если они враждуют, то лучше оставить их
на свободе, и, рассорив, использовать друг против друга.
   Неревен наморщил лобик:
   - Тогда, пожалуй, они дружны между собой, - сказал он.
   - Иди, поговори с ними, - сказал Арфарра.
   - А о чем?
   - Да ни о чем. Если ты не знаешь человека, говори с ним ни о
чем, и он сам начнет говорить о самом важном, - промолвил
Арфарра.

   * * *

   Неревен отыскал Ванвейлена близ конюшен. Заморский торговец
сидел у огромного восьмиугольного костра вместе с конюхами и
дружинниками, жадно жевали баранину, завернутую в лепешки, и
смеялись.
   Неревен подошел к костру.
   - А кто это такой тощий? - спросили справа по-аломски.
   - А это раб королевского чародея.
   Неревен возразил:
   - В ойкумене нет рабов, я не раб, я - ученик.
   - А почему кольцо рабье на руке?
   У варваров железные кольца на левой руке были у рабов, и
послушники храма обычно колец не носили, но Неревен знал, что
учителю приятно, когда не нарушают традиции, и не снимал кольца.

   - Да дайте вы ему поесть, - сказал нежно один из королевских
конюхов. - Хозяин его, что ли, совсем не кормит.
   Неревен прислушивался. Конюх возбужденно рассказывал, как
сегодня Арфарра ездил с мангустой к Небесному Кузнецу:
   - Конь его бежал быстрее ветра, а потом перекинулся орлом и
полетел в небо...
   Неревен вздохнул. Конюх уже, конечно, рассказывал, не про то,
что было видно в дыму, а про то, что было нарисовано на стенах.
И даже в зале он, судя по всему, не был. Потому что если бы он
сам видел рисунки, он бы говорил не "конь бежал быстро", а
"восьминогий конь". И не "конь обернулся птицей, а "с одной
стороны то был конь, а с другой - птица".
   Неревен глядел искоса на заморского стрелка, Ванвейлена. Тот
слушал рассказчика. Лицо - как протухшего угря съел.
   - А вы, господин, чего видели? - тихо спросил он.
   - Ничего, - буркнул Ванвейлен.
   - Ну, хоть небо-то видели? Какое оно?
   - Никакое. Черное. И не видел я никаких чудес....
   Неревен даже поперхнулся! Он и сам, пожалуй, знает наяву, что
небо черное, потому что так учитель говорит. Но это что ж за
черная душа увидит черное небо во сне?
   - Правильно, сударь, говорите, - заметил сбоку пожилой лучник. -
На небо лазить - это и деревенский колдун умеет. А королевский
советник... У нас перед битвой в Шаддуне кончились стрелы. Так
Арфарра велел принести соломы, помолился, набрал в рот воды,
попрыскал на солому, и к утру было сорок тысяч штук.
   - Эка врет! - сказал кто-то и засмеялся.
   Неревен внимательно вгляделся: смеялся коренастый плотный
дружинник. Потертый его боевой кафтан был расстегнут, и поверх
ворота висело ожерелье из человечьих зубов: не один зуб,
где-нибудь в укромном месте, а прямо как воротник. Шлем
дружинник привесил на шнурках через плечо, и защитные пластины и
гребень были белые-белые: из дружины Кукушонка. Волосы у него
были совсем короткие. Раньше аломы стригли волосы, только если
убъют кого-то, и Кукушонок любил, чтобы его дружинники делали,
как раньше.
   - Я сам был в Шаддуне, - обиженно сказал дружинник, - и никакого
колдовства там не было. Просто королю донесли, что советник
похваляется: могу, мол, за одну ночь добыть двадцать тысяч
стрел. Король призвал советника и говорит ему: "Так добудь!" Тот
на это: "Дайте мне соломенные тюки и лодки на целую ночь".
Хорошо, дали ему и то и другое. Так что он сделал? Обвязал борта
лодок тюками, вывел их на середину реки, прямо напротив
вражеского лагеря, и велел бить в колотушки и кричать. Ночь была
темная и спокойная, в лагере герцога решили, что королевские
войска переправляются через реку, и стали стрелять. Утыкали
солому стрелами, как репьями... Но где же тут колдовство?
   - А погода нужная по-твоему, сама собой сделалась? - насмешливо
возразили скептику. - Сама собой и каша не варится...
   - Все равно - чародей...
   - Махнул мечом - и сшиб герцогский замок...
   - Скачет на железной лошади...
   - Ну и что? У короля Ятуна тоже железная лошадь была: так вынули
затычку и убили....
   - Давайте я расскажу, - вмешался Неревен.
   А Неревен многое мог рассказать!
   Однажды король явился в замок графа Нойона, а Нойон еще на его
отца имел зуб. В нижних палатах уже наточили оружие и ждали
ночи.
   Тогда Арфарра, словно забавляя хозяев, взял листок бумаги и
одним движением кисти изобразил на нем тигра. Махнул рукавом -
тигр ожил и спрыгнул с листа. Хозяин было бросился на него с
мечом, но Арфарра засмеялся и остановил его: путники устали,
хотят спать и часовых ставить не будут: пусть их охраняет этот
тигр.
   Другой раз король во время охоты заблудился в лесу, и еда
кончилась. Арфарра вытряхнул из рукава финиковую косточку и
бросил ее в землю. Пальма выросла быстро, немного не до небес,
расцвела и созрела ячменными лепешками.
   - Ой, как мы наелись! - сказал Неревен, грустно вздохнув
(лепешки тогда пахли домом, - в точности как мать пекла, далеким
домом за стеклянными горами). - Взять-то с собой ничего было
нельзя, как на поминках.
   - Да, запастись нельзя, - засмеялся кто-то сзади. - И продать
тоже нельзя. Так?
   Неревен оглянулся. Говорил Ванвейлен, говорил и смотрел
неприязненно, как жрец на зерно, нетронутое священным хомяком,
расстройство в мироздании. Торговец полез за пазуху и достал
оттуда золотой ишевик. Неревен стиснул зубы. Он по опыту знал:
если здесь человек держит золотой в руках, то его слушают так,
словно он казенный указ читает.
   - Вот, - сказал Ванвейлен, - я, к примеру, крестьянин. Я беру
золотой, покупаю семена, лошадь и плуг. Пашу, бороню, сею
ячмень, собираю урожай, продаю его. Получаю два золотых. Или, к
примеру, я пекарь. Покупаю зерно, мелю, замешиваю тесто, ставлю
его в печь, пеку лепешки. Продаю их, получаю четыре золотых.
Или, к примеру, я торговец. Я знаю, что вскоре будет большая
ярмарка, покупаю у пекаря лепешки, везу их на свой страх и риск
по дурной дороге. Продаю их, получаю шесть золотых.
   Итак, зерно превратилось в лепешку, а из одного золотого стало
шесть, и все шесть опять можно вложить в дело. Но зерно не
просто превратилось в лепешку. Оно обросло плугом, бороной,
мельницей, печью, повозкой, дорогой, ярмаркой, договорами и
обменами.
   Среди всех этих вещей лепешка - самое неважное. Ее съедаешь, а
мельницы и договора остаются. Так вот, положим, волшебник может
вырастить лепешку из ничего. Но ведь она и останется ничем. Ее
съешь, - и не останется ни мельницы, ни договора, и общество,
которое верит в волшебную лепешку, никогда не разбогатеет. Оно
никогда не сможет получить из одного золотого - шесть золотых.
Вам кажется: это лепешка заколдована, а на самом деле
заколдовано общество. Волшебство размножается слухами, а деньги
- нет.
   Торговец оглянулся на слушателей. Те морщили лбы, стараясь
понять ошибку в рассуждениях.
   Неревен мягко взял ишевик из руки Ванвейлена.
   - Я, конечно, не учитель, - сказал он.
   Неревен раскопал в горячем песке ямку, сунул монету. Заровнял
ямку, пошептал, разрыл - вышло два золотых.
   Зрители заволновались.
   Неревен накрыл золотые платком, сдернул его - их стало четыре.
   Зрители зашептались.
   Неревену было жалко золотых, вынутых давеча из тайника-Бога. Но
если учесть, что случайностей в мире не бывает, - то, наверное,
за этим их Парчовый Старец и послал. Ведь варвары мыслить связно
не умели. Их убеждала не истинность слов, а ложность фактов.
   "Торговец! - думал Неревен. - Тоже мне, труженик! Сулит молоко,
продает сыворотку... Если он купил за четыре монеты, а сбыл за
шесть - то откуда ему взять недостающие две, не надув
покупателя?"
   Неревен махнул платком третий раз: золотых стало шесть.
   - Заберите, - сказал Неревен.
   Ванвейлен замотал головой.
   - Это - твое...
   - Зачем, - удивился Неревен. - Люди меняют на деньги то, чего у
них нет. А зачем чародею деньги, если он может вырастить сразу
лепешки?
   Монеты в конце концов расхватали лучники. Не без опаски: с одной
стороны, у мальчишки золота не могло быть. С другой стороны, -
кто его знает, может оно из заколдованного клада, только что
сгинуло, и вернется обратно. Или угольями станет.
   Тут подошел певец, и все стали слушать песню.
   Неревен глядел на Ванвейлена, озадаченно пересыпавшего монеты, и
думал о том, что было самое странное в его словах. Пусть
торговец считает себя тружеником - всякие установления бывают у
варваров. Но кто, скажите, слышал, чтобы крестьянин ПРОДАВАЛ
УРОЖАЙ И ПОКУПАЛ СЕМЕНА? В ойкумене государство выдает семена и
сохраняет урожай, у варваров крестьянин хранит семена сам, а
урожай отбирают сеньоры, - но ни государство, ни крестьянин, ни
сеньор зерна не покупают и не продают иначе, как во время
великих несчастий. Что ж, в этой стране - каждый день по
несчастью?
   А Ванвейлен уже повернулся к горожанину, и они заговорили о
чем-то... Великий Вей, никак о налогах на шерсть!

   * * *

   Через час, когда Ванвейлен, сведя несколько полезных знакомств
среди горожан, спускался в нижний двор, его окликнули. Ванвейлен
обернулся: это был Бредшо.
   - Привет, - сказал бывший (или не бывший? или ему еще где-то
капает зарплата?) федеральный агент, сходя вниз, - вы мне,
помнится, яйца грозились открутить, если я во что-то буду
вмешиваться. А сами чего делаете?
   - Я ни во что не вмешивался, - сказал Ванвейлен. - Я старался
завоевать расположение Арфарры.
   - А, вот оно что! Тогда пойдемте, я вам кое-что покажу.
   И Бредшо поволок Ванвейлена обратно во дворец.
   Где-то, не доходя главной залы, Бредшо свернул в тупичок,
украшенный фигурой леща, перед которой горел светильник в форме
пиона, и пихнулся в стену. Стена приоткрыла рот. Бредшо отобрал
у леща светильник и стал подниматься по черным крутым ступеням,
от которых пахло недавней стройкой и светильным маслом. Через
несколько пролетов Ванвейлен стал задыхаться. Бредшо летел
вверх, словно лист в аэродинамической трубе, - экий стал
проворный!
   Наконец бесконечный подъем кончился и Ванвейлен кочаном сел на
ступеньку. Он в полной мере ощущал то обстоятельство, что легче
на ракете подняться в стратосферу, чем собственными ногами
влезть на небоскреб.
   А Бредшо поманил его пальцем и, приладившись к стене, отвел один
из покрывавших ее щитков. Ванвейлен сунулся глазом в щиток и
увидел, далеко под собой, залу Ста Полей.
   - Сегодняшнее представление, - сказал Бредшо. - проходило по
сценарию Арфарры. Арфарра строил этот дворец, Арфарра его и
набил всякими ходами. Он все спланировал заранее, - и мангусту
вторую принес, и лучника тут поставил сшибить птичку: видишь,
лучник стоял и для развлечения царапал по стенке? Совсем свежие
царапины.
   - Я точно знаю, что кречета выпустил Марбод. У него мозги так
устроены. Он мне сам сказал, что кречет - его душа, а мангуста -
душа Арфарры!
   - Чушь собачья! Афарра сам знает, что все решат, что кречета
выпустил Марбод, а Марбод решит, что кречета выпустил бог!
Думаешь, он тебе благодарен? Думаешь, он стремится к прогрессу?
Да если бы он стремился к прогрессу, он бы лучше канализацию во
дворце построил, чем тайные ходы!
   - Федеральной разведке значит, можно строить тайные ходы вместо
канализации, а аборигенам нельзя? - осведомился Ванвейлен.
   - Тише!
   По лестнице, действительно, кто-то шел. Земляне поспешно задули
фонарь и заметались в поисках укрытия. Но камень вокруг был
гладкий, как кожа лягушки. Человек поднимался медленно и с
одышкой. Когда он достиг соседнего пролета, стало видно, что это
один из утренних спутников Арфарры. Ванвейлен даже вспомнил его
имя - эконом Шавия. За экономом кто-то бежал, легко,
по-мальчишески.
   - Господин эконом! Господин эконом!
   Шавия остановился и посветил фонарем вниз. Его нагонял послушник
Арфарры - Неревен.
   - Ты чего кричишь, постреленок, - напустился на него Шавия.
   - Ах, господин эконом, - я только хотел спросить вас об одной
вещи.
   - Ну?
   - А правда, господин эконом, что у государыни Касии козлиные
ноги?
   Эконом ахнул и замахнулся на мальчишку фонарем. Тот, хохоча,
покатился вниз. "Ну, все, подумал Ванвейлен, - сейчас этот дурак
поднимется к нам, и надо бы прикрыть лицо плащом да и отключить
его тихонечко на полчасика".
   Но эконом, внизу, поставил фонарь на пол и стал шарить по стене.
Что-то скрипнуло, - эконом подобрал фонарь и сгинул в камне.
   Бредшо нашарил в кармане черную коробочку, вытащил из коробочки
стальной ус, и нажал на кнопку. Коробочка тихо запищала, а потом
из нее послышался голос Неревена, напевавшего какую-то дурацкую
песенку.
   - Вот еще одна твоя заслуга, - ядовито сказал Бредшо. - Кто
хотел запихнуть передатчик в спальню Даттама? Что нам теперь
делать? Слушать шуточки пацана?
   - Сдается мне, что шуточки этого пацана можно и послушать, -
сказал задумчиво Ванвейлен. А что до передатчика, - так он его
сам выбросит, или выменяет на горсть арбузных семечек.
   Помолчал и добавил:
   - Я пошел. Я хочу еще сходить в город и кое-что там узнать. А
ты?
   - Останусь здесь, - сказал Бредшо. Видишь ли, эти ходы есть и во
дворце, и вне дворца, и я бы очень желал иметь их карту, - так
сказать, карту либеральных намерений Арфарры.

   * * *

   Через два часа, когда Неревен пробирался задами королевского
дворца, кто-то ухватил Неревена за плечо и повернул как створку
ширмы. За спиной стоял Марбод Кукушонок, бледный и какой-то
холодный. Он уже переоделся: подол палевого, более темного книзу
кафтана усеян узлами и листьями, панцирь в золотых шнурах, через
плечо хохлатый шлем с лаковыми пластинами. Верх кафтана, как
всегда, был расстегнут, и в прорези рубахи-голошейки был виден
длинный, узкий рубец у подбородка.
   В одной руке Кукушонок держал Неревена, в другой - красивый
обнаженный меч с золотой насечкой. Неревен почувствовал, как
душа истекает из него желтой змейкой.
   - Я слышал, что сегодня ты вырастил золото, маленький чародей, -
сказал Кукушонок, - а можешь ли ты вылечить железо? Голубые его
глаза были грустны, и маленький рубчик на верхней губе делал
улыбку совсем неуверенной.
   - Остролист был очень хороший меч, - продолжал Марбод, - но
однажды я убил им женщину, она успела испортить его перед
смертью, и удача ушла от меня.
   Марбод держал меч обеими руками, бережно, как больного ребенка.
Края его были чуть зазубрены, можно было различить, где один
слой стали покрывает другой. Молочные облака отражались в
клинке. Посередине шел желобок для стока крови.
   - Знаете старый храм Виноградного Лу в Мертвом городе? Будьте
там с восходом первой луны и белого куренка принесите.
   Неревен повернулся и тихонько пошел прочь. Конюхи, катавшие
неподалеку коня в песке, не обратили на разговор никакого
внимания.
   Неревен миновал хозяйственные постройки, вошел во дворец через
сенной ход и бросился разыскивать учителя. Но тот затворился в
королевских покоях вместе с королем, а король строго-настрого
приказал их до утра не беспокоить.
   Неревен тяжело вздохнул, прошел в заброшенный зал и взобрался на
ветку яблони. Там он уселся, болтая ногами и рассматривая амулет
заморских торговцев, вытащенный давеча из ковра. Но амулет был
совсем глупый - без узлов и букв, - просто белая стальная
чешуйка.
   "А Марбод Ятун не так глуп, - думал Неревен. - Ведь он пришел
мириться с Арфаррой, а кречета выпустили те, кто этого не
хотел... И вот Марбод по вспыльчивости учинил скандал, а теперь
его взяла досада, и он хочет тайно снестись с королевским
советником..."
   Яблоня уже цвела, но коряво и скудно. Неревен вспомнил, как
прививал он черенки в родном селе, и вздохнул. Потом расковырял
один из гиблых цветков: так и есть - в чашечке, свернувшись,
дремал маленький бурый червяк. Яблоня была поражена цветоедом.
Яблоне было лет сорок. Неревен удивился, что гусеницы так объели
дичок. Неревен спрыгнул, уперся носом в землю, оглядел штамб.
Так и есть: не дичок, а привитое дерево, может быть, то же
самое, что растет в родной деревне... Ибо все деревья одного
сорта, в сущности, - то же самое дерево.
   Рождаются новые люди и рождаются новые законы, умирают и
воскресают боги и государства, а культурный сорт не рождается и
не умирает, а размножается черенками, которые, как талисман,
сохраняют свойства и признаки целого. И растет тысячи лет по
всей земле, от океана до океана, огромное дерево, и крона его
покрывает небосвод как серебряная сетка, и растут из разных
корней одинаковые яблони. И сажал это дерево кто-то в Варнарайне
лет сорок назад - но пошло оно в пищу не садовнику, а цветоеду.





   Глава ШЕСТАЯ, в в которой король беседует с богами, а
Арфарра-советник рассказывает, отчего погибла империя.

   Ванвейлен спустился в город, чтобы навестить нужных ему людей и
посоветоваться по поводу контракта с Даттамом, но куда там!
   В городе в этот день королевский декрет запретил работу,
трудились лишь шуты и актеры; ворота каждого дома, как губы,
лоснились от жертвенного масла. Народ, уже знал о происшествии
во дворце. Столяры, получившие в этом году невиданные деньги на
строительстве дворца, затащили Ванвейлена на цеховую пирушку и
стали качать на кожаном блюде.
   - А в стране Великого света бесплатные пироги каждый день, -
сказал один мастер другому.
   Тот ответил:
   - Представляешь, сколько бы мы огребли в Небесном Городе, если
бы строили дворец государыни Касии!
   Через два часа Ванвейлен откланялся, еле живой и полный по
горлышко, но не тут-то было: его перехватили оружейники. У этих
все было еще обжорливей: король полгода назад издал указ: всем
свободным людям иметь вооружение сообразно имеющемуся имуществу,
а не сообразно имеющейся земле, - вот цех и победил сегодня в
шествиях с барабанами и богами.
   Пожилой мастер, охромевший в битве у замка герцога Нахии,
подошел к Ванвейлену и сказал:
   - Однако, мог ли я думать, что моя стрела сразит самого бога
Ятуна?
   - Что ты врешь! - сказала его жена.
   - А вот и не вру, - сказал мастер, - а в каждую стрелу пишу свое
имя.
   - Что ты врешь! - повторила женщина. - Настоящий Ятун без образа
и вида. Ему вся вселенная мала; не то что меховая тварь. А погиб
сегодня кровяной идол, бог сеньоров.
   Старик опростал кружку доброй бузы, вытер губы, кружку разбил о
козлы и согласился:
   - Можно и так...
   Ванвейлен вернулся на корабль пьяный в стельку и донельзя
веселый. Бредшо на корабле еще не было.

   А Бредшо в это время сидел в развалинах Мертвого Города, вдали
от праздника живых. Неподалеку от него в небе торчал острый клюв
Золотой Горы, и звезды рассыпались по небу, как серебряная пыль,
поднятая колесом луны, и ни одна из небесных звезд не украсилась
ярче от праздника живых.
   Дырка, из которой Бредшо вылез наружу, темнела совсем
неподалеку, - Бредшо прополз и прошел под землей не меньше
десятка километров. Хитрые ходы, проложенные Арфаррой, смыкались
со старой, полуобвалившейся подземной системой орошения.
Поземные каналы и срубы простирались от Драчливой Горы до самой
гавани, весь город стоял как на губке, и если Арфарра, как
бывший чиновник империи, имел при себе карты этой системы,
заброшенной совершенно и населенной одними упырями и мертвецами,
- то он располагал великолепным know-how для производства чудес,
к которым был, повидимому, неравнодушен.
   Бредшо был смущен и напуган поведением Ванвейлена, - того самого
Ванвейлена, который был таким противником битв с драконами и
прочего вмешательства во внутренние дела... "Ведь Ванвейлену
плевать на то, что хорошо и что плохо, - думал Бредшо. - Ведь он
за себя обиделся, а не за здешний народ. Он приплыл сюда с
тонной золота и думал, что за золото ему будет почет и уважение,
а на него за это самое золото смотрят, как на вошь. И вот людей,
которые смотрят на золотовладельца как на вошь, Ванвейлен не
может вынести. Он ведь видит не дальше своего носа... Он за что
на меня взъелся: за то, что ему не доплатили за перевоз. А то,
что если бы нас накрыли с оружием, меня бы поставили к стенке, а
его бы отпустили, как неосведомленного, это