ста:
   - Это позор, что тут рассказывают о короле! Знаем мы, от кого
беременеют через три года после смерти мужа!
   Надо сказать, что Лух Медведь не так давно захватил караван с
шерстяной тканью из Кадума, и очень многие его за это попрекали,
потому что он почти ничего не раздал дружинникам.
   Марбод Кукушонок тоже встал, распустил шнурки у плаща, плащ
кинул на землю, и ссадил на него с плеча белого кречета.
   - Такие слова, - сказал Кукушонок, - не кадумская шерсть. За
такие слова полагается платить.
   Тут собачьи головы на ножнах мечей насторожились, а люди
увидели, что сегодня случится две песни: про стеклянный дворец и
про поединок. А щекотунчик в ветвях катальпы посинел и стал
делать так: глаза у него остались неподвижными, а все остальное
завертелось в шкурке, как жернов.
   Марбод Кукушонок и Лух Медведь вынули мечи и велили людям
рисовать круг, и тут сбоку вынырнул отец Адрамет, монах-шакуник:

   - Сударь... Никто не сомневается в величии вашего рода. Но что
будут говорить о сегодняшнем дне? Королю скажут: Марбод
Кукушонок дрался, чтоб доказать, что монахи-ятуны способны
творить чудеса.
   Смысла замечания Ванвейлен не понял. А Кукушонок закусил губу,
вбросил меч в ножны и молча сел. Его красивое лицо совершенно
побледнело.

   * * *

   Возвращались, торопясь поспеть к вечерней трапезе. С крутой
тропки из-под копыт лошадей ссыпались камешки, и далеко справа в
море плавало уходящее закатное солнце. Ванвейлен размышлял:
"Пусть два брата покорили двести с лишним лет назад империю.
Значит, и условия в одной ее части не могут сильно отличаться от
условий в другой. С этой стороны огненной горы монахи продают
зуб Шакуника, он же - швырковый топор на языке людей. С той
стороны горы продают, видимо, чешую Шакуника, она же -
черепаховый гребень... Страна Великого Света - всегда по другую
сторону огненной горы, но по ближайшем рассмотрении удивительно
схожа. Ибо иначе что останется от исторической необходимости,
которая все же существует? А что поймет местный крестьянин или
Кукушонок в их корабле? Даже обшивки не одолеют. Крестьянин
скажет: обвалился зубец Небесного Града, а Марбод решит: вот он,
пропавший меч Ятуна увеличенных размеров..."
   Марбод ехал рядом. Он ждал ответа от колдуна и очень жалел, что
не смог подраться с Лухом Медведем. Потому что он победил бы
Медведя и подарил бы ему жизнь и все остальное, и Медведю
пришлось бы стать как бы младшим братом Кукушонка. Вот они,
монахи, такие: делают вид, что мешают поединку, а на самом деле
мешают примирению после поединка.
   - А скажите, - спросил Ванвейлен, - за Голубыми Горами - такие
же порядки?
   Марбод помолчал. Пятнадцать лун назад он побывал в соседней
стране, но при всех говорить об этом не собирался. Об отсутствии
его ходили удивительные слухи. Дружинники его рассказывали, что
Марбод провалился в Золотую Гору и провел там один день, - а в
среднем мире в это время прошло полгода.
   - Я там не воевал, - ответил Марбод.
   Ванвейлен фыркнул про себя. По-видимому, война была тут не
только главным способом экономического обмена, но и главным
способом обмена информацией.
   - А кто воевал? - спросил он.
   Марбод понял, что колдун не заметил нелжи, опечалился: плохой
колдун. Ну да ничего. Колдуна делают слухи, а не заклинания.
Поберегись, Арфарра, я такие слухи распущу про этого колдуна!
Припомнится тебе неподаренная лошадь!
   - Покойный король собирался воевать, да не успел. Господин
Арфарра воевал, да и господин Даттам. Господин Даттам и его дядя
два года воевали против императора, пока император не сделал
дядю наместником провинции.
   Ехавшие впереди охотники услышали имя Даттама и заволновались.
Кто-то внезапно запел песню. Это была красивая песня о молодом
рыцаре Даттаме. В ней говорилось, что меч Даттама сверкал над
миром, как полумесяц, и что белый плащ его расстилался над
полями, как иней, и что все, что он ни награбил, молодой Даттам
отдавал войску. Это была хорошая песня с грустным концом, потому
что она кончалась рассказом о том, как Даттама предал его
собственный дядя, и как дядя получил звание наместника, а Даттам
должен был постричься в монахи.
   Ванвейлен перегнулся через седло к отцу Адрамету и сказал,
улыбаясь:
   - Сдается мне, отец Адрамет, что ваши слова о могуществе империи
несколько преувеличены, если человек может поднять восстание
против императора и заполучить через это титул наместника.
   Отец Адрамет пожал плечами, видимо не желая ввязываться в
неприятный политический разговор даже далеко от родины.
   - Да, - сказал задумчиво Марбод, поправляя красивой рукой удила,
- так всегда. При сильных правителях мятежнику полагается
веревка, а при слабых правителях мятежнику полагается титул
наместника. Вот и мы, Кречеты, - король хотел бы нас удавить,
как давят блоху в миске, а мы из поколения в поколение -
наместники Верхней Ламассы.
   - По наследству?
   - О, - сказал Киссур, - не то, чтобы по наследству, потому что
где-то в законах королевства есть запись, что чиновники должны
назначаться каждые три года. Каждые три года король нас
утверждает в этой должности, но я не слыхал, чтобы он кого-то не
утвердил.
   - А что будет, если король вас не утвердит?
   Марбод улыбнулся.
   - Вы видели, господин Ванвейлен, сегодня утром, как вертелся в
деревне шаман, призывая весну? Что будет, если шаман откажется
вертеться? Весна, я думаю, все равно наступит, а вот у шамана
будут серьезные неприятности.
   Ванвейлен усмехнулся. Когда дело шло об обычаях грязных
крестьян, суеверный красавец Марбод выказывал себя чуть ли не
атеистом.
   - А храм Шакуника сильнее короля?
   - Шакуники, - сказал Марбод, - просто торговцы. Не было еще
такого, чтобы торговец в мире что-то значил.
   Ванвейлен рассердился:
   - Сдается мне, Марбод, что торговцы храма кое-что значат, раз вы
охраняете их караван, да и грабите по их указке.
   В мире что-то сломалось. Марбод помолчал, облизнул губы.
   - Я - королевский инспектор, - сказал он. - Ежели торгаши
просили у меня покровительства...
   Хлестнул лошадь и ускакал.
   Лух Второй Медведь погладил сапсана и громогласно заметил:
   - Шакала назвали шакалом, а он в ответ: у меня грамота, что я
волк... А вот вы, господин Ванвейлен, сразу видно, знатный
человек, - и по словам, и по осанке. И корабль ваш честный, а не
купеческий...
   Слева, задумчиво склонив голову, слушал медвежьи слова храмовый
торговец. Он уже заметил, что заморские торговцы для торговцев
держатся слишком гордо. Так и собирался доложить.
   Монах-шакуник перегнулся через седло к Ванвейлену и, подмигнув,
хитро спросил:
   - Что же такого предложил вам Марбод в пещере, что вы так
открыто разрываете с ним отношения?
   - Я? Я не хотел...
   - Бросьте, господин Ванвейлен, - или вы не знали, что нет
худшего способа обидеть знатного человека, чем назвать его
торговцем или другом торговцев? Эти люди горятся тем, что их
прабабку изнасиловал горный дух, и что предки их жрут прохожих в
своих могилах, и они считают, что совершили угодное небу дело,
если застали на горной тропе торговца и, ограбив его, зарубили.
Так что он вам предложил?
   Ванвейлен густо покраснел. Предложение Марбода быть идейным
наставником в государственном перевороте его не очень-то
устраивало; но доносить он на Марбода не собирался. Не то чтобы
Ванвейлен был против государственного переворота как такового, -
но ему казалось, что если Марбод сядет на место короля, в этой
стране ничего не изменится, да и вообще в ней ничего нельзя
изменить.
   - Что он вам предложил?
   Ванвейлен нагло улыбнулся монаху и спросил:
   - Так значит, Марбод - королевский инспектор! А что делает
королевский инспектор?
   - Королевский инспектор, - сказал монах, - это глаз и око
центральной власти; он собирает налоги и творит суд, он защищает
сирых и слабых и утирает слезы вдов и сирот, бедняку он служит
защитой, а богачу - карой...
   - И много налогов собрал для короля Марбод в этой поездке?
   - Видите ли, - сказал монах, - не все налоги собираются
инспекторами. Бывает, что король милостиво дарует пожалованным
землям иммунитет, и владельцы их сами собирают налоги и творят
суд. И хотя никто не отменял звания инспектора, и не отнимал у
короля право собирать налоги, эти милости королей продолжаются
больше двух веков, и...
   - И Марбоду Кукушонку не пришлось в этой поездке судить сильных
и оберегать слабых?
   - О, - сказал монах, - на следующий день после того, как он
получил плащ и печать королевского инспектора, он рассек эту
печать мечом, на спор, а иные говорят - проиграл в кости. Вы
представьте себе, как бы Кукушонок уберег слабых... Уж лучше
пусть граф судит свое имущество.
   Монах покачался в седле и добавил:
   - И он выпросил у короля плащ и печать инспектора для этой
поездки, чтобы никто не мог сказать то, что вы только что
сказали, потому что профессия торговца в этих местах не в чести.

   - Я это заметил, - отозвался Ванвейлен.
   Когда они выехали из заколдованного леса-города, уже вечерело, и
Марбод с дружинниками был шагов на сто впереди. Слева от него
показался деревянный храм ржаного королька, а перед храмом, на
паровом поле, крестьяне по-своему праздновали весну: сложили по
кругу сор и солому, зажгли костры, и прыгали через них, парами,
как можно выше.
   От бузы и огня крестьяне тоже были совсем пьяные, побросали
шапки и кинулись к господам, а проповедник, ржаной королек,
схватил под уздцы лошадь Кукушонка и закричал на своем языке о
короле умершем и воскресшем.
   Лух Медведь и другие засмеялись. У Марбода на щеках вспыхнули
два розовых пятна и сверху - два красных пятна, левый глаз
закатился внутрь, а правый - выкатился наружу и налился кровью.
На седле у Марбода висела боевая плетка, хорошая плетка, с
рукоятью, отделанной посеребренными черепаховыми щитками, семь
хвостов о семи когтях, всего сорок девять железных когтей и
пятидесятый - золотой шарик.
   Марбод снял эту плетку и ударил ей проповедника так, что содрал
с него рогожный куль, в который тот был одет, и потом ударил еще
раз. Проповедник, наверно, был очень огорчен, потому что упал и
не шевелился.
   А Марбод на коне перемахнул через канаву, и челядь за ним.
Марбод закричал, чтоб не упускали крестьян, а те стали визжать и
увертываться от копыт, потому что мечей господа не позорили.
   Ванвейлен поскакал наперерез, схватил лошадь Кукушонка за узду и
закричал:
   - Как вы смеете!
   Кукушонок, однако, перехватил руку, уперся ногой в брюхо его
коня и выдернул Ванвейлена из седла, как редьку из грядки,
   - А как они смеют позорить моего родового бога?
   Ванвейлен посидел на земле и пошел к бродячему проповеднику. Тот
лежал, как сломанная бамбуковина: мертв. Рядом монах-шакуник, в
кафтане цвета морской ряби, с облаками и листьями, безмятежно
глядел на продолжение охоты.
   Тут только Ванвейлен сообразил, что бывший королевский род и
нынешний простонародный бог зовутся одинаково - Ятун. Можно было
и сообразить раньше, но дело в том, что словом "ятун" по-аломски
и по-вейски назывались разные животные. На аломском "ятуном"
называли Белого Кречета, великолепную господскую птицу, чья
жизнь стоила дороже жизни раба. По-вейски "ятуном" называлась
птичка из рода соколиных, но совсем другая: мелкая и пестрая;
мутный рыжий глазок, ворох неопрятных перьев на красных ножках.
Птичка ела червяков, падаль, снулую рыбку и чужих птенцов. В
усадьбе ее называли "ржаным корольком". Говорили, что она
бесчестит свой род, как шакал бесчестит род волков.
   - Самая последняя птица, - сказал как-то Шодом Опоссум. - Я
владею крестьянином, крестьянин владеет коровой, а ржаной
королек сидит на корове и выбирает из нее клещей...
   А тем временем на поле мало кто из крестьян сумел убежать. Девки
страшно кричали, а мужики, по приказу Марбода, сносили хворост
для праздничных костров к подветренной стороне деревянного
храма.
   Марбод снял колпачок со своего кречета. Птица взлетела на колчан
за спиной, била крыльями и следила за крестьянами, как за
перепелами.
   Не прошло столько времени, сколько нужно, чтобы сварить горшок
каши, как все было готово. Марбод выбрал из колчана гудящую
стрелу, зажег и пустил в вязанку. Крестьяне тоскливо заголосили.

   - Так, собственно, почему убили последнего короля Ятуна? -
спросил Ванвейлен монаха-шакуника, отца Адрамета.
   Монах молча глядел, как в вечернем воздухе занимается огнем
жилище чужого бога.
   - Я мало что знаю, - сказал он. - А что знаю, знаю со слов
господина Даттама. Здешние сеньоры соглашаются, что вся земля -
собственность короля. И дана в распоряжение не им, а
божественным предкам. И вот последний Ятун долго думал и
сообразил, что Бог - один, а все прочие боги суть его атрибуты и
качества. Сеньоры было согласились, но вскоре выяснились
некоторые богословские подробности. Оказалось, что есть боги
истинные, а есть боги ложные, а стало быть, несуществующие.
Список несуществующих богов совпал со списком непокорных родов.
Это, конечно, было совершенно справедливо: согласитесь, что
ложный бог должен внушать своим потомкам ложные мысли.
   - А земли, - проговорил Ванвейлен, - которыми владеют
несуществующие боги, должны, стало быть, воротиться к богу
истинному...
   - Несомненно, - кивнул монах. - Но заметьте, что и все прочие
боги - лишь свойства и имущества великого Ятуна. Кто такой,
например, Большой Хой? Просто топор в руке Ятуна, его атрибут и
его раб. А все, чем пользуется раб, тоже принадлежит хозяину.
Стало быть, богу-предку на небе принадлежат другие боги, а
богу-внуку, королю, принадлежит вся земля.
   - Понятно, - сказал Ванвейлен, - и тогда-то случилась эта
история с женским коварством.
   - Да, - кивнул монах, - тогда случилась история с женским
коварством.
   - И новый король поспешил вернуть богам все права свободных
людей.
   - А что же еще ему оставалось делать? - сказал монах. -
Особенно, если учесть, что его попрекали рабским происхождением.

   - Да еще сын кстати у покойника родился, - прибавил сквозь зубы
Ванвейлен.
   Монах-шакуник глядел на горящий храм. Да какой там храм! Стойло!

   - Говорят, - сказал монах, - колдун после смерти становится
втрое сильнее. Странное дело. У короля не хватило сил навязать
свою веру огнем и мечом. Его убили, и род истребили, и храмы
ушли под землю. А теперь шляются оборванцы, и хотят убедить
народ в том, в чем не смог его убедить сам король, вывернуть мир
наизнанку, как шубу в праздник, и так его и оставить. Сеньор
неугоден богу, купец неугоден богу, весь мир неугоден богу, одни
праведники угодны! Зачем же он его создал? Ходят странники и
нищие и учат, что не спасешься, пока не раздашь все добро
странникам и нищим...
   - Да, - сказал Ванвейлен, поглядывая на расшитую золотом ферязь
божьего служителя, на пальцы, унизанные перстнями, - вы
исключительно по богословским причинам не любите ржаных
корольков.
   - Шакун, - сказал монах, - великая сила, разлитая в мире. Он
предшествует субъекту и объекту, действию и состоянию. Он
невидим, как свет, но делает видимым все остальное. Он различает
вещи друг от друга и придает им значение и форму. И нет ничего в
мире, что может быть чуждым ему. Почему же золото, или чаша с
каменьями, или меч, или земля должны быть ему чужды? Что за
бешеная гордость - говорить: "Человек - образ и подобие божие, а
в идолах и вещах божьего образа нет"?
   Помолчал и спросил у Ванвейлена:
   - А что, ваша вера похожа на веру ржаных корольков?
   - Почему вы так думаете?
   - А вам тоже не нравится все вокруг. Но вы глядите и не
вмешиваетесь.

   * * *

   По дороге в замок Ванвейлен пытался представить себе, что
изменится в здешнем мире, если корона окажется в руках такого
человека, как Марбод Кукушонок, и решил, что ничего не
изменится.
   Наутро Ванвейлен сошел во двор храма: сеньоры собирались на
охоту.
   - Вы не едете с нами? - окликнул его Марбод, как ни в чем ни
бывало.
   - Нет, - сказал Ванвейлен, - я больше не буду ездить с вами,
Марбод.
   Вместо охоты Ванвейлен отправился к сожженному храму: там
крестьяне повесили мертвого проповедника на дереве вверх ногами,
а потом положили в кожаную лодку и пустили в море. Особенно они
не горевали: "Он сам сказал, что его убьют, а на четвертый день
он воскреснет".

   * * *

   Два дня не происходило ничего, достойного упоминания.
   В третий день Шуют, благоприятный для начала путешествий, все
гости собирались покинуть замок, и поэтому накануне хозяин
устроил пир для всей округи: приехало сорок три человека и
больше двухсот челядинцев.
   Залу переодели, расстелили скатерти с золотыми кистями. Выросли
горы мяса, разлились озера вина. Предки могли съесть барана
зараз: как отстать от предков?
   Потом все соглашались, что пир кончился очень странно, и многие
говорили, что это чужестранцы его сглазили.
   Наверное, так оно и было. Конечно, чужестранцы молча сидели и
слушали, однако же колдун не рыцарь, чтобы говорить громко.
Бывает, просто взглянет, - а молоко уже прокисло...
   Говорили о Весеннем Совете, который созывал король в городе
Ламассе, а потом как-то заговорили о самом городе. Дело в том,
что люди были Ламассой не совсем довольны.
   - За год, - пожаловался хозяин, - от меня сбежало в Ламассу
двадцать семь человек. И не кто-нибудь! Лучший шорник сбежал,
кузнецы сбежали, шерстобиты. Король объявил, что всякая собака в
стенах Ламассы свободна - вот они и бегут. А теперь что?
Прикажете мне ехать в Ламассу и покупать у моего же шорника мое
же добро? - обернулся он внезапно к Марбоду Кукушонку.
   А на Марбоде Кукушонке, надо сказать, опять было древнее платье
королевских посланцев: длинный малиновый паллий с жемчужным
оплечьем, с мешочком для печати у пояса, такой плойчатый, что
даже меча не было видно в складках.
   Марбод помолчал и сказал:
   - Да, лавочников там много.
   - Надо на Весеннем Совете объяснить королю, - сказал Той
Росомаха, - что ему нет выгоды разорять своих верных. А выгода
от этого только храму Шакуника: разве вы, сударь, продали бы
давеча монахам кузнеца Луя, если бы он не пытался уже дважды
сбежать в Ламассу?
   Тут внесли новую перемену блюд и еще переменили факелы на
стенах. Сидели, надо сказать, так: по правую руку от хозяина -
Лух Медведь. Дальше, со стороны Кукушонка сидели Духон
Полосатый, заморский гость Клайд Ванвейлен, монах-шакуник
Адрамет, дальше - опять заморский гость Сайлас Бредшо, дальше
Ичун Долгоглазый, Шомад Верещатик и Кадхун Черное Лицо. По левую
руку тоже все сидели местные гости.
   И вот Шомад Верещатик, Лухов побратим, опять спрашивает Марбода
Кречета:
   - А ведь если кузнец в Ламассе станет свободным, то он и воином
станет? И получается, сударь, что ваша дружина - уже и не
дружина, а просто городское ополчение, а вы - так, издольщик при
чужом войске.
   Марбод отвечает:
   - Я на удачу короля не жалуюсь.
   - А откуда известно, что эта удача - королевская? - говорит
Верещатик. - Рассказывают, что у короля теперь не только
торговцы привозные, из храма Шакуника, но и колдуны оттуда же.
   Хозяйский сын, тоже королевский дружинник, сказал, однако:
   - Господин Арфарра, - не колдун, а полководец.
   - А зачем тогда, - возразил ему Верещатик, - он обещал королю
восстановить старый бронзовый храм о семидесяти колоннах, каждая
колонна которого извещает, кто и где дерется? Как раз в самом
подлом вкусе ворожба, чтобы войну заменить соглядатайством.
   Тут внесли третью перемену блюд,
   На пиру был человек по имени Таннах Желтоглазый, хороший
рассказчик. Шомад Верещатик заметил его и спросил:
   - Сударь, а как же так вышло, что в позапрошлом году вы дрались
за короля, а в этом - за герцога Нахии?
   Таннах ответил:
   - Потому что наши предки так не дрались, как король в это году!
   Тут все стали уговаривать Таннаха рассказать о том, как в этом
году воевали, потому что такие вещи каждый любит послушать много
раз. Таннах стал рассказывать:
   - Советники короля собра