етного луча в храме Виноградного Лу своими
глазами не видел, и, кроме того, в отличие от маленького
послушника Неревена, отлично знал, что нерассеивающийся пучок
света сделать невозможно, потому что даже если он будет
монохроматический, - как добиться одной фазы?

   * * *

   Сайлас Бредшо мирно читал "Сиреневую повесть", один в большом
доме, когда к нему явился человек от сыщика Доня.
   - Друг ваш, - сказал он, - лежит в королевском замке, в покоях
Даттама. Жив, не ранен, но немножко нездоров. Собирайтесь!
   И вытряхнул из мешка крестьянский балахон. Сам он был в таком
же.
   - Я скоро, - сказал Бредшо, имея в виду спуститься в подвал,
проверить замки, связаться с товарищами.
   - Не скоро, а сейчас, - наставительно сказал сыщик и распахнул
окно.
   - Эка, - сказал он, - кричат! И петухов теперь не нужно!
   Бредшо с сыщиком выскочили во двор, а толпа была уже у ворот.
Сыщик пихнул Бредшо в дворовую кухню и сам вскочил за ним. Через
минуту в кухню ворвалась толпа.
   - Экая, - сказал сыщик, - у хозяев отличная буза! А ну, ребята,
выкатываем бочку.
   Бочку вынесли и не столько распили, сколько пролили. Люди уже
облепили дом, как муравьи - гнилую смокву.
   - Куда! - Тихо сказал сыщик, заметив, что Бредшо норовит утечь
за ворота. Не ходи поперек толпы, ходи с толпой!
   Через два часа, когда у дома уже занялась крыша, и можно было
расходиться, Сайлас Бредшо застенчиво осведомился у окружающих:
   - А чего мы его собственно, жжем, братцы?
   Знали не все, и один человек, от которого пахло морем и
водорослями, разъяснил:
   - Три часа назад королевский советник Ванвейлен и начальник
тайной стражи Хаммар Кобчик заманили Белого Кречета в подземный
храм и там, безрукого, убили. Бог, однако, на них разгневался:
Хаммара Кобчика рассек на две половинки, а советника, говорят,
поразил безумием.
   Кто-то заметил:
   - В этом деле, видать, и Арфарра-советник не без греха.
   На него цыкнули:
   - Не говори, чего не знаешь! - Кречета оттого и убили, что он
был с Арфаррой-советником за народ.
   У курятника всем желающим раздавали битую птицу.
   - А живого куренка можно? - потупясь, осведомился сыщик.
   Получил живого куренка, сунул его под мышку и сказал:
   - Эх! Жалко, что не свинья! А ну, пошли отсюда!

   * * *

   Когда Даттам со своими людьми и со спутниками нашел мертвецов,
Киссур Ятун понял, что Даттам был прав, и что Ванвейлен заманил
брата в ловушку и хотел убить Ванвейлена.
   Даттам, однако, узнал симптомы отравления эфиром, и сказал:
   - Погодите. Этот человек в таком состоянии, что вряд ли он мог
за последние сутки кого-то убить... и во всем этом деле слишком
много неясностей. Как Марбод и Эльсил попали сюда, в подземный
храм? Мы - по пути, а они как?
   Даттам велел нести Ванвейлена в королевский замок, в свои покои:
он опять перебрался в место, с его точки зрения, наиболее
безопасное и наиболее близкое к центру событий. Спешно послал за
Сайласом Бредшо.
   Положение еще больше запуталось, когда в храме Виноградного Лу
нашли Неревена...
   Даттам ходил из угла в угол около постели Ванвейлена. Над
постелью висел огромный ковер из голубых и розовых полос.
   Ванвейлен спал. Что-то он скажет?
   Даттам подошел к окну и отогнул занавеску.
   В замковый двор въезжал советник Арфарра. Перед конем стелили
дорожку из цветных квадратов, пели мальчики, люди были
расставлены в надлежащем порядке, как фигурки для "ста полей".
На Арфарре был длинный бирюзовый плащ, затканный золотыми
шестиугольниками и пчелами меж веток и листьев. Из-под плаща
едва выглядывал зеленый монашеский паллий. На поясе у Арфарры
висела круглая яшмовая печать. Такие плащи полагалось носить
отправленным в провинцию чрезвычайным посланцам государя
Великого Света.
   Даттам обернулся от окна и увидел, что глаза Ванвейлена открыты,
хотя и безумны.
   Даттам поговорил с Ванвейленом полчаса, велел своим людям не
пускать в покои даже муху, не только Арфарру, и спустился вниз.
   Церемония встречи только что закончилась. Даттам вдруг со
злорадством сообразил, что никто не осмелился нарушать
заведенного чина и сообщать дурные вести: и жертву боги не
примут, и советник Арфарра обидится за традицию.
   Даттам подождал, пока советник распутает последний из
церемониальных узлов, увлек его в сторону и сказал:
   - Если вам еще не сообщили: в храме Виноградного Лу лежит
Неревен, и в спине у него - кинжал Белого Эльсила. Если хотите,
можете вытащить. Далее: Неревен перед смертью рассказал
Кукушонку все о вас, об экзархе, о засаде в Золотой Горе, и даже
о том, что вы его тоже велели убить. Далее: советник Ванвейлен
жив, а Хаммар Кобчик подох, и хотя Ванвейлен изрядно надышался
эфира - Кукушонок его спас, потому что Кукушонку очень
понравился рассказ Неревена о последнем разговоре между вами и
Ванвейленом.
   Даттам развел руками и сказал:
   - Это, собственно, все.
   И это действительно было все, что Ванвейлен рассказал Даттаму.
   - Из этого следует, - прдолжал Даттам, что вы через два дня
вернетесь в империю, а вот дамба ваша останется на месте.
   И поскакал со двора.
   Даттам ехал Мертвым городом. Но Мертвый город был теперь ложным
именем - весь застроен домиками и усадьбами, а в промежутках -
палатки, землянки, котлы.
   Даттам ехал и думал, что хорошая повивальная бабка может принять
роды и у мертвеца. Шодом Опоссум, Киссур Ятун - тоже вполне
нормальные люди.
   В замке стоял стон и крик, и еще точили оружие. Киссур Ятун
встретил Даттама с плачем, провел его к столам, составленным
посреди двора. Мертвый Марбод Белый Кречет был по-прежнему
дьявольски красив. Эльда-горожанка, овдовевшая второй раз за два
месяца, сидела у окна в той же нарядной юбке, и никто не
осмеливался велеть ей переодеться.
   - Она думает, что он еще оживет, - шепнул Киссур Ятун.
   - Я тоже так думаю, - сказал Даттам.
   - Вы были правы, - сказал Киссур Ятун, - удержав меня от того,
чтобы убить Ванвейлена. Обвинитель Ойвен предложил прекрасную
идею: судить убийц публично, его и Арфарру. Против империи надо
бороться ее собственным оружием!
   Даттам внимательно оглядел Киссур Ятуна и сухо сказал:
   - Друг мой! Вас кто-то обманул. В империи не бывает публичных
судов, - только публичные казни.
   - Ну все равно! Клайд Ванвейлен еще не очнулся?
   Даттам, однако, не расслышал последнего вопроса и спросил:
   - А где обвинитель Ойвен?
   Обвинитель Ойвен говорил в серединной зале, и Даттам долго и
внимательно слушал его из-за колонны.
   Киссур Ятун стоял рядом и глядел, нет ли каких упущений в
убранстве: челядь крепила красные траурные ленты к рукоятям
мечей, развешанных по стенам, раскрывали окна, чтоб духи ходили
свободно.
   - А что это, - спросил Даттам минут через двадцать -
"делопроизводитель"?
   Киссур Ятун молчал озадаченно, потом сказал:
   - Ну, - писец, секретарь... Как это вы не знаете? Брат мой был
прав, надо поделиться властью с горожанами, пусть действительно,
помогают.
   Даттам послушал и спросил опять:
   - А что, говорят, ходили к Золотому Государю и тот напророчил
городу гибель, если будет рыпаться. Обвинитель Ойвен не боится
гнева богов?
   Киссур Ятун обиделся даже:
   - Если, - сказал он, - бог и разгневается, то из-за лиц более
достойных, чем судейский крючок.
   Даттам страшно осклабился в полутьме и сказал:
   - Да. Я всегда думал: если за что кара божья и падет на эти
места, - так это за вашу бесовскую гордость. И это будет ужасно
смешно, если боги покарают вас за обвинителя Ойвена.
   Даттам попрощался с мертвецом и уехал, пообещав известить
немедленно, если проснется Ванвейлен.
   Уже вечерело. По всему Мертвому городу зажигались костры, пели,
варили ужин. Особенно много костров было в удобном старом русле.
Даттам ехал, не торопясь и спокойно дыша.
   - Вы что-то выяснили? - спросил его монах-спутник, отец Адрамет.

   - Да, - рассмеялся Даттам, - я выяснил, что мне больше всего не
нравится в замысле Кукушонка.

   * * *

   Вечером во дворец явилась делегация граждан Ламассы. Возглавлял
делегацию обвинитель Ойвен.
   Обвинитель Ойвен был, в целом, счастлив. Он был верным учеником
Арфарры и всегда знал, что интересы богатых и бедных в городе
противоположны. Теперь он, однако, обнаружил, что они могут быть
объединены в благородном деле защиты независимости, и, что еще
важнее, объединить эти интересы должен он, Ойвен.
   Он не мог простить ни советнику Арфарре, ни советнику Ванвейлену
двух вещей: того, что это Ванвейлен, а не Ойвен выступал от
городского сословия; и того, что советник Арфарра запретил ему
иметь собственную охрану. Что приказ исходил от Арфарры, а не от
Ванвейлена, - в этом гражданин обвинитель ни мгновения не
сомневался.
   Теперь у Ойвена была собственная охрана. Он думал о том, что,
если бы Даттам вздумал бить его по щекам сейчас - нашлось бы
кому заступиться.
   Услышав о случившемся в Золотой Горе, Ойвен позвал к себе сыщика
Доня и сказал тому, что, если хоть одна балка в городском доме
советника через три часа будет цела - пусть Донь пеняет на себя.
Услышал о разграблении дома и окончательно уверился, что
Ванвейлен заманил Марбода Кукушонка в ловушку, потому что мнение
народное не может ошибаться. Его, однако, чрезвычайно раздражала
косность, с которой народ пытался отрицать участие Арфарры в
этом деле.
   Итак, обвинитель Ойвен стоял перед Арфаррой-советником.
   Он заявил, что Марбод Кукушонок убит, но дело его живо. Что
граждане Ламассы и свободные люди страны требуют суда над
убийцами Белого Кречета. Что выборный совет при короле-вассале
еще более необходим, чтобы сохранить древнюю автономию городов,
и что до того, как соберется выборный совет, власть должна
принадлежать комиссии по его избранию, составленной из рыцарей и
граждан Ламассы, с ним, Ойвеном, в качестве делопроизводителя.
   Идея комиссии была личной идеей Ойвена, и он особенно гордился
словом "делопроизводитель", потому что и в замке Кречетов, и в
городской ратуше не нашлось охотников на должность с таким
названием.
   Советник Арфарра слушал молча. На нем был тяжелый, бирюзовый с
золотыми пчелами, плащ государева посланца. В руке он держал
золотой гранат. Курильницы из золоченной бронзы за его спиной
имели форму крыльев. Над его головой вставал огромный купол,
расписанный с точным соблюдением традиции, Небесным Городом,
Садом, Океаном и Свитком, и советнику Арфарре не нравилась эта
роспись за ее противоречивость. Потому что, хотя в боге могут
быть соединены самые противоречивые вещи, наши высказывания о
боге не должны содержать противоречий.
   Обвинитель Ойвен и прочие делегаты стояли в строгих черных
кафтанах и плащах с капюшонами. Капюшоны были, из уважения к
хозяевам, откинуты, и лица цеховиков были взволнованные и
красные. Арфарра усмехнулся и спросил:
   - Я слышал, что граждане Ламассы посылали сегодня в храм
Золотого Государя и узнали, что трещина в его статуе,
расколовшая мир и прошедшая через сердце каменного идола,
срослась, но что она раскроется вновь, дабы поглотить всех, кто
осмелится противиться небесной воле.
   Обвинитель Ойвен возразил, что ставит свободу выше гнева богов,
и готов ему подвергнуться ради общего блага.
   Тогда Арфарра-советник попросил позволения говорить с ним
наедине. Ойвен отказался наотрез.
   Тогда представитель империи Арфарра приказал удалиться всем,
кроме городских делегатов, и в приемном зале, кроме него и
обвинителя, остались только бургомистр, городской судья и шесть
цеховых мастеров.
   Арфарра сказал:
   - Я знаю, обвинитель, вы ненавидите меня, а вы, остальные,
боитесь моего влияния в городе. Ваша комиссия нужна вам лишь для
того, чтобы избавиться от меня. Я предлагаю большее: вы можете
отдать меня под суд за убийство Марбода Белого Кречета, но - от
имени экзарха Варнарайна.
   Бургомистр и другие, люди благоразумные, посовещались и
согласились.
   Обвинитель Ойвен стукнул по столу кулаком и вскричал:
   - Народу нужна свобода, а не суд над предателями народа!
   Обвинитель Ойвен обладал драгоценным качеством народного вождя:
он не только увлекал людей, но и сам увлекался, и при этом
действовал совершенно бескорыстно, если под бескорыстием
разуметь забвение своих первоначальных интересов.
   Тогда Арфарра, в шитом плаще государева посланца, упал в ноги
обвинителю Ойвену и закричал:
   - Смилуйтесь над городом! Верьте пророчествам! Вы обрекаете его
на гибель!
   Обвинитель Ойвен запрокинул голову и расхохотался.
   Арфарра встал, взял из рук обвинителя городское прошение,
разорвал его и бросил клочки на пол.
   - Я буду молиться, - сказал он, - чтоб Золотой Государь пощадил
город. Молитесь и вы, чтобы утром мы все узнали, что выше -
городская свобода или гнев Золотого Государя.

   * * *

   Делегация вернулась в город, а советник Арфарра заперся в своих
покоях. Впрочем, не один, а распоряжаясь. Подошел час третьего
прилива, над городом взошла вторая луна, - советник велел
оседлать коня и уехал один.
   Через час часовой из надвратной башни в замке Кречетов пришел к
Киссуру Ятуну и сказал:
   - Господин, к замку едет человек в бирюзовом плаще с золотыми
пчелами, и он совсем один.
   Киссур Ятун побледнел и сказал:
   - Непростому испытанию подвергает нашу честь Арфарра-советник, и
он за это потом заплатит.
   Когда советник Арфарра въехал в раскрытые ворота замка, все там
было, как три часа назад, только женщина уже переоделась.
Погребальные столы во дворе заложили вязанками и засыпали всяким
добром. Женщины несли свои украшения, мужчины - лучшие одежды, и
многие отдавали последнее. Все говорили, что не помнят такого
хорошего костра.
   Арфарра-советник спешился, и по знаку Киссура Ятуна у него взяли
коня, хорошего коня, игреневого, с широкими копытами, короткой
спиной и длинным хвостом.
   Арфарра-советник подошел к мертвому и стал на него глядеть. Тот
был все так же хорош собой, а руки в боевых кожаных рукавицах
держали на груди старый хороший меч Остролист, с рукоятью,
увитой жемчугом, и желобком для стока крови вдоль клинка.
   Киссур Ятун и Шодом Опоссум стояли по правую и левую руку от
Арфарры, взявшись за рукояти мечей, и было ясно, что они не
пощадят того, кто осмелится тронуть гостя.
   Арфарра-советник стоял четверть часа, и когда он понял, что
никто в замке не решится напасть на гостя, даже горожане, он
склонил голову и повернулся, чтобы идти.
   Тут, однако, один из юношей дома довольно громко сказал, что,
верно, гость так торопился попрощаться с мертвецом, что и
погребальный дар забыл.
   Арфарра-советник усмехнулся, поискал глазами, - однако, у него и
в самом деле ничего при себе не было. Тогда он снял с себя
бирюзовый плащ государева посланца, затканный золотыми
шестиугольниками и пчелами меж веток и листьев, и пояс из
черепаховых пластинок с яшмовой личной печатью, присланной
экзархом Варнарайна, и бросил плащ и пояс на вязанку к ногам
Марбода. А сам остался в простом зеленом паллии.
   Потом он повернулся и ушел, и никто его не задерживал.
   Арфарра-советник вернулся во дворец и заперся в розовом
кабинете. Там он сел за столик для "ста полей", и расставил
фигурки так, как в последней партии, что он играл и не доиграл с
Клайдом Ванвейленом. Он стал прикидывать, чем могла кончиться
партия. Но, по правде говоря, было видно, что советник выигрывал
и так и так. Клайд Ванвейлен был очень хорошим игроком и отлично
знал нынешние правила игры. Однако историю игры он не знал, и,
сколько Арфарра-советник ему ни растолковывал, тайных
соответствий не чувствовал.
   Тут скрипнуло потайное зеркало, и в кабинет вошел Даттам.
   - Что с вами? - спросил Даттам.
   - Так, - ответил Арфарра,- задумался над ходом.
   - Поглядите на себя в зеркало, - сказал Даттам.
   Арфарра подумал, что, наверное, опять кровь на лбу, подошел к
зеркалу и увидел, что волосы у него поседели.
   - Это я, наверное, в замке Кречетов перепугался, - сказал
Арфарра. - Однако, я хочу поглядеть на город. Посветите мне.
   - Я вам не прислужник - носить светильники.
   Тогда советник Арфарра сам взял большую посеребренную лампу,
увитую виноградными кистями и листьями, раздвинул дверь и пошел
по наружной галерее. Даттам вышел с ним. В лампе, надо сказать,
нужды не было: ночь была светлая, в Мертвом городе повсюду
горели огни, и во дворе замка Белых Кречетов пламя костра
вздымалось выше стен.
   Арфарра-советник поднял лампу и этак помахал ей, вверх-вниз.
Потом Арфарра вернулся в кабинет, а Даттам остался в галерее.

   * * *

   Этой ночью стало ясно, что милость неба и вправду на стороне
империи: потому что не успел как следует разгореться
погребальный костер Марбода Белого Кречета, как далеко-далеко
сделался вихрь и гром, налетели голубые мечи, закружились
оранжевые цепы, накинулись на дамбу в верховьях и стали ее
трепать и мять.
   Весь собранный паводок хлынул в старое русло, подметая людей,
палатки и недавние постройки. Этого, однако, было мало.
Наводнения в Ламассе раньше случались часто, и сам город был
всегда от них в безопасности. Тут, однако, божья рука расчислила
поток так, что волна прошла через залив, ударилась об один
берег, о другой, поднялась к западной городской стене и смыла
берег вместе со стеной и примыкавшей к ней городской ратушей.
   Этой ночью от воды погибло много всякого добра, хотя некоторые
из вассалов Белых Кречетов хвастались, что от погребального огня
Марбода Белого Кречета добра погибло еще больше.
   Наутро в городе был мятеж: народ почему-то решил, что во всем
виноват обвинитель Ойвен, его выпихнули на мостовую, а остатки
вечером снесли с повинной к королевскому замку.
   Что же до Арфарры-советника, то всему на свете, даже народному
доверию, приходит конец. И хотя все соглашались, что
Арфарра-советник достойный человек, все же, как ни крути, это он
построил дамбу, которую разрушил Золотой Государь. Большинству
казалось, что, если бы советник не был одержим ложной жалостью и
положил в основание дамбы строительную жертву, то дамба была бы
Золотому Государю не по зубам.
   Горожане и рыцари вместе явились с повинной к королевскому
замку, и король принял от них их прежние прошения и сжег, не
преступая полагающихся церемоний. Киссур Ятун и Шодом Опоссум,
однако, бежали с немногими приверженцами в Золотой Улей, на
лодках, и там впоследствии погибли очень достойно.
   А горожане, будучи людьми рассудительными, согласились, что
Золотой Государь, был, без сомнения, прав, потому что если бы
началась война и осада города, то результат был бы тот же самый,
а людей и имущества погибло бы несравненно больше.

   * * *

   Клайду Ванвейлену никто не сказал, что горожане собрались-таки
бунтовать, и он думал, что со смертью Кукушонка все кончилось.
Впрочем, он думал мало, а больше лежал в забытьи. Ночью ему
мерещилась всякая жуть.
   К полудню он проснулся, и монашек у постели сказал ему:
   - Чтой-то вы, господин советник, живой или мертвый ночью по
балкону бегали?
   Клайд Ванвейлен встал с постели, поглядел в окно на галерею и
увидел, что, оказывается, все ночное было не сном, а явью.
   Ванвейлена опять уложили в постель, а скоро к нему явились
господин Даттам и Сайлас Бредшо.
   Ванвейлен поглядел в сторону занавешенного окна, за которым
полгорода смыло наводнением, и спросил:
   - Это что: начало власти империи?
   - Нет, - ответил Даттам, - это конец власти Арфарры. Завтра я
уезжаю в империю, потому что то, что происходит в империи,
важнее того, что уже произошло здесь. И я беру Арфарру с собой,
потому что господин экзарх считает, что он здесь больше пользы
не принесет, и сейчас при короле будет другой человек.
   Что же до вас, господин Ванвейлен, - я вас также беру в империю.
Дом ваш сожжен, и корабль вчера утонул. А главное - все считают
вас убийцей Марбода Кукушонка.
   Разубедить их в этом будет весьма сложно, при таких несомненных
доказательствах, как сгоревший дом и разбитый корабль, и я не
дам в этой стране за вашу жизнь, - Даттам прищурился, -