век по имени Арфарра-советник. Этот
Арфарра, желая рассорить Марбода с королем, сказал Марбоду, что
король на него сердит и что Марбод может в этом сам убедиться,
попросив у короля черную кобылу, - король ему непременно
откажет. Королю же Арфарра сказал, что Марбод совсем обнаглел и
везде похваляется, что король отдаст ему любимую черную кобылу.
Король пришел в ярость. Марбод, с подачи Арфарры, попросил
кобылу, король, с подачи Арфарры, послал Марбода туда, куда не
может довезти не только кобыла, но и транссолнечный звездолет
класса "А+".
   Марбод страшно сердит на Арфарру, и я не хотел бы быть на месте
человека, на которого Марбод сердит. Этот Арфарра - родом из-за
Голубых гор и сбежал от тамошних властей. Меня страшно занимает
любое известие о людях из-за Голубых гор, - ведь именно туда
упал наш корабль.
   Марбод сказал про Арфарру:
   - Это страшный колдун, и он хочет забрать себе всю власть в
королевстве. У него самого души нет, но с ним бегает такая белая
мангуста, - это и есть его душа.
   Я не вытерпел:
   - Слушайте, Марбод, вы тоже везде таскаетесь с кречетом на
плече, вы же ведь не скажете, что это ваша душа?
   - Почему же, - сказал Марбод, - это моя душа.
   Вытащил из ножен меч и прибавил:
   - И это моя душа. У человека много душ. А у вас в чем душа?
   Гм... В чем у меня душа?


   Мы встретились с нашими подопечными из храма Шакуника. Отец
Адрамет, глава каравана, - сволочь страшная. Натравил Марбода на
деревеньку, цены в которой его не устраивали. Марбод забрал у
жителей меха и янтарь, но вместо того, чтобы продать их
Адрамету, в припадке хвастовства сжег все на лужайке. Адрамет
бегал вокруг костра и вопил, как радиационная сирена.
   Вернулись обратно. Бредшо оглядел меня с головы до ног и
спросил, понимаю ли я, что участвовал в разбойничьем походе. Я
ответил, что мне было интересно. Мы поругались.
   Бредшо сказал, что под старым городом есть пещера. По-видимому,
это та самая пещера, которую ищет Марбод, и сдается мне, что в
этом храме добра будет побольше, чем во всех ограбленных нами
деревеньках, вместе взятых.

   * * *

   Итак, в начале весны храмовые торговцы явились в поместье, где
жили остальные земляне, и начался торг.
   Товарообмен был не так уж велик. Крестьяне чтили древний закон
на скалах, по которому каждый маленький человек не имел права
убивать более десяти черепах в год. Господа чтили закон, по
которому большой человек получал от маленького не более трети
добытых "мехов и костей".
   Поэтому-то крестьяне, будучи людьми мирными и законопослушными,
и судились с каждой лишней куницей. А дружинники, будучи людьми
воинственными, но тоже законопослушными, добывали меха и кости в
соседних деревнях.
   Приехал с торговцами и сын хозяина, на пир и охоту собрались
окрестные сеньоры. Младший Опоссум, только что пожалованный
землей в королевском городе Ламассе, привез с собой в
патриархальную глушь культуру двора: отец одобрил черноволосых
рабов, доставшихся Младшему Опоссуму в зимнем походе, рубленные
серебряные слитки и переливчатые ткани, но покачал головой при
виде острозадых амфор с вином. В нем боролись инстинкты
рачительного хозяина и расточительного сеньора.
   - Отцы наши не глупей нас были, - сказал он, глядя на вино. -
Разве просяная буза хуже?
   Младший Опоссум возразил, что мир не стоит на месте, а движется
вперед.
   Ванвейлену Марбод нравился: ибо был высок, строен, голубоглаз и
дьявольски красив. "Притом же без него нас бы передушили, как
цыплят..."
   Особенно, однако, нравилось то, что прошли времена предков, и
славный рыцарь охранял торговый караван, а на шее, вместо зубов
убитого противника, носил яшмовое ожерелье из страны Великого
Света, и каждый камень был символом, а не частью покойника.
   Марбоду Белому Кречету было три раза по восемь лет. Он был
человек совсем иного покроя, нежели Шодом Опоссум не глава
поместья, а главарь дружинников, не домосед, а путешественник и
приобретатель: alias странствующий рыцарь.
   Он был младшим сыном в древнем роду Белых Кречетов и раздавал
дружинникам не земли, а золото и коней. Воины обожали его и
требовали подарков, как крестьяне - дождя от идола.
   На женщин Марбод производил такое же впечатление, как на воинов.
В горнице дочь хозяина, Идрис, сказала служанке:
   - Ах, как он красив. Боевой кафтан - красный с золотом, и с
золотой кистью у шва, рукоять меча перевита каменьями, кружева
оплечья - как перья белого кречета, а поверх кафтана - ферязь с
соболиной опушкой!
   За вечерней трапезой певец сравнил Марбода с древними героями,
зачатыми в горне и рожденными в булатной чешуе, которые считали
позором добыть трудом то, что можно добыть разбоем, и бесчестьем
- не раздать или не проиграть добытого.
   Ванвейлен полюбопытствовал: неужели слава, да имена убитых -
единственное имущество Марбода?
   Третий Опоссум вздохнул.
   - Женское проклятие, - сказал он. - Два года назад его сестра
опозорила род. Он убил на поединке любовника, а потом зарубил и
ее саму...
   Бредшо услышал и раскричался так, что его одернули:
   - Слушай, это твоя сестра или сестра Кукушонка?
   Хозяйский сын, однако, сказал:
   - Чужестранец прав. Что тут хорошего? Осквернил железо, отдал
его во власть покойнице. Та наколдовала: быть мечу как бочке в
аду, брать, да не наполняться.
   Монах-шакуник слушал разговор, улыбаясь одними глазами. Для него
сродство меча и адской бочки явно не требовало для подтверждения
акта колдовства.
   - Марбод Кукушонок, - сказал он, - был бы весьма богат, если бы
не тратил все, что стяжал мечом, на судебные штрафы. Последний
вергельд за него заплатил храм: триста ишевиков за Ферла
Зимородка.
   - Шестьсот ишевиков, - удивился один из соседей. - Ферл был
королевским конюшим. И зарубил его Марбод прямо на глазах
короля.
   - Шестьсот, - согласился монах. - Храм заплатил триста, и еще
Марбод Кукушонок отдал одного из своих белых кречетов.

   * * *

   Храмовые торговцы продавали не вещи, а узоры. Люди в деревне
покупали узоры на стеклянных бусах и лаковых браслетах. Люди в
замке покупали узоры на мечах, швырковых топорах, щитовых
бляхах, коврах и шелковых тканях.
   Ванвейлен не мог не признать, что его умозаключения об упадке
ремесел и искусств были несколько преувеличены. Никто в поместье
не плел таких кружев и не ткал таких ковров. Камни
торговцев-шакуников были огранены много искусней, а клинки были
прочней и надежней, нежели в покинутом заморском городе.
   Как и подобает представителям культуры более развитой,
монахи-шакуники не только скупали меха и черепашьи щитки, но
несли в массы передовое представление о мироздании.
   Ванвейлен сошел на широкий двор под родовой дуб, где глава
каравана, отец Адрамет, объяснял дружинникам, что на том свете
человек не так живет, как на этом, как то раньше считали глупые
воины. Вовсе нет. На том свете от человек остается только душа,
а от вещей - изображение.
   Из этого следовало, что раньше, например, чтобы человек имел на
том свете коня, надо было коня положить в могилу. Теперь же было
достаточно положить изображение коня - одно, два, три, тысячу -
и иметь на том свете табун крылатых лошадей.
   Новые времена - времена головокружительного, хотя и посмертного,
обогащения! Дружинники кивали и раскупали пластины с крылатыми
конями и костяные жертвенные деньги.
   Отец Адрамет и другие смело входили в крестьянские дома. В домах
над очагами сушились шкуры. Шкуры дубились оленьим пометом и
порченой рыбьей икрой, но отца Адрамета, в господском кафтане
или шелковом зеленоватом паллии, затканном по подолу ветвями и
травами, материальная обстановка смущала так же мало, как
оборванных проповедников ржаного королька.
   Отец Адрамет объяснял молодому охотнику-крестьянину:
   - Три часа ловишь куницу, два часа наказываешь дротик за то, что
он ее поймал, чтобы душа куницы не подумала на тебя плохого. А
теперь, - продолжал монах, возьми этот железный наконечник: на
нем с самого начала признано: "Это я тебя поймал", и двух часов
на оправдание не нужно.
   Крестьянский сын глядел на дротик, как на невесту, мать его
неодобрительно вздыхала: хитрый монах достал дротик после того,
как было выменяно все необходимое для дочкиной свадьбы.
Получалось, что дротик надо менять в счет будущего лета. И уже
не раз так бывало с этими монахами, что влезешь в долги из-за
бус и дротиков, а потом надо продавать, чтобы расплатиться, сына
или дочь.
   - Железо - господская вещь, - сказала женщина.
   - Да, господская, - с вызовом заявил сын. - Такой дротик купить,
все равно что найти хорошего господина: ни по каким куньим судам
таскаться не нужно, береги время и наживай добро.
   И выменял три штуки.
   Ванвейлен, присутствовавший при этой сцене, осклабился и
смолчал: он не бог, всех не выкупишь.
   Да впрочем, глава каравана, отец Адрамет, и с богами умел
поспорить. Что ему законы на скалах: у него и на законы была
управа в виде комментариев. Ему-то, истинному жителю страны
Великого Света, был известен тайный смысл имен, он доказывал:
законы на скале ограничивают не число добытых панцирей, а число
убитых черепах. И очень умно делают. Потому что в древности
панцирь над огнем снимали не с убитой, а с живой черепахи. Потом
черепаху отпускали наращивать второй панцирь, - и закон был
соблюден, и равновесие в природе не нарушено.
   Через три дня отец Адрамет навестил корабль в сопровождении
Марбода Кукушонка. При виде золота глаза его засветились
страшным волчьим блеском. Он оглядел хозяйственную утварь на
стенах и равнодушно сказал:
   - С тех пор, как государь отвратил свой взор от заморских краев,
там немногому научились.
   - А это что? - вдруг удивился он. - Обряд какой?
   Ванвейлен осклабился:
   - Нет, это черепаха. Я ее третьего дня поймал для проверки и
снял, с живой, панцирь. И она, представьте, нового не нарастила,
а сдохла...
   Марбод Кукушонок расхохотался и хлопнул Ванвейлена по плечу.
   Монах продал заморским торговцам несколько восхитивших их
безделушек и объяснил, как проехать морем в королевский город
Ламассу.
   - Я слыхал, - сказал Ванвейлен, - там через два месяца будет
весенняя ярмарка. Много ли я выручу на ней за шкуры?
   Ванвейлену досталась довольно большая добыча, причитавшаяся
участнику Марбодова похода.
   Монах удивился.
   - Какая ярмарка? Ярмарка - это для простонародья. Есть еще в
Ламассе купеческий цех, - но они чужого торговца со свету
сживут, если у него нет покровителей. Есть еще знатные люди. Но
знать норовит чужакам не платить. Торговля ведь выгода
бесчестная, не то что выгода от похода или от игры в кости... Я
вам дам письмо в храм Шакуника. Бог у вас все купит по самой
справедливой цене, и шкуры, и золото, и продаст все, что вам
надо. Храм Шакуника много значит теперь в стране. Наш монах,
господин Арфарра, главный королевский чародей и советник. Это он
строит Ламассу заново.
   "Арфарра, Арфарра, - завертелось в голове Ванвейлена, - а, это
та сволочь, которая поссорила Марбода с королем".
   - Я, - сказал Ванвейлен, - не собираюсь ничего покупать в
Ламассе. Я хочу ехать в империю. Там ваши шелка выйдут мне
дешевле.
   - Это очень трудно, - попасть в империю.
   - Да-да, она окружена стеклянными горами и огненными реками.
Однако Западные Острова тоже, согласно местной географии,
окружены огненными реками, и, как видите, я сюда прибыл.
   Колючие глазки монаха так и вознились в дикаря с Западных
Островов. О-го-го, любопытный нынче пошел дикарь,
вольнодумный...
   - О нет, - сказал, помолчав, монах, - империя окружена не
огненными реками, а всего лишь таможнями. И, к слову сказать,
наш храм и лично господин Даттам имеют монополию на ввоз в нее
золота.
   - Мо-но-по-лия, - весело изумился Ванвейлен, - да что вы мне
голову морочите? Здесь у кого меч в руках - у того и
монополия...
   Монах усмехнулся.
   - Здесь - да. В империи совсем другие условия, чем здесь. Или вы
не слышали песен в замках и рассказов в селах?
   Ванвейлен молча поигрывал кошельком, - шитым подарком монаха.
Кошелек изображал страну Великого Света: Шелковые ветви, золотая
черепаха, мед праведности и Серединный Океан. Витиеватая надпись
напоминала надписи на скалах и уверяла, что одинаковые золотые
обитатели кошелька будут усердно трудиться для хозяина улья.
Пожелание одинаковости было явно нелишним. Здешние монеты редко
бывали одного веса: их нещадно портили и опиливали. Полновесные
- зарывали в землю.
   Ах ты консалтинговый агент! Много тут охотников меня просвещать
за мои же деньги!
   - Ах совсем другие условия? - сказал Ванвейлен. - Вы не можете
мне объяснить, как в стране, завоеванной теми же, что и здесь,
аломами, образовались совершенно другие условия? Сдается мне,
что эти условия придумал ваш язык, чтобы заработать, не сходя с
места, большую комиссию на моем золоте.
   Тут Ванвейлен случайно глянул на Марбода Кукушонка и вздрогнул.
Тот разглядывал улей-кошелек в руках заморского торговца, и на
красивом его лице на миг мелькнуло такое выражение, что, будь
Кукушонок колдуном, все молоко в округе, несомненно, в этот миг
бы скисло.
   - Страна Великого Света непохожа на здешние места, - надменно
сказал торговец, - законы ее вечны и нерушимы, и по приказу
нашего государя распускаются цветы и птицы начинают нести
яйца...
   - И золотые пчелы живут в хрустальном дереве?
   - Яшмовом дереве, - поправил монах.
   - И нет в ней ни бедных, ни богатых, ни воров, ни торговцев?
   Храмовый торговец кивнул еще раз.

   Вернувшись с корабля, отец Адрамет долго и неторопливо
размышлял. Как и все торговцы храма, он совмещал обязанности
купца и шпиона. Ничего не укрывалось от его глаза: ни растущее
недовольство здешней дикой знати политикой далекого короля, ни
рост разбоев на дорогах, ни бродячие проповедники, ни... ни вот
этот странный варвар Ванвейлен: какой это дикарь не верит в
Страну Великого Света? а потом, что это за шуточки с черепахой?
Он что, варвар или ученый из Храма, чтобы проверять сказанное на
опыте? И отец Адрамет сел за письмо господину Даттаму.

   * * *

   Когда монах ушел, Марбод и Ванвейлен сошли на землю, нашли
хороший лужок, и там Марбод стал показывать Ванвейлену прием под
названием "сойка стоит на хвосте" и множество иных, столь же
полезных. Кукушонок очень обхаживал заморского гостя.
   - А кто такой этот Даттам, без которого нельзя ввозить в империю
золото? - спросил Ванвейлен.
   - Королевский побратим, - сказал Кукушонок, - он и его дядя
долго воевали с императором Великого Света, и в конце концов
император сделал его дядю наместником.
   Сбросил короткий, шитый малиновым шелком плащ, и добавил:
   - Две свиньи на наши желуди, - Даттам и Арфарра, один торговец,
а другой и вовсе колдун.
   И завертел мечом, не допуская дальнейших разговоров.

   * * *

   Следующим утром Ванвейлен поехал к скале закона полюбоваться на
каменных Больших Людей. Подъехал: у скалы во внеурочный час
стояла фигурка в плаще, шитом облаками и листьями: Марбод
Кукушонок мерялся с каменными предками. "А что, - подумал
Ванвейлен, - у Больших Людей та же жизнь, - едят, справляют
обряды, охотятся, развлекаются..."
   Ванвейлен поглядел туда, куда глядел Марбод, и увидел, что тот
смотрит на место, где два больших человека сидят за игровым
столиком из ста полей с прихотливыми фигурками. Этой игры, среди
игр в охоты и пиры, в кости и карты, он в замке не видел. И
сердце Ванвейлена, - а он был хорошим шахматистом - заныло.
   Ванвейлен справился у Кукушонка об игре и правилах.
   - Я правил не знаю, - мрачно ответил Кукушонок, - а вот советник
Арфарра при королевском дворе, страшный охотник до "ста полей".




   Глава ТРЕТЬЯ, в которой повествуется о родословной Белых
Кречетов и о зимних походах короля.


   То, чего не мог добиться Марбод с помощью пыток, Ванвейлен
достиг тщательным обследованием городских развалин,
расположенных в миле от замка. Разрушенные дома поросли
павиликой и уже вековыми деревьями, и место напоминало сказочный
город, превращенный волшебником в лес.
   Детектор распознал у западной стены большую карстовую пещеру, и
Ванвейлену, слишком хорошо помнившему дотошность, с которой
плетка Марбода доправшивала относительно "стеклянной горы" всех,
кто под эту плетку попадался, сразу нарисовалась дивная картина
подземного храма, где жители осажденного города спрятали два
века назад свое имущество. Ванвейлен облазал скалы и сверху и
снизу и убедился, что никакого прохода в пещеру нет, за
исключением, - сколько можно было судить по неровной картинке на
экране, - узкой рубленой шахты, терявшейся наверху скалы среди
раскрошенных людьми и корнями развалин. Вероятно, это были
развалины того самого храма, который "ушел под землю".
   Бредшо уговаривал его не жадничать, - слишком много любопытных
глаз было вокруг, и самые любопытные, бесспорно, принадлежали
храмовому торговцу Адрамету. Если большинство местных считало
людей с корабля колдунами, то отец Адрамет сам был колдуном и
шарлатаном, и, в качестве такового, ни в какое колдовство не
верил.
   Ванвейлен согласился с ним. В тот же день вечером, запершись в
горнице, Ванвейлен распотрошил пару патронов из минного
пистолета и преобразовал их в безоболочное взрывное устройство в
500 грамм тротилового эквивалента. Вместо взрывателя Ванвейлен
воспользовался сушеной веревкой из местных водорослей,
пропитанной гусиным жиром, - необыкновенные характеристики этой
веревки Ванвейлен успел отметить на деревенском празднике, где с
помощью веревки заставляли "бегать огонь по земле". Все это
хозяйство он сложил в самую обыкновенную долбленую тыкву и
вечером зарыл в развалинах храма, вывесив наружу хвостик,
рассчитанный на три часа горения.
   Лавины в горах весной случаются часто, и поэтому никто во время
ночного пира не обратил внимание на взрыв: только Бредшо
укоризненно посмотрел на Ванвейлена, да Белый Эльсил заметил,
что, кажется, старая Мирг опять вздумала топать ногами, и что
ничего хорошего не бывает после того, как старая Мирг топнет
ногой.
   А вечером, после пира, Белый Эльсил отозвал Марбода в сторону и
сказал:
   - Сдается мне, Марбод, что этот Ванвейлен нашел стеклянную гору
под самыми нашими ногами, потому что вчера он искал в замке
веревку и лопату. И еще думается мне, что он умеет видеть в
темноте, потому что он искал лопату, а факелов не искал.
   Утром Ванвейлен дождался, пока гости и хозяева уедут на охоту,
подхватил мешок с заготовленным снаряжением, и пошел к старому
городу.


   Это утро было то самое утро, когда весна, в облике оленя, гуляет
среди почек и ростков. Марбод Кукушонок, Лух Медведь и еще
некоторые отправились на соколиную охоту встречать весну. По
дороге всадникам встретилась кучка крестьян: те замахали шапками
и попадали на колени перед Кукушонком, называя его Ятуном, но на
своем языке.
   Лух Медведь обратил на это внимание благородных господ.
Кукушонок побледнел, но промолчал. Лух Медведь был первым
силачом округи и женихом дочери хозяина, прекрасной Идрис.
Накануне он опять проиграл Марбоду игру в кольцо, и невеста на
его глазах распорола шелковый копейный значок, который вышивала
два месяца.
   Съехались к старому городу, где в дуплах развалин много было
птиц. Весеннее солнце, лед на лужицах, боевые веера, крики дам,
льдинки на земле, как пластины панцирей, и панцири поверх
кафтанов, как драконья чешуя. Пух перепелов летел как перья
Великого Вея, заклеванного противником, - скоро прорастет
просом.
   Всех удачливей были две птицы: сизый, с темными усами по бокам
сапсан, принадлежащий Луху Медведю, и великолепный белый кречет
Марбода Кукушонка. Марбод получил от герцога трех птиц. Одного
оставил себе, другого отдал за убийство Ферла Зимородка, а
третий сдох месяц назад, и Марбод тогда два дня пролежал,
накрывшись с головой одеялом.
   Боевой друг Марбода, Белый Эльсил, высмотрел на тропке следы
лошади, и сказал:
   - Никак это отпечатки Жемчужной Пяди, той, которую ты, М