й стороны, она могла оказаться и единственной, а масса и поле тяготения старого хозяина - менее мощными, чем у Солнца, значит, планета могла располагаться и на таком расстоянии от источника тепла и света, какое делало возможным возникновение и развитие жизни, похожей на земную, вплоть до возникновения разумных существ. Когда произошел захват, он оказался процессом достаточно длительным, Солнце тащило, старый хозяин удерживал - это и привело к возникновению такой нехарактерной орбиты; но у людей (Джина не нашла другого слова) оказалось достаточно времени, чтобы укрыться от медленно наступавших холода и темноты, и они ушли вглубь, бросив все силы на создание убежищ. За минувшие тысячи и десятки тысяч, а может быть, и миллионы лет они - надеялась женщина - успели максимально приспособить новую среду обитания к себе и сами по возможности приноровиться к ней... И ей судились подземные реки, свет, сады, поля, города... Не зря же академик Обручев написал в свое время книгу о такой возможности; фантастическую, конечно, но фантазия всегда
лишь первое звено в цепи "фантазия - изучение - реализация". И уже запестрели даже самые несвоевременные, казалось бы, мысли: а что там носят женщины? На этом она поймала себя, даже покраснела, встряхнула головой, чтобы вернуться к сегодняшней реальности, и отдала себе отчет в том, что напротив нее сидит не таинственный небирянин, а совершенно конкретный и знакомый Минич. Сидит, тоже хлопая глазами в некотором, похоже, одурении.
     Джина вздохнула.
     - Ну что, - сказала она, - стемнело уже. Пошли смотреть?
     Минич с готовностью поднялся. Видимо, и его все более жгло нетерпение.
     - Вторая позиция? - на всякий случай спросил он. - Что по сравнению со вчерашней? Подтверждается?
     - Оно свернуло к нам, - ответила Джина сверху, со стремянки, оторвавшись от окуляра... И после паузы медленно, как бы сомневаясь в собственных словах, проговорила: - Тут еще что-то... Новые тела какие-то... даже два. Поярче и потусклее. Примерно седьмой величины - и восьмой. Раньше ничего такого не наблюдалось... Но ведь тут ничего и не должно было быть!
     - Дай я посмотрю.
     Джина слезла, уступила ему место. Он всмотрелся.
     - Точно - ничего такого не было. Как это понять? Откуда взялись эти камни? Или... - Он не договорил, поняв, видимо, нелепость предположения, которое хотел было сделать.
     Она только пожала плечами. И сказала:
     - Скорее всего новые спутники какие-нибудь... а может, и не новые - просто проходили этот сектор. - Она слабо усмехнулась: - Во всяком случае, не эти два тела, неизвестно откуда взявшиеся, оказали то воздействие, которое требовалось телу, чтобы перейти на эту вот орбиту. Хотя ты заметил - они как по заказу находятся на одной прямой с телом. Словно нацелены на него. Только там его нет уже сейчас... - Она вздохнула. - Знаешь, не хочется больше смотреть сегодня. Мне кажется, .и так все понятно: Небира пришла - и притащила это тело с собой. И ее никто До сих пор не видел - потому, может быть, что оно находится недалеко от экватора, а туда специалисты смотреть не очень любят: условия для наблюдения хуже. Тем не менее она здесь.
     - Грустно почему-то. И тоскливо. Хотя должен бы сейчас торжествовать: все-таки мы оказались правы и не зря старались предупредить людей. А как хорошо было бы ошибиться... Но может быть, теперь и другие наблюдатели поймут: опасность стала Реальной!
     - На это не рассчитывай, - проговорила Джина хмуро.
     - Думаешь - они глупее нас с тобой? Или меньше знают? Вряд ли.
     - Если ты имеешь в виду астрономов - то напрасно. Они не учтут эти дополнительные влияния просто потому, что знают: их быть не должно. А без них все выглядит не так уж страшно. Нет, они сообразят, конечно, однако как бы не оказалось поздно: сейчас каждый день будет менять ситуацию, а самое позднее через неделю всякому достаточно будет поднять голову, чтобы увидеть тело простым глазом.
     - Выходит, без нас никто так и не ударит в большой колокол?
     - Пойдем, - позвала она вместо ответа. - Как-то неуютно тут стало.
     И в самом деле - ощущение было таким, словно какой-то злой ветер подул здесь, на вышке, резкий, холодный...
     - Пойдем, - согласился он, зачехляя окуляр и возвращая купол в исходное положение. Закрыл створки. - Придется теперь вырабатывать диспозицию кампании: теперь ясно, что без драки не обойтись. Пришла пора вербовать сторонников. Авось хоть в этом повезет.
     Повезло с Хасмонеем: на этот раз удалось поймать его дома и переговорить, стараясь обходиться без опасных слов. Минич знал, что для главного письмоводителя разгадывание намеков трудности не составит. Коллега, покряхтев, сказал:
     - Саллюстий (это имя из античной истории использовал он вместо обычного "Слушай"). Я вот тут тоже об этом деле все время думаю. Глупость, конюшня (это вместо "конечно"), но, ешки-марашки, если там есть даже один процент вероятности...
     - Больше, Хас, куда больше!
     - ...если даже один процент, то уже становится страшно. И я бы тебе с охотой помог бы, если бы знал - как. Что тут, в самом деле, можно сделать? Я вот переправил твою маляву на "Шахматный" - ну и что? Панкратов молчит, как партизаны после ужина - надо думать, штаны у него отяжелели, так что мир храпу его. А уж если и они в рот пива набрали - или чего покрепче...
     Минича эта манера разговаривать раньше быстро выводила из себя: он уважал язык легкий и ясный. Но сейчас не стал обращать на это внимания. .
     - Вот послушай. Мы будем по-прежнему наблюдать за этой штукой. Какое-то время у нас еще есть. Но на случай, если события станут оборачиваться все менее приятным боком, нужно иметь надежный способ вброса информации непосредственно urbi et orbi (не то чтобы Минич любил ввертывать в свою речь иностранные словечки, сейчас он просто остерегся произнести слово "народ" - кто знает, может, и оно попало в разряд ключевых? А формула "городу и миру", как он считал, вполне заменяла опасное). Из рук в руки - потому что иначе просто не получится.
     Разговаривая из автомата на почте, Минич все время косился по сторонам: не прислушивается ли кто-нибудь к его разговору слишком уж внимательно. Но, похоже, подслушивать было некому: единственный тут работник связи - женщина в возрасте - вообще ушла куда-то во внутренние помещения, где, похоже, она и жила; видимо, тут не принято было бояться, что кто-нибудь совершит налет с целью хищения конвертов или открыток - писанием писем тут вряд ли увлекались. Поэтому он продолжал:
     - Я тут прикинул: какое средство у нас самое массовое - больше даже, чем газеты и ящик? Бесплатные рекламные еженедельники, вот какое. Согласен?
     - Ешки-марашки! Пожалуй, ты не лев (Что должно было обозначать: ты прав). Еще рекламные листовки. Но все это - средства разового употребления: хоть одна, да попадется на глаза недреманным очам.
     - Раз в неделю они оказываются в каждой квартире.
     - Во всяком случае, в нашем городе.
     - Из него любая байка разлетается быстро по всей Руси великой. Рекламное объявление в самом лихом из этих изданий.
     - Рекламировать-то что? Терра капут? Хасмоней тоже уяснил, надо полагать, какие слова в таком разговоре являются запретными.
     - Конечно, тут нужна какая-то алгебра. Какие-то эллипсы, какой-то Эзоп. Наверное, самым лучшим стало бы - выдать всю Цифирь с минимумом слов. Но такое оплатить - денег у нас с тобой не хватит.
     - Идея, - сказал Хасмоней. - Авоська. Нет. Партийный гимн.
     - Переведи.
     - Не нуждается в перечислении. Напрягись. Что есть авоська?
     Минич напрягся. Авоська - сетка. Net. Интернационал Интернет.
     - В авоське все видно.
     - Если нести недалеко - сойдет.
     - У тебя она есть?
     Не было у Хасмонея своей страницы в сети, он вообще был не из тех, кто любит выпендриться, был по сути, вопреки манерам, для большинства закрыт. И у Минина тоже не было там своего уголка - хотя бы потому, что нечего было туда класть или ставить.
     - Ничего, - сказал Хасмоней. - В объявлении дать суть; загляни туда-то. А уж там можно изложить все, что хочешь.
     - Да где - там?
     - Семь целых две десятых, скажем так. Я как-то тебе показывал.
     - Опознано. А там возьмут?
     - Уж какен-буд, - сказал Хасмоней вместо "как-нибудь".
     - Я понимаю: далеко не каждый прочтет, а из прочитавших десяти девять не поймут, о чем речь. Но ведь и не нужно, чтобы все поняли. Пусть один поймет, два, три. Из тех, кто в такой проблематике сечет. Сможет проверить - и убедится. Это будет камушек - и побегут круги все шире.
     - Как говорится в анекдоте - кому понадобится хороший анализ, тот купит.
     - А кто поймет - не станет держать это при себе, потому, что от такого камуфлета индивидуального нырка быть не может. Только глас божий сможет воздействовать на эмиров (глас народа - правильно расшифровал Хасмоней этот оборот). Над текстом надо подумать - и мне, и тебе. Займись.
     .
     - У тебя там телефон есть?
     - Есть. Запиши код и номер. Но это - в случае большого пожара: уверен, что при нем имеется третий лишний.
     - Угу. Схвачено.
     - Я буду звонить при надобности. В такое вот время суток.
     - Есть мнение - согласиться. Ну, как ты вообще? Не тонешь в керосине, я вижу?
     - Чуть не утоп. Но теперь завязал. Тройным топовым.
     - Смотри. А то проспишь самое интересное.
     - Не просплю. Будильник надежный. Ну, целую в плешь.
     - Киш а бер. Поцелуй медведя.
     - О, какие люди! - проговорил Кудлатый необычно громко и нараспев, как если бы произносил речь перед обширной аудиторией. - Сколько лет, сколько зим! Я уж и ждать перестал...
     Он вышел из-за своего стола, антикварного сооружения черного дерева с золотом, и встреча с Гриднем произошла точно в геометрическом центре помещения, как если бы оно было отмечено на мохнатом ковре каким-то невидимым знаком. Обнялись (для этого Кудряшу пришлось несколько нагнуться), положив головы один на плечо другого, потом на миг выпрямились, и теперь головы, почти соприкасаясь щеками, оказались уже на другом плече. Исполнив таким образом необходимый обряд, сделали по полшага назад, чтобы не вдыхать так уж сильно ненавистный каждому запах другого; только после этого Гридень ответил:
     - Вот уже третья неделя, как все стараюсь вырваться к тебе, доставить себе удовольствие. Да времена пошли сам знаешь какие - сумасшедшие, вечером до постели доползти - и то сил не остается. Ну, покажись, покажись. Прекрасно выглядишь, просто прекрасно. Рад. И весь в делах, как всегда...
     Только после завершения этой сценки, разыгранной, как и следовало, для зрителей, которых в эту минуту в кабинете было никак не менее восьми человек - по четверо с каждой стороны, потому что Гридень не в одиночку же появился тут, - оба магната повернулись, каждый к своим, и хотя ни слова при этом не было произнесено, все поняли ситуацию правильно, и через несколько секунд двухстворчатые двери плотно затворились, оставляя обоих заклятых друзей наедине. Исполненным гостеприимства жестом Кудряш указал гостю на глубочайшее кресло желтой кожи - три таких мебельных шедевра окружали низкий круглый столик (тоже черное дерево с желтым металлом) так, словно столик этот не раз уже был уличен в попытках к бегству; прежде чем самому опуститься в другое - поинтересовался:
     - Рюмку с дороги?
     И даже шагнул в ту сторону, где, надо полагать, за одной из множества резных дверец, занимавших всю стену, помещался достаточно богатый выбор спиртного - на любой вкус. Гридень выставил ладонь:
     - Позволь отдышаться немного. - И улыбнулся.
     - Дыши, раз уж иначе не можешь, - согласился Кудряш, Улыбаясь тоже. И уселся в другое кресло. Благодаря их расположению сидевшие могли видеть друг друга, лишь слегка повернув головы навстречу друг другу; зато чтобы не встречаться взглядом с собеседником, не нужно было отворачиваться, достаточно было смотреть прямо перед собой.
     Сейчас, однако, оба именно смотрели друг на друга - очень внимательно и с некоторой даже задумчивостью.
     Гридень искал в лице Кудряша какие-то признаки того, что конкурента действительно идут к концу; искал - но не мог найти. Кудряш, наоборот, выглядел куда здоровее и бодрее, чем во время последней их личной встречи - состоялась она, правда, уже три с лишним месяца назад. Будь Кудряш просто подгримирован, чтобы лучше выглядеть (как гримируют покойников, чтобы последний взгляд на них не вызывал страха смерти, но наводил лишь на мысль, что и там люди живут), - будь так, Гридень определил бы это с полувзгляда; но нет, все было натуральным, без кремов, румян и подтяжек. Кудряш, похоже, и в самом деле не собирался бросать дела и думать о божественном. Так что считаться с ним придется - во всяком случае, в ближайшем будущем; а именно оно Гридня сейчас и интересовало.
     Что же касается хозяина дома, то он, сохраняя на лице выражение высшего доброжелательства, в глубине души изрядно злорадствовал. Ясно было, что Гридень рассчитывал увидеть совсем другое, и просьбу (или приглашение) навестить болящего, в ответ на которую примчался чуть ли не стремглав, он воспринял как желание попрощаться перед уходом туда, иде же несть ни печали, ни воздыхания; соответственно - то есть по-боевому - настроился, а узрел человека не только живого, но и прямо-таки содрогавшегося, как доведенный до марки паровой котел, от желания действовать - немедленно, решительно и масштабно.
     Впрочем, теряться было не в привычках Гридня. И когда взгляд его лишь заканчивал сканировать то последнее, что магнат хотел увидеть (шея, кисти рук и колени - не заметна ли хотя бы легкая дрожь, пусть даже время от времени, когда теряется контроль над ними), гость уже заговорил, и голос его был исполнен неподдельного (как бы) восхищения:
     - Просто умопомрачительно. - как они тебя капитально отремонтировали. Ну да немцы - как всегда, верны себе. Что же ты, коллега, людей пугаешь? - И передразнил - слегка только, чтобы не было обидно: - "Приезжай, чувствую себя - хуже некуда..." Разыграть решил, да? Артист ты...
     - Да ничуть, - откликнулся Кудряш самым серьезным тоном, на какой только был способен. - Оно так и было вчера - зубы схватило так, что, поверишь, прямо на стенку лез - вот на эту самую. Понимаешь, их - своих - осталось-то всего три пенька на обе челюсти, и то не могут вести себя в норме.
     - Выходит - хотел вызвать зубного, а попал ко мне?
     - Я куда не хочу - туда уже давно не попадаю, - сразу не ответил Федор Петрович, и тон его голоса при этом чуть изменился. - И не попаду никогда. А тебя попросил приехать потому, что (почти незаметная пауза возникла) пришла пора попросить твоего совета.
     - А у тебя что - транспорт бастует?
     - Такого не бывает. Но возникла бы засветка.
     Гридень насторожился: интересно поворачивался разговор Если уж Кудлатый обратился к нему, исконному врагу, - значит дело и вправду серьезное.
     - Тогда снимаю поправку. Излагай.
     - Любопытное предложение есть. По делу, в котором у тебя опыта полные мешки.
     - Ты что - стал в шахматы играть? Тогда лучше к чемпиону мира.
     - Очень смешно. - Федор Петрович поднял глаза к потолку - медленно, чтобы это не осталось незамеченным, но стало бы правильно оценено. - Советуют вложить капитал. Обещают хоро-ошие дивиденды. Ты в эту игру уже играл. Вот я и обращаюсь к тебе - смирил свой гонор...
     Гридень об этом предложении знал, естественно, еще до того, как оно было сделано. Интересно, а зачем Кудряш вдруг просто так вводит его в курс дела?
     Гридень ответил самому себе с легкостью: чтобы Гридень стал задумываться: Кудлатый входит в большой фавор - так не пора ли идти с ним на мировую?
     "Пора, Петрович, пора, - подумал он, - только не по той причине, какая у тебя в мыслях".
     - Дело хорошее, - ответил он вслух, - красивое дело, прекрасное. Для каждого, кто любит благотворительность.
     - Так ты считаешь? - проговорил Федор Петрович с некоторым недоверием.
     - Направь своего главбуха к моему, - посоветовал Гридень. - А я распоряжусь показать все. Насчет же процентов - то ты, наверное, в курсе - часто ли я теперь там бываю.
     - Так-так... - пробормотал Кудлатый задумчиво. - Интересно. Хотя кто же лучше, чем ты, умеет зубы заговорить? Ладно, отложим эту тему на время. И раз уж говорим откровенно - обижен я на тебя.
     - А у тебя что - заява? - Гридень чуть усмехнулся: такой лексикой, для него необычной, он сразу давал понять собеседнику, что отлично помнит - с какого поля ягодой разговаривает и что на равной ноге они никогда стоять не будут. А также указывал и на то, что, выезжая сюда, понимал, куда отправляется, и все необходимые меры предосторожности - в том числе и на будущее - принял,
     - Хотя и правда пригласил тебя на встречу по поводу куда более важному, но раз уж представилась такая возможность...
     Он не перешел на жаргон, не сказал "забил стрелку", и Гридень понял, что разговор, вероятнее всего, действительно будет даже более серьезным и деловым, чем предыдущая часть.
     - Так вот, насчет, как ты сказал, заявы. Ах, зачем ты так? И чем только она тебе помешала?..
     - Постой, постой, Петрович. Да ты о чем?
     - "Да о ней, понятно, и не делай большие глаза. О ней - о сокровище моем, о Зиночке...
     - Ну не понял...
     - Да перестань, прошу тебя. Ты ведь знаешь: сколько лет уже я одинок, никого, ну совершенно никого не было. Да нет, девок, конечно, хватало, на ком отзаниматься - но в душе пусто было, знаешь, что это значит? Прямо жить порою не хотелось, вот до чего доходило. И тут вдруг наткнулся я на нее - ну совершенно случайно. И ведь так посмотреть - ничего в ней нет, ни красоты никакой особой, ни какого-то такого уж умения... Но вот прирос я к ней. Прикипел. Полюбил - в мои-то годы и в моей ситуации... Я ведь отчего помирал? От скуки жизни. От бесцельности ее. И она меня из этой ямы вытащила, а никакие вовсе не немцы. Просто заново дала желание жить! Вот почему я - такой, каким меня видишь, а не на столе лежу. Вот...
     - Федор Петрович, так за тебя только порадоваться можно! От всей души! Раз так - держи ее и не выпускай! Женись на ней, Петрович, - и живи еще сто двадцать лет в совете да любви...
     Кудлатый набычился:
     - Ты что думаешь - я тебя позвал шутки шутить?
     - Не понял.
     - Так ведь это ты! Твои люди ее украли! Чтобы меня на пустом месте оставить! Что - решил, что без нее я снова загибаться начну? А вот вам!
     - Петрович, да я...
     - Брось, брось. Все точно знаю. Где-то ты ее прячешь. И говорю: давай по-хорошему. Потому что если нет - будет серьезная война. А она сейчас вовсе некстати - ты не хуже моего знаешь...
     Артист, ну, артист, думал Гридень спокойно, одновременно выражая лицом недоумение, обиду, негодовацие и даже растерянность - достаточно сложную гамму чувств. Малый театр по нем плачет или другой, где там сейчас "На дне" ставят, - туда его, на нары! Или на другие нары хорошо бы... Но - талант, безусловно. Значит, любовь, вот оно что! Любимая девушка у одинокого мужчины в годах - а вовсе не целительница, у которой и без него мужчина есть, более ей соответствующий. Кудряш и женщина - это вообще... Не спросить ли его: с каких это пор он сменил ориентацию? Что он - на жалость рассчитывает? Нет, конечно. Это понятие ему и вовсе не знакомо. Или на мою глупость? Вроде бы нет у него на то оснований. Чего же ради вся кумедь затеяна? Перебор, Федор Петрович... Скорее всего он просто сбежку делает, как заяц, чтобы, я кинулся в ложном направлении. А значит, что-то он уже сделал такое, что хочет от меня утаивать так долго, как только возможно, или пока дело не сделается. А что это мо жет быть? Одно только... И вовсе не приглашение наверх.
     Нет, что бабка эта, или девица, ему нужна - сомнения нет Но он и так ее ищет, а если не находит и если это действительно я ее изъял, то не думает же, что я вот сейчас расчувствуюсь и отдам... Нет, тут другое: он меня уже просмотрел - я ведь, когда дело сорвалось, распорядился жить в нормальном режиме, - знает, что у меня ее нет, и рассчитывает