- А при чем тут Кит? - откликнулся собеседник с некоторым удивлением.
     - При том, что встретиться они должны как раз на его фоне.
     - Это вчерашнее жаркое, парень. Ты что - не видел последнего результата?
     - Не моя вахта была. А что?
     - Да опять зафиксировано отклонение. Словно кто-то хорошо подкрутил его, как теннисный мячик.
     - Вниз передали?
     - Само собой. Сразу же. Так что Кит пусть себе плывет дальше без помех.
     Оба помолчали, наблюдая за последними уже ракетами, покидавшими планету навсегда. Слава Богу, пронесло - все они прошли в совершенно безопасном отдалении от станции. Можно было облегченно вздохнуть. И вздохнули. Потом американец сказал:
     - Ну, эти ребята хорошо сделали свое дело - кто рассчитывал и вводил команды.
     На что россиянин ответил:
     - Давай-ка сходим посмотрим внимательно: может, я и сильно ошибаюсь, но мне мерещится, что если они посланы не к Киту, а к Рыбе, то должны были пройти поближе к нам. Не хочешь проверить на компьютере?
     Коллега после мгновенного сомнения проговорил:
     - Только чтобы ты спал спокойно.
     И они поплыли в тот сегмент, где помещались компьютеры.
     Не у них одних отлегло от сердца, когда небывалый старт прошел благополучно.
     Российский президент поспешил поздравить американского коллегу с успехом. Тот ответил взаимностью и прибавил:
     - Теперь можно спать спокойно: все, что было в наших силах, мы сделали. Но, правду говоря, когда они сблизятся, я снова буду волноваться.
     - Хорошее начало - половина успеха, - оптимистически ответил русский, чувствовавший себя усталым до полного изнеможения - нервного, разумеется, - и, кажется, более не способный волноваться. Но завтра, судя по всему, обстановка будет уже совсем другой: что обещано - то выполнено, и это благоприятно отзовется и на домашних крикунах, и на подготовке к Конференции. Нет оснований сомневаться: раз уж ракеты стартовали, они до цели дойдут. И теперь уже никто, кроме тех, кто по необходимости посвящен в тайну угрозы, никогда и ничего не узнает о том ужасе, который грозил планете на протяжении нескольких недель.
     Он пошел в комнату отдыха и позволил себе потянуться и зевнуть. Это удалось сделать до того, как предполагаемый покой его снова оказался нарушенным.
     - Ну, что еще? - спросил он недовольно. Но, глянув на мелово-бледное лицо главы своей администрации, понял: потревожили не зря.
     - Последняя сводка с космической станции.
     - И что там? Надеюсь, их не задели?
     - Хуже, - проговорил чиновник, не сразу заставив губы подчиняться воле и выговаривать слова четко. - Похоже, выстрелили не по той цели...
     - Что??
     Воистину - покой нам только снится.
     А уж кому он и подавно перестал сниться, так это фондовому рынку.
     Потому что в назначенный день и час - случайно или нет, но почти точно совпавшая по времени со стартом космических (теперь; ранее они назывались стратегическими) ракет пресс-конференция в зале заседаний генерального офиса одной из фирм, контролируемых группой Гридня, - конференция эта оказалась в полном смысле слова сенсационной. Едва уразумев, о чем идет речь, и не имея никаких оснований не верить двум именитым астрономам, сделавшим сообщение, журналисты, как бы подхваченные смерчем, вихрем сорвались с мест и пробежали было несколько шагов к выходу, где уже грозила образоваться давка не хуже, чем при пожаре. Надо сказать, что целью их было вовсе не покинуть поскорее высоченное стройное здание, увенчанное шпилем, но лишь перейти в другое помещение, где их поджидали ряды столов с едва слышно урчавшими компьютерами; но, люди опытные, они сразу же опомнились и, экономя секунды, ухватились за мобильники и немедля принялись передавать сногсшибательную f новость в свои редакции.
     Там тоже не промедлили - и за считанные секунды новость пошла гулять по миру, причем на этот раз российский "Информ" ухитрился забежать вперед даже великого Рейтера. На биржах мира начался обвал, и "Наздаки", и "Джон Доу" разом полетели вниз, словно мойщики окон, сорвавшиеся со своих люлек. Ценность надежнейших бумаг стремительно приближалась к стоимости осенних листьев, которыми усеяны были газоны и бульвары. И кое-кто уже поглядывал на самые высокие здания - а такие имеются в каждом городе, - как бы прикидывая, по какой траектории и как долго будет он лететь, если от полной безысходности бросится вниз с крыши. Другие, впрочем, приглядывались к мостам.
     Все попытки хотя бы замедлить катастрофу пропали даром: убийственной информации противопоставить было нечего. Правительства медлили, ожидая самых последних и точных сведений от главных держав; те, в свою очередь, требовали того же самого от астрономических центров, даже не думая о том, что девять десятых из их числа, а может быть, и девяносто девять сотых этой проблематикой вообще не занимались, трубы и зеркала свои в ту сторону вообще не направляли, и потому сказать им было абсолютно нечего. В Германии, в Южно-европейском астрономическом центре телефоны раскалились едва ли не докрасна, сетевые компьютеры не успевали переваривать запросы, на которые ответ мог быть лишь один: при всем желании обсерватория эта ничем помочь не могла, поскольку все четыре ее восьмиметровых зеркала были с самого начала ориентированы на южную полусферу небосвода. Другое дело - орбитальный "Хаббл"; но он сейчас работал только на правительство - а оно, как уже сказано, пока что никакой информации не давало.
     Но уже в первую же четверть часа после начала паники заметна стала какая-то система, проявилась тенденция: как только стоимость голубых фишек упала ниже мыслимого уровня, их кто-то начал покупать, причем спрос казался практически неограниченным. Показалось, что в этом и заключается спасение от полного краха: раз бумаги скупают, падение курсов непременно замедлится. Так оно и произошло во второй половине биржевого дня, и когда пришло наконец разрешение закрыть биржу сегодня раньше обычного, все уже были убеждены, что этого делать и не нужно вовсе: курсы больше не катились вниз стремглав, но все ощутимее затормаживались. Во всяком случае, так казалось на первый взгляд; и только по здравом размышлении люди приходили к выводу, что стабилизация произошла на той самой грани, на которой акции сохраняли еще само понятие ценности; еще один шаг - и возврата к нормальной жизни больше не было бы. А сейчас он оставался возможным.
     Случайно так получилось? В это с самого начала никто не поверил: ясно было, что действовала чья-то твердая и опытная рука. Непонятно только было - чья; потому что акции скупались множеством желающих, но малыми количествами, и где же все эти ручейки и хилые речки, а то и просто капельки, сольются в океан - на ходу разобраться было невозможно. Хотя работа в этом направлении началась чуть ли не в следующий миг после начала обрушения: подорвать фондовый рынок - это вам не один или два дома взорвать или протаранить, это покушение на безопасность мировой экономики - то есть вещь куда более смертоносная, чем какая-то там небесная глыба и всякая прочая ерунда.
     К концу дня, к закрытию торгов, площадки более или менее уравновесились, и даже начался пусть и крохотный, но подъем. Может быть, конечно, это лишь показалось, потому что всем очень хотелось верить в это; однако анализ уже после закрытия показал, что да - курсы пошли вверх, хотя и в темпе улитки, но это все же лучше, чем падать без парашюта.
     Но кто же все-таки осмелился?.. Это сейчас показалось куда важнее всяких астрономических проблем: они, по общему мнению, оказались лишь поводом, но не сутью. Найти экономических террористов и поступить с ними как требует закон - вот чего хотели сейчас все, хоть краешком причастные к экономике, а кто к ней не причастен, пока его не похоронили?
     Нити для поиска были. Беда заключалась в том, что было их слишком много: мелких покупателей были тысячи и тысячи, как и продавцов, зачастую это были одни и те же люди, которым просто удалось сыграть на разнице курсов, вовремя спохватившись; но они вступили в игру уже после начала падения - а кто начал? Каждый покупатель был ниточкой, и все эти ниточки - или большинство их - должны были в конце концов привести к тем, кто находился в центре, словно паук в паутине. И вот Министерства финансов и секретные службы практически всех цивилизованных стран - а такого названия заслуживают, безусловно, лишь те страны, что участвуют в фондовом рынке, - принялись за нелегкую работу, не ведая, когда и куда она приведет - если вообще приведет.
     Выше было сделано сравнение авторов проведенной операции с пауком, раскинувшим свою липкую сеть и засевшим в ее центре. На самом деле сравнение это страдает неточностью, поскольку паук куда чаще сидит вовсе не в центре, где он был бы всем заметен, но где-то в темном уголке, куда от сети идет одна лишь тончайшая паутинка - линия связи, по которой он и получает информацию. В случае серьезной опасности паук рвет этот канал и успевает скрыться. Так что его преследователи, решив воспользоваться этой нитью, доберутся лишь до места ее обрыва - и вынужденно остановятся.
     Если бы кому-то из людей и организаций, занявшихся розыском, и пришло в голову, что грех совершенного лежит на широко известных (в России; в остальном мире их популярность была не столь велика, но они на это не обижались) Гридне и Кудлатом, и догадливые детективы бросились по их следам, то вскоре оказались бы точно в таком положении, в каком мы оставили придуманных для наглядности преследователей паука: остановились бы у оборванной нити, а точнее - канала связи. В месте обрыва они нашли бы всего лишь пункт спутниковой связи с цифровой, естественно, аппаратурой, и ничего более. Работающие там люди лишь пожимали бы плечами: да, получают информацию и передают ее. Какую? Неизвестно: все доставляется уже в зашифрованном виде и так уходит в эфир. Но, как им сказано, это в основном коммерческая и научная информация и новости дня. А кто снимает их со спутника и где находится - откуда нам знать? Мы никогда и не спрашивали.
     То есть адресат остался бы неизвестным. Можно было делать перехваты, можно - расшифровывать, допустим, но это не приблизило бы ищущих к решению главных вопросов: кто он и где он (или в нашем случае - они). И уж во всяком случае, обвинения с Гридня и Кудлатого пришлось бы снять практически сразу, поскольку они нимало и не скрывались ни от кого, а продолжали находиться то в доме, то в офисе, то в театре (Гридень) или ночном клубе (его партнер). Появлялись они везде, как и обычно, каждый со своей свитой. И мысль о том, что на самом деле оба были лишь хорошо подобранными и натренированными двойниками, никому даже в. голову не пришла.
     Но вообще-то это все - из области предположений. Потому что как раз на российской бирже все происходившее отразилось куда меньше, чем, скажем, на Нью-Йоркской или Лондонской атака шла на акции глобальных компаний, котировавшихся в ос новном на западных площадках, поскольку в России их обладатели составляли очень небольшую группу. Российские же бумаги тоже, конечно, подсели - но скорее всего просто потому, что паника прилипчива; однако уже во второй половине дня обстановка почти целиком восстановилась, серьезных потерь никто не понес. И потому в России не было оснований разыскивать неизвестно кого-то, нагрешившего там, на Западе, - вот никто и не разыскивал. Конечно, если бы поступил запрос, скажем, по Интерполу - из вежливости изобразили бы движение; но запроса не было, поскольку неизвестно было - кого же искать, какое имя и фамилию.
     Почему же тогда и Гридень, и Кудлатый еще накануне так стремились побыстрее выйти за пределы российской юрисдикции?
     Никак не потому, что боялись ответственности за прекрасный образец игры на понижение. Но по той причине, что были уверены: пресс-конференция им с рук просто так не сойдет. Как-никак они не только вынесли в мир сведения, объявленные государственной тайной - первым это сделал сам президент, - но получена эта информация была в основном по своим собственным каналам, начиная с Минича и Джины, и лишь некоторые уточнения пришли от источника на Старой - который, конечно же, в этом не сознался бы и под самым серьезным давлением, - и она, эта информация, как мы могли заметить, отличалась от президентской тем, что была далеко не столь оптимистичной и, следовательно, гораздо более близкой к истине. Гридень, а с ним и Кудлатый были виновны в том, что тем или иным способом разгласили подлинную государственную тайну, а не только то, что принято было считать таковой.
     Хотя тут есть всякие зацепки: официально их никто в эту тайну не посвящал и подписки о неразглашении или хотя бы честного слова, ни тот, ни другой не давали. Однако, зная характер и традиции российской Фемиды, они совершенно правильно предпочли провести тот неизбежный период, когда власть захочет тащить и не пущать, где-нибудь в безопасном месте, не теряя, конечно, связи с делами, продолжая получать отчеты и отдавать распоряжения.
     Делали они это, находясь в комфортабельно оборудованных, каютах бывшего ракетоносца, а теперь скорее атомной подводной яхты, а при плавании в надводном положении, при хорошей штилевой погоде, - даже и на верхней палубе, наслаждаясь воздухом и солнцем. За первые два дня этой морской прогулки им ничто еще не успело надоесть, хотя Федор Петрович вообще-то моря не любил: слишком шаткое основание. Да, видимо, это им и не грозило: две недели самое большое - пока ракеты не долетят и не ударят по Телу Угрозы, и все последствия пресловутой пресс-конференции сами собой не устаканятся. А две недели - что? Столько продолжается круиз по Средиземке. То есть потерпеть столько - вполне в силах человеческих.
     А кто был вообще в полном восторге - это Минич с Джиной, хотя теперь каждый из них радовался жизни в отдельности, а не вместе, как было бы еще недавно. Как сказал один насмешник - жизнь сыграла историю, подсыпала чепухи... Они оказались на борту не то чтобы совсем по своей воле - их никто и не спрашивал, - но и без малейшего сопротивления. Минич вообще море любил и в круизы ходил - когда деньги бывали, конечно; Джина же считала, что морской воздух в ее нынешнем положении - все-таки разрыв она переживала острее, чем надеялась, хотя повторять пройденное никак не собиралась, - именно то, что нужно; кроме того, наблюдать звездное небо над океаном - вовсе не то что видеть его из города или даже пригорода; разница, по ее мнению, была такой же, как смотреть на пальму в кадке - или растущую на родном приволье. И с каждым часом времени, с каждой милей, все более отдалявшей их от берега, Джина чувствовала, как что-то меняется в ней - словно бы небесный простор становился ближе, а все то, что совсем еще недавно происходило там, на суше, в России, - отдалялось, так что в пору было сомневаться: да происходило ли это все вообще? Не привиделось ли в дурном сне на неширокой матросской койке в двухместной каюте бывшего крейсера? Открытия, побеги, преследования, телескоп на вышке? Даже и сам ныне покойный Люциан и все, что между ними было, - может, и это лишь привиделось? Ну а Минич? Он-то был? Может быть, спросить об этом его самого? Нет, она не хотела спрашивать, как не хотела вообще думать ни о чем минувшем. Дышать морем, видеть звезды, чувствовать себя как бы самостоятельным небесным телом... А что будет потом, то и будет, и совершенно не нужно смешивать будущее с прошлым: плохой коктейль.
     Но хотелось ей спрашивать Минича или нет, каюта-то была одна на двоих. Хмурясь, прикусив губу, она как бы вновь ощутила прикосновения - сперва его рук, потом и всего тела, все то, чего она еще вчера не только не отвергала, но сама хотела, а сейчас вдруг ощутила, что и это осталось там, за кромкой прибоя, не взошло на палубу корабля. И сейчас отторгалось - и памятью, и чувством. Нет. Окончательно - нет.
     Главным на корабле был, конечно, Гридень. Вздохнув, Джина оторвала взгляд от множества вопрошающих глаз Вселенной и направилась искать Гридня. Не пришлось, однако; он оказался совсем недалеко - тоже на палубе, только на другом борту, по ту сторону рубки - и, как и она сама, смотрел не вперед и не назад, на кильватерную струю, но вверх, в безграничье. Она удивилась было: это не для магнатов было занятие, а для романтиков, но решила не отрывать его внимания: может быть, он высматривает там самолет или спутник? Он, однако, повернул голову сам, услышав шаги. Узнал ее. Улыбнулся:
     - Как мелки наши дела по сравнению с этим, правда? С делами Творца...
     Но она уже - по инерции, что ли, - выговорила то, что лежало готовым на языке:
     - Я хотела попросить вас...
     - Все, что в моих силах.
     - Другую каюту - без соседей. Здесь ведь нет других женщин?
     - Есть две буфетчицы. Живут вместе. Для вас найдем отдельную. После военных тут осталось много места. Можно даже выбирать. Пойдемте?
     - Просто жаль уходить отсюда.
     - Да; море не всегда балует погодой. Постоим еще. Посмотрим. Молча.
     Конечно; видимое величие ни к чему было разбавлять речью.
     Что же касается Минича, то он тоже продолжал наблюдать небо. Но не восторгаясь, а рассматривая его как полигон, на котором вскоре что-то должно произойти. И он хотел видеть - как произойдет и что именно. Промах? Накрытие? Еще что-нибудь? Теперь, когда сиюминутные страхи и заботы отпали, он стал ощущать себя целиком в космической операции - как будто сам ее задумал, а не наткнулся на Люциановы находки случайно. Конечно, телескопа на борту крейсера не оказалось, да и будь он там - даже малейшая качка помешала бы удерживать тело в объективе, а если не качка, то уж, во всяком случае, не очень ощутимая, но все же существующая вибрация от работы двигателей. И тем не менее он наблюдал - на Экране монитора, на который изображение попадало - через спутник, разумеется, - из той обсерватории, в дооборудование которой Гридень не так уж давно вложил немалые деньги. (Инвестиция эта, надо сказать, окупилась уже многократно.) Тело и ракетная армада - вот что было главным для него сейчас (и, наверное, правильно), с прочим же будет время разобраться потом - если действительно будет. Остальное - пока побоку; а Зина-Джина? Он подумал о ней с равнодушием, которое еще вчера ему самому показалось бы странным и невоз-' можным. Почему? Наверное, мысли и чувства даются нам пакетом, а не поштучно; меняется игра - меняется и весь пакет ее правил, и надо забывать вчерашние и заучивать новые. Может быть, так, а возможно, и нет.
     - Так что у нас там? - двумя часами позже, насладившись покоем, какой изливали звезды, а затем и успев устроить девушку в другой, одноместной каюте, в очередной раз спросил Гридень Кудряша, который не отрывался от другого монитора - того, на который постоянно поступала информация Бломберга. - Как покупаем?
     Кудлатый поднял голову, потер усталые, покрасневшие глаза.
     - Пора заканчивать. Установилась тенденция к росту. Как только поднимутся еще на три пункта - надо будет стопорить. А вообще-то там осталось и вовсе немного; остальное - главные куски - мы успели перехватить.
     - Сколько же у нас набежало всего?
     Кудлатый стрельнул глазами по сторонам, и хотя в каюте, отведенной под их личный центр связи, не было, кроме них, ни души, не решился все же называть цифры вслух, а набрал их на своем карманном блокноте, показал и тут же стер - во избежание.
     - Ну что же, - проговорил Гридень, - на такой порядок величины мы и рассчитывали. Пожалуй, время откупорить шампанское, тебе не кажется?
     Федор Петрович уже запрокинул было голову, чтобы кивнуть, но не довел движения до конца.
     - Давай уж дотерпим до конца, - предложил он. - Вот раздолбают глыбу, все страхи пропадут, искать виноватых перестанут, выйдем с тобой на твердую землю - тогда уж отметим. Шампанским в том числе.

***

     Гридень не удивился: он знал, что Кудлатый суеверен; да и сам он, откровенно говоря, верил в приметы - хотя и не во все.
     - Будь по-твоему, - согласился он. И добавил: - Видишь, какой я стал сговорчивый?
     Кудряш кивнул. Он заметил, разумеется. И это его, пожалуй, б