к людской деятельности никакого отношения не имело - и, следовательно, опасаться его было совершенно нечего.
     Нет, выделенная им информация заинтересовала его совершенно под другим углом зрения. Он почти мгновенно увидел и оценил те политические ходы, которые можно было бы предпринять, используя космическую якобы угрозу должным образом, и те политические же выгоды, какие можно стало бы получить в результате таки