ность мышления. Бредит уже, наверное.
     Следующие слова старика только подтвердили это опасение:
     - Небира, запомни. Все записано. В подполье. Это она. И с нею...
     Небира - женское имя, похоже. Никогда он не говорил о женщинах - наверное, воспоминания пришли из молодости. В каком это подполье он был? Когда? Бред...
     - От лисички, понял? - С трудом различимое хриплое бормотание продолжалось. - Да ты увидишь, у меня в дневнике наблюдений все записано. И отдельно - вешалка, все на дискетах там, в загашнике... Она покажет... Фотографии найдешь. На них отмечено. Туда мало кто смотрит... Пока никто не сделал сообщения, ни из любителей, ни... Я хотел еще понаблюдать, да вот... Правда, уже позвонил этим - чтобы застолбить, в Колокольск. Как раз перед тем, как ты меня сюда... Но они не поверили, думаю. А дело... А дело... Ты уж...
     Кажется, сил, чтобы говорить, у него вовсе не осталось - он замолчал, дыхание было частым, слабым. Задремал?
     - Я выйду, покурю, - сказал ему Минич. Курить давно уже хотелось до изнеможения. А говорить в ближайшие минуты старик вряд ли соберется с силами.
     Ржев услышал его, едва заметно кивнул приоткрывшимися на мгновение веками. Пошевелил губами, но без звука.
     Минич встал. Осторожно затворил за собою дверь, отсекая непрерывные тире, что вылетали из аппарата - черт его знает, как он у них называется, - следившего за сердцем готового отойти человека, и на осциллографе, синхронно со звуками рисовавшем не очень ритмично ломавшуюся линию. Прошел коридором, вышел на лестничную клетку, где несколько хмурых мужиков в домашних халатах усердно красили атмосферу в серо-голубой цвет.
     Одной "Мальборо" оказалось мало, он тут же, залпом, высосал и вторую - в запас, чтобы уж подольше не отлучаться.

***

     Факсы умирающего старика между тем не пропали даром. Напрасно он опасался.
     Из Колокольска ему позвонили; но никто к телефону не подошел. Это заставило думать, что речь идет о банальном розыгрыше и вряд ли стоит тратить время на его проверку. Тем более что автор мог бы выслать фотографии, а не ждать, пока за ними приедут. Вероятнее всего, снимков этих просто не существовало. Впрочем, такой любитель действительно состоял в списках; но ведь его фамилией и адресом мог воспользоваться какой-то шутник, вот и все.
     Однако в конце концов удосужились проверить любительское наблюдение, хотя и без того дел хватало. Скептики, понятно, нашлись, но любопытство пересилило. Нацелили астрограф, сфотографировали и среди обычного множества параллельных черточек нашли ту, коротенькую, что шла резко наискось. Проверив - убедились, что это никакой не спутник, а вероятнее всего - заблудившийся, отбившийся далеко от Пояса астероид. Однако вращением он обладает обратным, судя по снимкам, - правда, в этом ничего сверхъестественного нет. А может быть, все же комета? Долгопериодическая? Ну, об этом можно будет судить через неделю или десять дней по его движению: если комета, то приблизится к Солнцу настолько, что появится хвост; пока же на снимках виднелась лишь светящаяся точка. Однако что там такого необъяснимого нашел наблюдатель?
     Ржеву снова позвонили - и дозвониться опять не смогли. Что удивительного? Люциан к тому времени уже неделю лежал на Каширке. Наблюдения решили не продолжать - если не прикажет дирекция.
     Директор же обсерватории, профессор доктор Нахимовский, человек в серьезных уже годах, один из последних, видимо, представителей романтического поколения восьмидесятых - девяностых годов прошлого века, решил, что, когда придет его время на телескопе, он, может быть, и попробует краем глаза, совершенно нечаянно, увидеть... А сейчас ему было не до таких материй.
     Совсем недавно он, преодолев интеллигентскую робость, написал самому президенту с просьбой принять его для важного разговора. Убедившись в том, что Академия наук на подобное долго еще не решится, Нахимовский решил лично просить главу России о выделении денег для строительства нового орбитального телескопа: отставание от Америки было уже не то чтобы постыдным, но просто катастрофическим, да и от Европы с ее VLT тоже. И в таком разговоре, пожалуй, можно было использовать и эту историю с любительским наблюдением: вот, мол, до чего дошла наша наблюдательная астрономия - только и остается, что полагаться на любителей... Подать это, разумеется, не как серьезный аргумент, а вроде бы анекдот, это может оказаться полезным. Нахимовский, как и многие интеллигенты, считал себя прирожденным дипломатом. И суждение по вопросу - продолжать ли отслеживать тело - решил отложить до возвращения из Кремля.
     Однако романтические гены заставили-таки его уже в ближайшую ночь подняться под купол и посмотреть. А потом - сравнить с ранее сделанными снимками.
     Он медленно переводил взгляд - уже в своем кабинете - со снимков на текст сообщения и обратно. И интуиция, выработанная долгими годами наблюдений, заставила его испытать серьезное волнение.
     А может быть, и не анекдот тут?..
     Но тут к нему - нахрапом, без стука - ввалились сразу с полдюжины коллег: чей-то был день рождения, но то был лишь повод, на самом же деле завязывался скандальчик - кто-то залез в чье-то время, и все прочие волнения отошли на неизвестно какой задний план.
     Что же касается Большого дома на Лубянке, то там перехват был, как мы уже знаем, зарегистрирован и доложен наверх, но низы в общем-то отнеслись к нему скептически: далекие звезды у них политических подозрений не вызывали, и наблюдение за ними в обязанности Службы не входило.
     Но в любой группе кто-нибудь да обязательно думает иначе. Нашелся такой и там; то ли он был впечатлительнее других, и картина гибели мира, какую можно было представить, внимательно анализируя запись, показалась ему достаточно убедительной, то ли почудилось ему, что в деле, какое старший лейтенант Комар увидел вдруг в своем воображении, угадывалась ослепительная перспектива, обещающая в случае удачи разразиться звездным дождем, причем какое-то количество звездочек осело бы и на его погонах. Так или иначе, он почел себя обязанным доложить возникшие соображения своему непосредственному начальнику, успевшему вернуться с доклада на самом верху.
     Майор Волин к идеям подчиненного отнесся весьма хладнокровно. Он получил уже указания от начальства и, следовательно, успел понять, что дело может иметь перспективу. Но многоопытный служака одновременно сообразил и то, что перспектива эта - благотворный дождик повышений, наград, поощрений и прочего - из тех осадков, что выпадают лишь на вершинах. Оперативникам же тут ничто не светит, так что из кожи лезть не было никакого смысла.
     Однако гасить инициативу подчиненного он не собирался, а поскольку известно, что всякая инициатива наказуема, то самому умнику и следовало поручить выполнение генеральских указаний. И майор сказал:
     - Что же, есть такое мнение - пригласить этого парня, тут и выясним, что его, собственно, пугает. Пока все это не очень-то убедительно. Может, у него с крышей проблемы? Побеседуем, тогда посмотрим.
     Старший лейтенант решил предварительно поговорить с источником информации по телефону - но безуспешно, хотя звонил он четырежды в разное время суток.
     По номеру телефона он без труда установил местонахождение источника и навел справки у районного уполномоченного. Тот уже к вечеру доложил, что искомое лицо по указанному адресу действительно проживает, но в данное время его на месте нет, а поскольку живет оно одиноко, то и никого другого в доме нет, все заперто. Установлено также, что вот уже больше недели, как лицо это нигде не было замечено: ни в Летягине, куда он временами наведывался в магазин, ни в Курино, в Подрайске на станции его тоже не видели. Характеризовался же он, по собранным материалам, положительно: пьяным не замечался, женщины к нему приезжали редко, вернее - приезжала одна и та же, молодая; в Летягине всегда замечали и когда она проходила, направляясь к нему, и когда - уходя, как правило - на другой день. Из чего сделан был вывод, что старик еще хоть куда. Однако где он сейчас обретался - никто сообщить не смог. Уехал, и все.
     В конце доклада следовал вопрос: нужно ли проникнуть в дом и осмотреть, или такой необходимости нет?
     Старший лейтенант сразу же ответил: нет, без него ничего такого не предпринимать, если обстановка изменится - например, искомое лицо появится или кто-то другой предпримет попытку проникнуть в дом, - немедленно сообщать; сам же он постарается выехать в ближайшие же дни, как только немного разгрузится, чтобы самому посмотреть все на месте.
     На чем эта линия дела пока и зашла в тупик, поскольку разгрузиться от более актуальных забот старшему лейтенанту на протяжении ближайшей недели так и не удалось.
     Вот пока все об интересующих нас событиях, происходивших в те дни, когда Люциан Иванович Ржев в онкологическом центре на Каширском шоссе совершал свои последние шаги навстречу неизбежному переходу в иные измерения.
     Минин мог бы свою вторую сигарету и сберечь. Когда он вернулся в палату, там были уже и сестра, и врач, тире больше не звучали, и экран погас. Отмучился старый Ржев. Ушел куда-то туда. Куда и наш путь лежит.
     Еще ложась сюда, старик велел сперва зарулить к нотариусу и там составил завещание: в случае чего - то, что останется, отказал Миничу. (При этом почудилось журналисту, что сверкнула в глазах больного искорка ехидства.) В том числе и ключи от дома. Тогда же посоветовал с нехитрым имуществом, что останется, поступить по своему усмотрению. Но предупредил, что ему хотелось бы, чтобы Минич дом сохранил - пригодится как дача; дачи у Минича не было, как и еще много чего. Но отдельно распорядился насчет телескопа, хотя и несколько странным образом: в течение года не продавать, но допускать желающих им пользоваться - буде такие возникнут. Завещание было соответственно оформлено, и экземпляр его Минич получил - вот только не помнил совсем, куда его засунул. Но сейчас не до того было. Приходилось думать о похоронах и всем таком. Лишние заботы, но куда денешься. Надо.
     Поговорив еще немного с медиками, он ушел, молча попрощавшись с останками. Знал, что старик - или теперь он уже не был стариком? - его слышит. Сел в свой микротарантас (так именовал Минич средство передвижения итало-российского производства, возрастом, пожалуй, лишь немного уступавшее ему самому), завел мотор и еще минутку постоял на месте. Не только для того, чтобы прогрелся движок; он решал дилемму, возникшую между велением здравого смысла и настроением.
     Рассудок советовал ему поехать в редакцию его родной "Вашей газеты". День был рабочий, а несделанных дел там всегда хватало. Настроение же активно выступало против: остаток дня - вся вторая половина - находился, по сути дела, в его распоряжении: на сегодня он взял отгул, чтобы провести этот день с умирающим; чувствовал, что другой такой возможности больше не будет, а к Ржеву относился со всей сердечностью. И был смысл в том, чтобы использовать это время в интересах покойного, иначе совесть непременно станет мешать работе.
     Минич глянул на бензомер. Туда и обратно - в круглых цифрах этак триста двадцать - триста тридцать километров; но он только вчера залил полный бак, так что заправляться не придется. С бензином последние дни был очередной напряг - в том смысле, что цена опять подскочила. А там, близ природы, легче, пожалуй, будет прийти в себя. Если же не поехать... Минич прекрасно знал, чем закончится день, если он останется в городе: вечером непременно понадобится залить печаль, что означало очередной сход с рельсов. А это было бы, пожалуй, .лишним - во всяком случае, до похорон. Минич хорошо знал свои слабости и давно уже научился с ними договариваться; не только политика - искусство компромиссов, но и вся эта жизнь. А слово это сейчас, когда смерть только что прошла совсем рядом - не его смерть, но все же и не совсем посторонняя, - вдруг приобрело особое, какое-то выпуклое значение.
     Приняв решение, он вырулил на Каширку и вместо того, чтобы свернуть направо, к центру, взял левый поворот - в направлении кольцевой.
     Пятьдесят четвертый президент Соединенных Штатов находился сейчас в некоторой нерешительности, хотя такое состояние возникало у него весьма редко; напротив, он был известен стране и миру как человек решительный. Дело в том, что в решениях - и уже принятых, и в тех, что еще только предстояло принимать, готовя Соглашение о глобальном ракетно-ядер-ном разоружении, - процент риска, как порой казалось президенту, был неоправданно высоким.
     Когда Россия выступила с этой инициативой (в личном разговоре, строго конфиденциально) и ее глава сразу же предложил ему полное соавторство, хозяин Белого дома, давно уже озабоченный практической утратой контроля над распространением ядерного оружия, раздумывал недолго. Все показалось ему не просто приемлемым, но и выгодным - для Америки, а значит, и для всего человечества - и лично для него, разумеется, тоже. Он вдруг убедился в том, что честолюбие в нем оказалось куда сильнее, чем он привык считать; хотя, конечно, всегда понимал, что люди, лишенные этого качества, не становятся президентами даже компаний, не говоря уже о государствах.
     Сомнения пришли с другой стороны - и не сами по себе, но после серьезных разговоров с министром финансов и еще двумя советниками - с глазу на глаз с каждым, чтобы собеседник высказывал именно свои взгляды, а не присоединялся к мнению другого, более авторитетного, может быть, участника беседы.
     И сомнения, и предостережения, высказанные двумя из трех, совпали полностью, третьим же - процентов на шестьдесят. Это заставляло серьезно задуматься.
     Нет, ни один из троих не удивился самой идее: люди умные и информированные, они отлично понимали, что время решительных действий по устранению ядерной угрозы с третьей стороны (как это принято было называть) - время это подошло и готово постучать в дверь. Вот оно и постучало.
     Однако опасность предстоящих действий для экономики страны (а значит, и всей планеты - это вслух не говорилось, но подразумевалось) существовала, и пренебрегать ею было бы преступлением.
     Для того чтобы свести ее к минимуму, следовало ни в коем случае не допускать спада, который по своим последствиям мог бы оказаться ничуть не лучше, скорее даже хуже, чем ядерный' террор со стороны двух-трех еще не умиротворенных преступных государств или организаций. Как-никак ядерный зонт у Штатов был, и от него откажутся в последнюю очередь - если вообще откажутся.
     Заключать Соглашение было и выгодно, и необходимо; на этом сошлись все. Но - и непременно - на условиях, которые полностью устроят Соединенные Штаты. И не только по формулировкам. Следовало зорко наблюдать за тем, чтобы ни одна запятая в тексте не дала кому-либо возможности поступать вопреки интересам Америки.
     - Я хочу услышать ваше мнение в двух словах. К аргументам перейдем позже. Двух даже много. Да или нет? Только не говорите, что слова "Да" в лексиконе дипломатов не существует. Это пусть остается для конференций, а я - парень деревенский, и мне по душе прямота.
     Собеседник - государственный секретарь - улыбнулся. Всему дипломатическому миру уже стало известно, что эта его улыбка никогда ничего доброго не предвещала. Эта информация пришла из Министерства финансов; министром финансов госсекретарь был в предыдущей администрации, и для всех стало неожиданностью, когда ему, демократу, президент предложил иностранный портфель: понимали, что это не просто дружеский жест в сторону оппозиционного Конгресса. Назначение говорило о том, что в области внешней политики предполагаются какие-то значительные акции, для реализации которых нужен именно такой человек.
     - Я все же использую два слова, - ответил он главе государства. - И они будут: "Да", "Но".
     Чего-то подобного президент и ожидал. И невольно усмехнулся. , - Ну ладно, - сказал он. - Расшифруйте это ваше "Но".
     - Не рано ли - именно сейчас?
     - Рано? В скором времени будет переизбираться половина Конгресса...
     Президент встал, отошел от низкого столика, за которым оба сидели. Подошел к окну, секунду-другую постоял, глядя поверх эллипса вдаль - на серый обелиск мемориала Вашингтона.
     - Если бы мы могли завтра послать экспедицию на Марс, - проговорил он медленно, - с этим договором можно было бы и подождать, согласен. Но в НАСА непреклонны: нужно еще как минимум одно серьезное ходовое испытание "Амбассадора". Без людей, конечно. Мы ведь не хотим, чтобы экспедиция превратилась в приключение с непредсказуемым исходом? Так что в чем смысл вашего "Но"?
     - Я имел в виду другое. Вы уверены, что русские нас не надуют?
     - Хотелось бы верить, - вымолвил президент не сразу, словно бы не вдруг возник у него такой ответ, а только после серьезного раздумья.

***

     Информация схожа с водой: всегда находит дырочку, в которую можно просочиться. Но есть и серьезная разница: вода всегда течет вниз, информация же порой избирает самые причудливые пути.
     Председатель Объединенной российской оппозиционной партии имел разговор с директором СБ. Происходил этот разговор не в московском Капитолии, как можно было бы предположить, и уж подавно не на Лубянке, но в лимузине. Оппозиционер пригласил директора Службы из любезности: у генерала вдруг скис его служебный "мерс", что у машин этой марки случается, как все знают, достаточно редко. Во всяком случае, именно так это должно было выглядеть - и действительно выглядело - со стороны. Просто отъезжая от только что открытого памятника Рабле (ответное действие на открытие в Париже монумента Гоголя), на котором присутствовали больше половины видных политиков - все, кто в этот день находился в Москве, - глава оппозиции пригласил директора в свою машину.
     Оба пассажира чувствовали себя достаточно непринужденно: в свое время работали в одной и той же конторе. Правда, потом пути их, казалось, разошлись. Не по их желанию, но в связи с политической необходимостью. Так что отношения их друг с другом, по сути, не изменились - только перешли на новый уровень, стали масштабнее, а значит - и ставки в игре, которой, как известно, и является жизнь, возросли намного.
     - Так что слышно? - спросил оппозиционер, прекрасно понимавший, что "мерседес" тут ни при чем и не ломалось в нем ничего.
     - Как здоровье? - вопросом же ответил директор.
     - Вроде бы нет причин жаловаться. А что?
     - Да вот информация пошла - ожидается грипп. Чуть ли не эпидемия.
     Наблюдательный человек заметил бы, что эта новость серьезно озадачила главного оппозиционера.
     - Уверен?
     - Из первых рук. Главного эпидемиолога.
     Имелся в виду, однако, начальник кремлевской охраны.
     - Та-ак... И быстро она движется? Эпидемия?
     - Ну, идет с Камчатки - так что дня за три доберется. Услышь это медик - он только ухмыльнулся бы. Но оба разговаривавших оставались совершенно серьезными.
     - Три дня... - пробормотал оппозиционер, - Такой, значит, поворот...
     - Так что, - продолжил генерал, - если есть болезненные ощущения... я бы лично взял отпуск по здоровью - и на юг куда-нибудь. А вообще-то плохо ты бережешь здоровье последнее время.
     - Ну, кабы знал бы, где упал бы, то соломки подостлал бы. Скажи: ты в приметы веришь? Веришь, конечно: к тебе вон и экстрасенсы ходят...
     - Вреда от этого не вижу. А что?
     Политик ответил не сразу, а перед тем, как заговорить, даже усмехнулся смущенно, что вовсе не было ему свойственно:
     - Да лезут, понимаешь ли, в голову всякие нелепости, и чем больше о них думаешь - тем больше кажется, что это не такие уж несуразности. Помнишь, с месяц назад по ящику - по повторному каналу - показывали старую ленту, американскую, наверное, названия не помню - о том, как налетает на Землю какая-то глыба из космоса, и отвратить катастрофу можно только ядерной атакой на нее. Видел? Я не оценил. А ведь это было предупреждение. Я - глыба, а ядерная атака...
     - Грипп, - подсказал директор СБ. Вздохнул: - Я про ящик вспоминаю, только когда большой футбол идет, да и