тоял Гин, его вольноотпущенник, торговец птицами.
   - Так как, господин, - искательно спросил Гин, заглядывая в лицо
рыцарю. Веснушчатая рожа его запотела от страха, как чашка - от
холодного вина.
   - Я тебе где сказал стоять? - усмехнулся Марбод. - Вон там и
стой. И помни, что кто не исполнит приказа господина, тот в
следующей жизни родится лягушкой.
   Было хорошо видно, что Гин это помнил. И ему не хотелось
родиться в будущей жизни лягушкой, хотя у лягушек не было господ
и рабов.

   * * *

   В кабинете Арфарры толпились монахи и верные. Верные, которые из
аломов, уже приплясывали, снаружи стоял сильный крик. Эконом
Шавия закрутился возле учителя, искательно глядя в лицо:
   - Будьте осторожны, - лепетал он. - Там, внизу, у каждого
оружие. Здесь ведь как? Если убили, так и неправ. Божий суд,
особенно на глазах у короля. Отчего зимой Марбод Белый Кречет
зарубил Ферла Зимородка прямо у ступеней трона?
   Арфарра погладил мангусту и сказал:
   - Меня бы давно убили, да только мертвый колдун сильнее живого.
Нет, сегодня убьют другого.
   Шавия затрясся, как корзинка, в которой веют рис:
   - Кого?
   Арфарра, не отвечая, выпустил мангусту из рук. Умный зверек
побежал вниз, в серединную залу.

   * * *

   В серединной зале Неревен недолго выбирал, за кем ему ходить, за
чужеземцами или Даттамом. Он видел, что Даттам идет на женскую
половину, и прилепился к нему, как минога.
   Там уже сидел эконом Шавия. Даттам поцеловал подол старой
женщины, вдовствующей королевы, и попросил принять его после
молебна.
   Королевская сестра, прекрасная Айлиль, увидела Неревена и велела
ему явиться завтра вечером и лютню с собой взять. Тут Неревен
улыбнулся, впервые за два дня, и небо ему стало мило и земля
хороша.
   Серединную залу после штурма замка восстанавливали три раза, и
все три раза не могли свести купол. Теперь зала была почти такой
же, как в настоящих управах, и небо на куполе было настоящее, а
не голубое, видимое: яшма, серебро, каменная кисея; чертоги Ста
Полей, Облачная Зала. Колонны Облачной залы были яблонями
Небесного Сада. Сад был также Океаном, а края у Океана
заворачивались, как у шелкового свитка с указом, и люди видели
все мироздание целиком и тут же видели, что оно безгранично.
   Неревен сам помогал расписывать купол, и один раз, казалось,
потонул в Небесном Океане, но ухватился за ветку в Саду и
выплыл.
   Неревен подумал, что учитель никогда в Небесном Океане не
утонет, потому что купол он приказал расписывать по традиции, а
сам считал, что небо - черное, безумное и пустое, и боги перед
числами бессильнее, чем перед шаманами... Неревен подумал, что
Сад и Океан живут дружно, как при Иршахчане крестьяне, связанные
порукой, и не мешают друг другу, и умножение символов
способствует полноте толкования, потому что каждый значит не
себя, а что-то иное. Числа, однако, ничего, кроме себя, не
значат и сражаются за место в уме, как сеньоры, растаскивают
мироздание на части: "Я прав!" - "Нет, я прав!" Нехороший мир.
   Пол был разделен на сто полей, и у стен из сочленений плит к
потолку поднимались мраморные полуколонны, а в промежутках
полуколонн - зеркала, увенчанные этакой разбросанной листвой.
Неревен всегда завидовал зеркалам за умение рисовать, а сейчас
глядел через них за людьми.
   Людей в зале было, как мальков в верше. Знатные были одеты
пестро, а горожане в черных костюмах. Неревен прислушался:
знатные возбужденно шушукались. Откуда-то пошел слух, что
господин Даттам уговорил Арфарру-советника примириться с
Кукушонком. Добрый знак, - значит, господин Даттам сильнее
беженца из империи, а знать, видать, сильнее Даттама, что он на
ее стороне!
   Арфарра спускался вслед за королем, в золотом паллии, за его
спиной несли треножники в форме крыльев, из треножников шел
голубой дым, перед Арфаррой бежала белая мангуста.
   Горожане закричали, увидев Арфарру, а одному из горожан сел на
плечи щекотунчик, и тот заплясал совсем хорошо. Неревену тоже
хотелось поглядеть щекотунчика, однако учитель велел ему
смотреть за всеми приглашенными, особенно за Марбодом
Кукушонком, а для этого нужны совсем другие глаза, чем те,
которыми видят щекотунчиков.
   Соседи горожанина, однако, щекотунчика увидели и засуетились
руками и ногами.
   Неревен заметил, что чужеземцы, Ванвейлен и Бредшо, не суетились
ничуть, а брезгливо, как Даттам, поджимали губы. Многие на них
оборачивались. Тут за спинами чужеземцев подошли и встали четыре
стражника в зеленых с серебром кафтанах, с красными пальмовыми
луками и секирами за поясом. В руках они держали короткие
стрелы-громотушки. На стрелах было королевское оперение, белое с
двумя черными перьями, такие стрелы страшно визжали в воздухе,
распугивая духов, а еще их можно было использовать вместо
кинжалов.
   Надо сказать, что стражники тоже слегка подскакивали.
   Итак, Неревен смотрел на Кукушонка и на всех остальных, а
королевская сестра глядела только на Кукушонка.
   - Ах, как он красив, - сказала она. - Кафтан на нем белее снега,
ворот оплетен серебряным шнуром с жемчугами, и в распахнутом
плаще видны жемчужные грозди на подоле. Даже Белый Эльсил рядом
с ним - как луна рядом с солнцем и мне жалко, что этот малиновый
плащ скрывает его стан и меч Остролист, так что мне не виден
цвет сапог, видно только, что каблуки красные и высокие.
   Неревен покраснел и поглядел на свои башмаки: на них-то были не
высокие каблуки, чтоб удобнее вдевать ногу в стремя, а высокие
подошвы, чтоб сподручней ступать по грязи...
   Неревен глядел на свои башмаки и ничего не видел сквозь слезы, и
думал: "Неужели она любит Кукушонка?" И решил, что не любит,
потому что совсем не ревнует к Белому Эльсилу. Это, вообще,
удивительно, что такие вещи здесь не оскорбляли ни богов, ни
людей. А в империи такие вещи оскорблялют богов страшно, потому
что когда государь Иршахчан восстанавливал справедливость,
стоило одного боевого друга казнить за непочтительность, как
другой непременно покушался на государя, и стало ясно, что такая
вещь противоестественна.
   Размышления его прервал общий крик: Неревен очнулся и увидел в
зеркале: белая мангуста мечется по яшмовому квадрату, а над ней,
неизвестно откуда, белый кречет. Вцепился в загривок, замотал
головой, мангуста закричала и забила лапкой, - а родовая птица
Белых Кречетов уже летела вверх, вверх, в Облачную Залу.
Щекотунчик совсем насел на горожанина, тот сомлел и свалился
вниз. Все оцепенели. Чужеземец, Ванвейлен, обернулся, выхватил у
стражника за спиной лук, наложил стрелу и выстрелил. Стрела
заорала диким голосом, заспешила за кречетом, кречет нанизался
на нее и упал.
   Не так трудно было подстрелить птицу; кто, однако, будет
ввязываться в божьи распри?
   Мангуста на полу затихла и вывалила язычок наружу. Все немножко
окаменели. Паж протянул стрелу с убитой птицей королю.
   - Кто стрелял? - спросил король.
   Чужеземец, Ванвейлен, вышел к королю, стал перед ним на одно
колено. Под мышкой у него все еще торчал красный лаковый лук
стражника.
   - Как же ты не побоялся? - спросил король Алом с восхищением.
   Чужеземец улыбнулся нагло:
   - Я решил, что если это божий вестник, с ним все равно ничего не
случится, а если кречета науськал человек - боги не попустят,
чтобы он улетел живым.
   Король улыбнулся.
   - Это ваш корабль, - сказал он, - пришел из Западной Земли? Я
приму вас завтра в полдень.
   Король снял с правой руки золотое запястье, чужеземец поклонился
и принял подарок.
   Арфарра стоял рядом с королем, в золотом паллии и накидке из
перьев, и лицо его было совершенно бесстрастно. Он только чуть
повернул голову к Хаммару Кобчику и сложил руку на руку: "Не
надо".
   И тут Марбод вышел вперед и сказал:
   - Дрянь из-за моря! Кто ты такой, чтобы вмешиваться в распри
богов?
   Даттам тихо охнул, - теперь о примирении не могло быть и речи.
   А чужеземец поднял убитого кречета за лапку и сказал:
   - Ваше величество! Разрешите, я скормлю этого волосатого бога
своей кошке?
   Двое товарищей схватили побелевшего Марбода, а тот стал пускать
пузыри и рыть сапогом пол.
   - А чужеземец, - сказала рядом прекрасная Айлиль, - тоже
достойно одет и отважен. Если бы он промахнулся на глазах
короля, - что б ему оставалось, как не покончить с собой от
стыда?
   Сердце у Неревена застучало, как тогда, когда он глядел на
башмаки. "Святотатец он, вот кто! Чужие боги ему не страшны,
зато он понял, что учитель - первый человек в королевстве, и
решил оказать ему услугу."
   - Давеча, - сказал Неревен вслух, - городской совет обидел его
товары. А потом его надоумили искать защиты у короля. Вот
алчность и сделала торговца храбрым!
   - Ах, нет, - возразила королевская дочь. - Никакие эти люди не
торговцы. И держится он свободно, и стреляет дивно.
   Эконом Шавия оправил паллий и сказал:
   - И сами они торговцы, и страна у них - страна торговцев.
Выборный от ювелирного цеха назначил ему цену за камни ниже, чем
вода в пересохшем колодце, и пригрозил арестовать судно, если он
будет торговать камнями помимо цеха. Если б вы видели,
прекрасная госпожа, как он обиделся! Выборный ему говорит:
"Ламасса - свободный торговый город, вы здесь не в империи, где
всякий чиновник цехом помыкает, у нас цех сам следит за
справедливой ценой". А тот в ответ: "А у нас, говорит, в городе
есть такое место, где сходятся покупатели и продавцы, так что на
одного продавца - сто покупателей, и на одного покупателя - сто
продавцов. И тогда товар назначает себе цену сам, без чиновников
и выборных. Вот такая цена, говорит, - справедливая... И если бы
вы видели, госпожа, как гордо он говорил и как всем кругом было
неловко.
   Глаза королевской дочери потухли, и она уже не так внимательно
глядела на чужеземца.
   - Однако, - сказала она, - я тоже хочу видеть его завтра у себя.

   - Да, забавно он говорил, - механически сказал Даттам. - И
притом заметьте, госпожа, если утром в таком месте купить по
низкой цене, а вечером продать по высокой... Или заплатить за
товар, которого еще нет, а который будет через три месяца, когда
цена не него возрастет. Деньги в таком месте можно делать прямо
из воздуха. Кто ж такое допустит...
   По правде говоря, Даттаму было сейчас не до торговли, но он изо
всех сил старался показать, что происшедшее его не расстроило.
   - Вот-вот... - поддакнул эконом Шавия. - И причем же тут
справедливая цена? Разве количество труда, вложенного в вещь,
через три месяца изменится?
   Меж тем не все в зале были так спокойны, как женщины за
занавеской и люди из империи. Горожане плакали над убитой
мангустой, потому что она была удачей Арфарры, а многие в
пестром усмехались.
   Арфарра подобрал мангусту на руки и подошел с ней к алтарю.
Монахи запели на языке богов, из курильниц пошел дым, дым стал
тучами, а тучи - Облачной Залой. Тут многие увидели щекотунчиков
и страшных тварей там, где их не было, и золотые сады.
   Неревен увидел, как Арфарра идет переходами облачного дворца, и
дворец был, действительно, устроен совершенно так, как нарисовал
его Неревен. Стражники в парчовых куртках стали бить и колоть
всякую нечисть, а, пока Небесному Государю передавали доклад об
убитой мангусте, старец Бужва, бог в парчовой куртке, мстительно
улыбаясь, поманил учителя пальцем и ткнул вниз, в Неревена. Лицо
у Бужвы было в точности как у того монаха, что приехал с
Даттамом, проговорил с учителем, а после этого учитель стал
рассеян с Неревеном.
   Тут Неревен так ужаснулся, что колонны небесного зала присели и
рассыпались, а Арфарра выступил из дыма вновь. Вместо золотых
узоров по платью ходили языки пламени, перья накидки
превратились в голубые мечи, заплясали в воздухе, а с плеча
Арфарры спрыгнула и побежала живая мангуста.
   Перья вновь стали перьями, люди ловили их по всей зале, и даже
знатные кричали так, как девки в весеннюю Дикую ночь, а король
упал к ногам Арфарры.
   Айлиль рядом лежала без сознания, Даттам тер слезящиеся глаза и
ругался сквозь зубы, а чужеземец рядом с королем таращил глаза,
и судя по виду, тоже ругался.
   Даттам ругался потому, что увиденное в дыму бывает ложью, и даже
на этом основании заключал, что богов нет. Очень глупо: люди
лгут еще чаще, чем предсказания, но никто ж отсюда не выводит,
что людей нет?
   Арфарра поднял руки вверх и закричал, что триста лет как длятся
здесь преступления, и он, Арфарра, человек с мангустой,
приказывает покойникам убираться вон из залы, вон из дворца, вон
из города.
   Раскрыли двери, все стали гнать духов вениками, рукавами и
полами и выбегать во двор. Церемония кончалась.
   Неревен увидел: у курильницы с ушком стояли чужеземцы. Ванвейлен
скребся пальцем о курильницу, а младший то ли ругал Ванвейлена
за то, что тот подстрелил кречета, то ли доказывал ему, что тот
не так видел облачный дворец.
   Неревен заторопился к ним: это очень важно - узнать, как человек
видел облачный дворец. Это очень много говорит о человеке. А
потом будет поздно, потому что окажется, что все видели одно и
то же.
   Чья-то рука коснулась плеча Неревена, и тихий-тихий голос
произнес:
   - Передайте Арфарре, что эконом Шавия - шпион государыни.
   - Учителю известно, - шепнул Неревен в спину одного из прибывших
с Даттамом монахов.
   А когда Неревен повернулся, чужеземцы уже вышли из залы. Неревен
бросился за ними вслед.

   * * *

   Бредшо скакнул куда-то в сторону, а Клайд Ванвейлен тоже выбежал
во двор. Там стояли люди с котлами и жаровнями, готовили четыре
вида злаков и пятый - бобы, на кожаных блюдах лежало все, что
бегает, прыгает, летает и плавает, и знатные садились уже
вперемешку со слугами и даже с горожанами на циновки и к
кострам.
   В горле у Ванвейлена першило, глаза вздулись. То ли наркотик,
пущенный из курильниц Арфаррой - а Ванвейлен не сомневался, что
речь шла о каком-то галлюциногене, - действовал на него
по-другому, чем на тутошнее население, то ли он не разделял
местных воззрений на устройство мироздания, - а только никаких
небесных садов он не видел.
   - Эй!
   Ванвейлен оглянулся. Перед ним стоял Марбод. Красивого парня
было трудно узнать: глаза Марбода страшно вытаращились и
налились красным. Он шатался.
   - Ты зачем, утиное отродье, суешься в божьи распри?
   Ванвейлен с трудом выпрямился:
   - Во-первых, - уточнил он, - я родился не от утки и даже не от
кречета, как ваш прадедушка. А во-вторых, я не люблю, когда
кто-то пытается превратить страну во что-то приличное, а
профессиональные бандиты ищут волшебных мечей и...
   Марбод молча и быстро бросился на Ванвейлена с мечом. Ванвейлен
отступил и потащил свой собственный меч, от волнения ухватившись
за рубчатый его эфес, как баба - за хвостик морковки, которую
тащат из грядки. Сверкающая полоса описала круг над головой
Ванвейлена. Ванвейлен прыгул в сторону. Марбод промахнулся,
сделал еще шажок, и залетел мечом в каменное перильце,
украшенное резьбой из морских волн с завитками и рыбками.
Перильце взвизгнуло, каменные осколки так и брызнули во все
стороны. Марбод пошатнулся, нехорошо крякнул и сверзился вниз по
лестнице. Вокруг набежали дружинники и горожане, - Марбод стоял
на коленях под лестницей и блевал. Тут только Ванвейлен
сообразил, что, как ни плохо ему после галлюциногена, - Марбоду,
видно, еще хуже. Ванвейлен стоял, растерянно сжимая меч, который
зацепился гардой за пояс и так и не вылез наружу. Кто-то схватил
Ванвейлена за плечо, - это был начальник тайной стражи, Хаммар
Кобчик:
   - Ну, чего вы стоите? - сказал Кобчик, - Мало вам будет славы,
если вы убъете человека в таком состоянии.
   Ванвейлен изумился и поскорей отошел.

   * * *

   Даттам выскочил из залы, совершенно взбешенный. Он ни минуты не
сомневался, что вся проделка с кречетом принадлежала Арфарре от
начала и до конца. Чиновника империи можно было поздравить:
какое чутье к культуре! Год назад господин Арфарра, желая
убедить собеседника, представил бы оному доклад о семидесяти
трех аргументах; сейчас Арфарра-советник доклада не представлял,
а представил, как он может оживить убитую мангусту, что, по
мнению местного населения, с неизбежностью свидетельствует о
правильности его политических взгядов. А какие слухи распускают
о нем его шпионы, особенно этот, Неревен, и, мало того, верят в
них сами! Не бойся человека, у которого много шпионов, бойся
человека, шпионы которого верят в то, что говорят!
   Самое же паскудное заключалось в том, что наркотик, сгоревший в
курильницах, был редкий и дорогой, гриб, из которого его делали,
рос в только в провинции Чахар, а сам наркотик получил
сравнительно недавно один из молодых алхимиков храма, и Даттам
полагал, что никто об этой штуке не знает. Сам Даттам
воспользовался веществом раза три, для кое-каких
высокопоставленных чиновников, верящих в подобные фокусы, -
одному показал умершую наложницу, а другой хотел, видите ли,
проконсультироваться у чиновников подземного царства, стоит ли
ему вносить потребные Даттаму измненения в годовой бюджет
столицы. Вышло, разумеется, что стоит.
   И подумать только, что молодой химик как-то переслал свое зелье
Арфарре, и что проклятый реформатор выманил у Даттама отказ от
монополии ни за что ни про что!
   Даттам закашлялся. Он чувствовал себя довольно плохо и был
неприятно возбужден, - кажется, после этой дряни хорошо выпить
горячего молока, или иметь женщину...
   - Господин Даттам!
   Даттам оглянулся.
   Позади него стоял один из самых ненавистных ему людей, - дядя
короля, граф Най Енот, один из чистокровных представителей
местной фауны, убежденный вполне, что простолюдин родится едой
знатного, а торговля суть занятие постыдное, в отличие от
грабежа. Даттама граф никогда не жаловал, - особенно с тех пор,
как Даттам позарился на принадлежащие графу заброшенные
серебряные рудники близ Винды. Вместо рудников Даттам получил
обратно своего посланца - с обрубленными ушами и словами о том,
что-де Еноты не собираются продавать рудники, хотя бы и не
используемые, всякому мужичью из империи.
   - Это что же такое делается, - спросил Най, - вы видели,
господин Даттам, как ваш друг шлялся по небесам? Так мало того,
что он ездил по небесам, он ездил точно на той кобыле, которая у
меня сдохла третьего дни! Я за нее двух рабов отдал...
   - Да какая вам разница, на чем он ездил по небесам, - закричал
Даттам, - мало ли какая дрянь ездит по небесам, каждый
деревенский шаман там шастает. Если бы всех, кого пускают на
небеса, пускали в приличные дома, так в приличных домах жили бы
одни деревенские шаманы!
   Най удивился. Аналогия с деревенским шаманом видимо не приходила
ему в голову.
   - Гм, - проговорил Най, - однако мой домашний шаман не решится
под такое дело сгубить мою лучшую кобылу...
   Даттам сухо сказал:
   - Вы дождетесь того, что он не только вашу кобылу сгубит, вы
дождетесь того, что у него все королевство сдохнет, как ваша
кобыла, чтобы Арфарре было удобней ездить по небесам.
   Най безмерно удивился:
   - Значит, вы с ним не заодно? - спросил он.
   Даттам молчал, выжидающе глядя на Ная.
   - Я, - сказал Най, - все думаю о тех серебряных рудниках, -
пожалуй, их стоит сдать вам в аренду.
   Даттам молчал.
   - Пожалуй, их стоит подарить вам, - сказал Най.
   Даттам усмехнулся и промолвил:
   - Если с Арфаррой что-нибудь случится, граф, на небе или на
земле, мои люди не станут в это вмешиваться.

   * * *

   Через полчаса Неревен прибежал к Арфарре:
   - Даттам и граф Най беседовали между собой! - выпалил он.
   - О чем?
   - Я не знаю, - потупился мальчик, - я заметил их из двора, они
стояли у синего окна, но слишком далеко, чтобы можно было
прочитать по губам.
   Арфарра погладил мальчика по голове.
   - А что эти двое, Ванвейлен и Бредшо, - дружны между собой или
лаются?
   - Лаются, - сказал Неревен, - а почему вы спрашиваете, учитель?
   - Если двое человек, которые тебе понадобились, дружны между
собой, следует арестовать их и заставить одного служить тебе,
пугая гибелью другого. А