а знал о храме неприятно мало
существенного, - напрнимер, храм, получив монополию на чеканку
монеты, стал делать фальшивые старые ишевики с примесью платины
вместо золота.
   Дикий вопль потряс воздух: варвары-аломы, под умелым
руководством Лии Тысячи Крючков, наконец сумели распахнуть
надрезанный стальной люк.
   ***
   "ВНИМАНИЕ! ПРОЙДИТЕ ПРОЦЕДУРУ ИДЕНТИФИКАЦИИ ЛИЧНОСТИ! ВНИМАНИЕ!
ПРОЙДИТЕ ПРОЦЕДУРУ ИДЕНТИФИКАЦИИ ЛИЧНОСТИ! ДО ЗАВЕРШЕНИЯ
ПРОЦЕДУРЫ ДОСТУП К УПРАВЛЕНИЮ КОРАБЛЕМ ОСТАЕТСЯ ЗАКРЫТЫМ"
   Господин экзарх сидел за центральным пультом управления,
уставясь в зеленые строчки, бегущие по экрану. Он чувствовал
себя, как мелкий чиновник, посланный с обыском к
проворовавшемуся хранителю Большой Печати. Хранитель что-то
повторял. Грозил? Умолял? Сулил взятку? Обещал все рассказать?
   Ничего, он скоро выучит язык звездных сановников.
   Аромат сосредоточенного спокойствия поднимался из курильницы,
вытесняя потихоньку затхлый металлический запах. Харсома поднял
глаза. Золоченый венчик курильницы был как одинокий цветок на
залитом водой поле. Приборы были гладки, как кость мертвеца: ни
просечки, ни чеканки, ни росписи, ни эмали, - мутноватый белый
металл.
   - Великий Вей, - сказал экзарх, - какому же богу поклоняются эти
люди, если он запрещает им разрисовывать утварь для полетов?
   Араван Баршарг почтительно возразил:
   - Поспешные решения часто несправедливы.
   Харсома взглянул на аравана, на рыжеватые кудри и хищный нос
алома-полукровки. "Мерзавцы, - подумал он, - мерзавцы. Что они
сделали с ойкуменой. Страну разорили, книги сожгли. Добро бы
просто завоевали: а то народ упорядочили, как войско, и грабеж
возвели в хозяйственный закон..."
   - Это боги несправедливы, - хрипло сказал Харсома. - Почему у
звезд - они, а не мы? Почему мы даже море потеряли?
   Араван ничего не ответил, только глядел в зеленоватый омут
экрана, где расплывалось отражение экзарха. "Раб, сын рабов, -
подумал он, - наследник трона Амаридов... и я пресмыкаюсь перед
ним. В Горном Варнарайне каждый сеньор равен королю. Две тысячи
лет рабства. Иршахчан в каждой душе. Побежденные, развратившие
победителей".
   Он осторожно положил перед экзархом две глянцевые картинки: вид
города с птичьего полета, каждый город больше столицы.
   - Обратите внимание, ваша светлость, - сказал он. - Здесь солнце
- желтое, а здесь - зеленое. Тут растения вроде пальм, тут -
сугробы... а здания такие же. Управа наместника в Анхеле похожа
как две капли воды на управу наместника в Лише, но Нижний Город
в Анхеле не похож на Нижний Город в Лише. Какой силой должно
обладать государство, чтобы под разными звездами одинаково
застроить даже Нижние Города!
   Экзарх рассеянно отдал картинку, Баршарг еще раз поглядел на нее
и швырнул на матовый пол; та порхнула, ремесленник Хандуш с полу
на карачках бросился подбирать, залюбовался: Дома на полдороге к
небу, самодвижущиеся черепахи, а столбы-то, столбы! Небось не
через каждый иршахчанов шаг, через каждый человеческий, и глаза
на столбах светятся, и предписания! Как в сказке! Окно в окно,
стреха в стреху!
   Лия Тысяча Крючков проворно шарил за пазухой у матовых приборов.
Он привык чувствовать себя как дома в самых необычных местах.
Охранник-варвар, опираясь на меч, настороженно следил, как
умелые руки вора выуживают из цельной стены ящик, а в ящике -
непонятное. В корабле было ужасно мало движимого имущества, но
горка непонятного росла и росла, и храмовый ремесленник Хандуш
увлеченно в ней копался. "Дурак! - подумал Лия. - Он бы лучше к
разговору начальства прислушался! Он бы, может, хоть сообразил,
что варвар-военачальник говорит на отменном вейском и заискивает
перед чиновником в потертом кафтане, а чиновник держит себя не
по званию!"
   Плохо, когда рядом маленький чиновник, еще хуже, когда рядом
большой чиновник, но когда рядом большой чиновник, одетый
маленьким, - тогда хуже некуда... Бежать, бежать!
   Охранник громко зевнул в кулак. Рука умелого вора скользнула над
кучкой серебристых цацек, рукав на мгновение закрыл ее от
скучающего взора стражника. Лия рассуждал по аналогии: раз есть
чудесные коробочки, должны быть и чудесные дубинки. Лия
взмолился про себя богу Варайорту, богу торговцев и воров,
который в свое время наградил его хорошим даром угадывать
сокровенную суть предмета: из мира духов или людей - все равно.
   Ремесленник Хандуш, скрючившись на полу, аккуратно, с толком
расковыривал черную коробочку. Коробочка умела говорить, а когда
он разобрал ее на части, умолкла. Хандуш собрал их по
замеченному - коробочка снова залопотала.
   - Ну что, эта магия позабористей шакуниковой?
   Ремесленник обернулся к пестро разодетому варварскому командиру
и обозлился:
   - Это не магия. Если бы это была магия, то она бы и в
разобранном виде говорила. Понимаете, господин военачальник,
всякий амулет есть целое. Разобрать его нельзя, разбить - можно,
и при этом всякая часть сохранит свойства целого. А здесь что? -
и Хандуш потянул изнутри коробочки серебряный короткий ус -
проволочки усовершенствованного образца.
   Араван Баршарг отошел, улыбаясь. Ремесленник был, разумеется,
прав. Он умел думать только руками, а не головой, но думал так,
как его хозяева в храме Шакуника. Ему неважно было "почему?",
ему важно было "как"?
   Шакуники забыли одно. Всякая вещь не только существует - но и
что-то значит. И сущность знака - значить не то, что он есть.
   Как вещь - этот звездный корабль был путаницей стальных
потрохов, изготовленных людьми более умелыми и, вероятно, более
жестокими, нежели вейцы. Как знамение... Доносчик был прав - это
был венец с головы экзарха, чье падение потрясло землю
Варнарайна.
   Факты устроены по-своему, значения их - по-своему. Эти люди
могли думать, что прилетели сами по себе, но в мире ничего не
происходит само по себе: они были посланы, чтоб предуказать и
изменить течение событий в империи. Смысл упавшего венца был,
конечно, один. Не пройдет и трех месяцев, как экзарх сбросит его
со своей головы и возложит на нее императорский венец. О том же
толковали по ночам звезды. Было весело чувствовать, что не
только твои усилия, но и само небо ведут к цели: это придавало
усилиям уверенность.
   Араван искоса взглянул на экзарха. Он понимал, о чем тот думает.
О том, что государь нездоров, точнее, будет нездоров очень
скоро. Что государыня Касия, возможно, примирится с потерей
супруга, но не примирится с потерей власти. Что золотом
Варнарайна во дворце куплено все, что продавалось, то есть все,
что стоило покупать. Но сейчас для экзарха корабль со звезд -
такая же неприятность, как для крестьян. Не надо нам ни лишних
чиновников, ни лишних комиссий. Не надо даже изучать его втихую
- шпионы, как укоры совести, являются там, где их меньше всего
ожидаешь.
   Араван Баршарг махнул рукой двоим сырым варварам, слишком
глупым, чтобы понять, на что они смотрят, - и все трое исчезли в
глубине залитого неживым светом и выстланным мускулами проводов
прохода, ведущего в глубь корабля.
   Экхарх между тем поднялся с кресла и медленно пошел вдоль
круглых стен рубки, и дальше - в коридор, ведущий к каютам.
   Повсюды были экраны, и экраны были - как рисовая маска. Там, под
маской, было все: как взлететь в небо, и как устроен мир, и как
устроены боги... Хотя последнее вряд ли. Если бы люди со звезд
знали, как устроены боги, они не прилетели бы в стальном коконе,
- они бы пришли пешком, стряхивая с сапог звездную пыль. Но он
был бессилен это понять. Любой толковый монах-шакуник,
сластолюбивый, толстый, обрюзгший Кедмераг понял бы в корабле
больше него, - будущего государя. Но - ближайшие два месяца
храму Шакуника нельзя было показывать корабль. Храм и так не
спешил расставаться с монополией на знания.
   Кстати, почему в корабле нет книг? Запретили? Или умеют хранить
знания другим способом?
   В маленькой, не больше тюремной ямы экзарх нашел картинку с
раздетой девкой и кошелек с документами. Полоски, водяные знаки,
печати, рисунок владельца, трехмерный почему-то, как и раздетая
девка... Великий Вей! Под сколькими номерами в скольких казенных
описях значился улыбающийся на рисунке человек! И - деньги.
Денег было очень мало и все они были бумажные. Экзарх скрипнул
зубами. Этого одного достаточно...
   "Ваза может разбиться на осколки, но осколок не имеет свойств
вазы. Ойкумена может разделиться на части, но ни одна из этих
частей не будет государством. Государство есть целое и
существует лишь в единственном числе," - вспомнил экзарх слова
из трактата Веспшанки. Баршарг прав: только сильное государство
может построить этот корабль. И теперь пальцы этого государства
дотянулись до Страны Света. И оно, конечно, согласится: вы были
правы, полагая, что государство существует в единственном числе,
но вы ошиблись, принимая себя за это государство... Сильное
государство, которое не терпит узоров на приборных досках. Люди
которого улыбаются на портретах белозубой улыбкой, как улыбается
рисовая маска экзарха на публичных церемониях. Которое строит
одинаковые здания из стекла и стали, а вместо садов между ними
устраивает гигантские каменные каналы. А надписи, надписи,
залившие улицы? Да, это не маленькие люди, которые берегут
праведно нажитый грош и готовы поделиться с чиновником скорее
плетями, нежели золотом, усыпа


   ли улицы на картинках крикливыми блестками заклинаний,
рассыпающейся канителью букв. Маленькие люди хоронятся за
глинобитными стенами от чужого ока, - только государство, не
считая, тратится на бессмысленные полотнища и ленты в
собственную славу. Есть, правда, и другой кандидат на роль
хозяина корабля: Храм, подобный храму Шакуника: монополия
знаний, обернувшаяся монополией власти. Такой кандидат
приобретет все права государства и утратит все его обязанности.
   Прошло минут пятнадцать - экзарх вернулся в главную каюту. Там
за это время произошли изменения. Один из варваров-стражников,
наскучив забавляться с неотзывчивыми кнопками на главных
пультах, ткнул пальцем в сторону и удачно попал в стереовизор, -
один из экранов засветился и принялся показывать недосмотренный
Ванвейленом боевик.
   Экзарх вновь сел за главный пульт и молча стал смотреть на
экран. Прошла минута, другая...
   Человек на экране весело стрелял из какой-то огненного сучка,
вероятно, во славу своего государства, - экзарх дернул ртом...
Он сам не терпел публичных казней на потеху толпы: какие,
однако, варвары, - казни бывают хоть не чаще, чем раз в неделю,
а эти, со звезд, убивают на экране вот уже третьего человека за
пять секунд.
   Человек пострелял еще пять минут, потом взорвал здание из стекла
и бетона, гладкого, как кожа дельфина, погрузился в летающую
бочку и утек. Экран погас.
   Совсем другими глазами смотрел на экран с полу вор, Лия Тысяча
Крючков. Серебристая цацка, выкопанная им в ящике, была младшей
сестренкой той штуки, из которой стрелял человек на экране...
Ах, какие деньги дадут за такую цацку банды в горах... Правда,
могут и убить, но если скажешь, что знаешь место, где таких
цацек как шерсти у бобра...
   Тем временем ремесленник Хандуш облюбовал лупоглазый ящик на
разноцветной гибкой пуповине, завертел его и так и этак. Потом
вполголоса спросил о чем-то стражника. Лия навострил уши.
Стражник послушно кивнул и размахнулся мечом. Косой удар
разрубил пуповину надвое, как соломенное чучело. Корабль заорал
низким голосом. Из разрубленной жилы полыхнуло зеленым пламенем.
Охранник вскрикнул, роняя меч. Желтый неживой свет поблек и
расцветился тусклыми красными вспышками. В лицо ударила
невыносимая вонь. По экранам пошла растерянная рябь.
   Корабельное гузно расскочилось, из него вылетела длинная
стальная штанга и стала поливать зеленое пламя пеной.
   В этот момент и вернулся в зал араван Баршарг.
   Араван Баршарг увидел в дальнем красном всполохе, как Лия Тысяча
Крючков мягко, по-кошачьи, подхватывает упавший меч. Араван
подскочил к Лие, мрачно осклабясь, вытянул вора по руке усатой
плеткой и той же плеткой сбил его с ног. Тот, падая, с
готовностью выпустил меч, и в ту же секунду в руке его что-то
блеснуло. Баршарг инстинктивно нырнул вниз, и это спасло ему
жизнь. От сильного хлопка в руках Лии расселся грузный экран в
центре зала, во внутренностях корабля заорало еще отчаянней.
Баршарг покатился с вором по полу, задыхаясь в омерзительной
желтой пене, сгреб за волосы Лию и ударил наотмашь по кадыку.
Тот вспискнул и затих. Баршарг для верности приложил его
макушкой о стальной пол и вскочил на ноги. Вой умолк. Неживой
свет поморгал и зажегся снова. Охранники, топоча, вваливались в
зал через стальные лепестки у входа. Баршарг, отплевываясь от
горькой пены, счищал с мокрого платья длинные пузыристые хлопья.
Весь переполох не занял и минуты. Ремесленник Хандуш лежал
ничком, зажав руками уши. Харсома по-пре


   жнему сидел в белом кресле и с бесстрастным выражением лица
разглядывая в экране прямо над своей головой аккуратную круглую
дырку. Потом он неторопливо встал и, наклонившись, поднял с полу
ребристую штуку, из которой стрелял Лия.
   Баршарг, ругаясь сквозь зубы, с удовольствием бил плеткой
вора-искусника. Тот обвис в руках стражников, норовя повалиться
в ноги:
   - Господин экзарх, пощадите! - завопил он. - Его хоть пощадите,
- продолжал Лия, мотнув головой на оторопевшего ремесленника. -
Я - вор, а он-то и сверчка не трогал. Я ведь вас узнал, я ведь
понял: нас обоих убьют, чтоб не болтали.
   Экзарх раздраженно махнул рукой, и охранники поволокли Лию
наружу. Вслед за ним погнали тычками ремесленника.
   Лупоглазые экраны снова успокоенно перемигивались. Экзарх
поежился. Кто-то умный и неживой, кричащий от беспорядка и
тушащий огонь, изучал его из глубин корабля. "Как варвары во
дворце, - думал экзарх, - как варвары или повстанцы: нашкодили,
утварь побили и еще какой-то желтой пеной все засрали. Воняет,
как от шакуниковых снадобий..."
   Он повертел оружие в руках. Рукоятка неожиданно подалась, на
колени посыпались маленькие стальные коконы. Экзарх пристроил их
обратно и пересчитал. Двадцать штук. Экзарх с хрустом всадил
рукоятку на место и нервно, истерически засмеялся. День назад он
владел единственным войском в империи, войском, достойным этого
названия. Остальное было: военные поселения, охранные поселения,
дворцовая охрана да стражи порядка. Выучка воинов была
безукоризненна. В надлежащей мере они боялись командира, - в
надлежащей мере боготворили его. За стенами храмов Шакуника
хранились гремучие зелья. А что хранится за стенами этого
корабля? Скоро в народе перестанут толковать о колдунах, которые
вырезают солдат из рисовой бумаги и уничтожают противника,
махнув вышитым шарфом. Скоро станут толковать о колдунах,
которые уничтожают противника, нажав на кнопку.
   - Что там, - сказал экзарх, кивнув в сторону длинного,
оплетенного мускулами труб коридора, уводящего в грузовые
отсеки.
   - Оружие. Три контейнера с такими же штучками, из которой
стрелял Лия, и еще парочка - с боеприпасами к ним. Еще три
контейнера - вот с этим, -
   И Баршарг подал экзарху лениво блеснувший в аварийном свете
ракетомет, похожий на огромную снулую белугу.
   - А остальное?
   Глаза Баршарга нехорошо сверкнули.
   - Мой военный опыт подсказывает мне, ваша светлость, что когда
половину склада занимает оружие, другая половина редко занята
мешками с мукой. Остальное - тоже оружие, просто непонятно, как
оно действует.
   Экзарх молчал. По правде говоря, ему хотелось плакать, но он
забыл, как это делают.
   - Следует ли, - спросил араван, - предоставить государю доклад о
происшедшем?
   Харсома поглядел на него удивленно и сказал:
   - Государь нездоров, к чему тревожить его пустыми слухами?
Отложим доклад до Государева Дня: я лично объясню отцу, как
обстоят дела.
   Араван Баршарг усмехнулся. Что возьмешь с вейца... Да уж, после
Государева Дня император будет здоров, только имя его будет не
Неевик, а Харсома.
   "Великий Вей, - подумал экзарх, - неужели он не понимает, что
может быть, все наши планы уже лишены смысла? И что мы похожи на
преступника, который стремится выиграть в "сто полей", а над ним
читают смертный приговор... "

   Стальные внутренние лепестки съехались за чиновником в потертом
кафтане и рослым командиром-аломом. Ночной свежий воздух пахнул
в лицо, на озерной ряби лежали, как два скрещенных меча, лунные
дорожки от Галь и Ингаль.
   Экзарху было страшно: и доселе в историю вмешивались не вполне
мертвые вещи: Города, Идолы, Дворцы, - но вот эта не вполне
мертвая вещь как герой истории была особенно отвратительна.
   У костра варвары раскурочили большую банку из корабля, с
какой-то сладостью с орехами, и съели.
   - Я же сказал, - ничего не трогать!
   Командир отряда потупился перед Баршаргом. По красивой картинке
на банке люди признали в ней волшебный горшок: сколько ни съешь,
все будет полон. А вот подвела картинка.
   Командир пнул банку со злостью и сказал:
   - Почему они едят такую радость, а мы - нет?
   Экзарх брезгливо усмехнулся.
   - Вы видите теперь, - с мрачным убеждением заговорил араван,
глядя на гладкий, без рисунка, кокон. - Это злой бог создал мир.
Они покорились злому богу, и он отдал им звезды.
   Экзарх кивнул. Араван был из тех, кто любит искать оправдания
собственной жестокости в божьем промысле. Впрочем, люди всегда
норовят различить в небе то же, что донимает их на земле.
   - Да, - сказал араван, - а что вор этот, который вопил, что его
убьют?
   - Как что? - разозлился экзарх. - Сказано же в законах
Иршахчана: "Простой человек всегда прав".
   ***
   Через неделю экзарх сидел за налоговыми документами, когда в
роскошный его кабинет вошел секретарь Бариша. Секретарь
вполголоса доложил, что учитель экзарха, господин Адарсар,
посланный в Харайн с инспекцией, трагически погиб, попавшись в
лапы разбойникам Прозрачного Леса. Эти гнусные люди прислали ему
письмо от имени вдовы некоего угольщика, жаловавшейся на
притеснения. Инспектор отправился тайком расследовать жалобу и
попался в засаду.
   Экзарх дернул углом рта и спросил:
   - Надеюсь, он не долго страдал?
   Глаза Бариши, недолюбливавшего аравана Баршарга, прямо-таки
распустились от радости.
   - Напротив, - сказал Бариша, - на теле почтенного ученого -
следы жесточайших пыток. Разбойники, наверное, думали, что
инспектор везет с собой много взяток и пытались узнать, где
хранятся деньги.
   "Сволочь", - подумал экзарх о Баршарге, и ровным голосом сказал:

   - Смерть моего учителя не останется безнаказанной, и произошла
она только оттого, что столица запрещает мне держать внутренние
войска! Надо увеличить отряды по борьбе с разбойниками и
истребить всю эту нечисть. Я хочу немедленно видеть аравана
Баршарга.
   В тот же день случилась еще одна смерть, вызвавшая куда меньше
пересудов: пятый секретарь архивной управы, которого Харсома
месяца два назад взял от наместника за чрезвычайную
осведомленность в делах сект и взяток, помер при обстоятельствах
несколько скандальных: а именно, покончил с собой в публичном
доме через пять минут после того, как босоногий мальчишка принес
ему какую-то записку.
   А еще через пять минут в дом ворвались страшные "парчовые
куртки", тайная стража, подведомственная аравану Баршаргу, и
десятник парчовых курток долго бранился над покойником.
   Господин экзарх выразил свое соболезнование жене и пятерым
законным сожительницам покойника, и по городу пополз слух, что
секретарь отравился, испугавшись возмездия за хищения.
   * * *
   Араван Баршарг явился в кабинет Харсомы лишь вечером.
   - Я вижу, вы не теряли времени зря, - сказал Харсома, - но я бы
предпочел, чтобы этого негодяя cекретаря взяли живым.
   - Я тоже, - сказал Баршарг, - я уверен, что за его спиной стоял
сам наместник.
   Харсома нахмурился. Между наместником провинции, бывшим
повстанцем, и ее араваном, лучше всех против повстанцев
сражавшимся, царила весьма понятная неприязнь, которую Харсома
всячески приветствовал. Чем