в империи заведется такая секта:
налоги - не плати, власти - не служи, казенным богам - не
кланяйся. Какое государство ее потерпит?
   Но увы: королевство - не государство. Законы, как ручные
собачки: лают, да не кусаются. А ржаные корольки - как сорняк на
казенном поле: ай-ай, какая гадость, а полоть некому. Указ есть
- исполнителей нет.
   Разве это охранники? Это ж добровольцы, по жребию выполняют
гражданский долг. Бесплатно. А за бесплатно кошку ловят не
дальше печки. Разве ж побегут добровольцы из освещенной лодки
ловить тех, кого они не ловят в будни?
   Неревен шагал по праздничной гавани. Кругом плясали и пели. Над
освещенными лодками, как над курильницами, вились вкусные дымки.
Меловые горы с той стороны залива были как белые ширмы с
вышитыми кустиками и надписями, и далеко-далеко в глубине, прямо
напротив заброшенных складов, качался заморский корабль с
картинки. У кормы его лежала в воде луна Галь. Давным-давно
койот сказал волке, что это не луна, а кусок бобового сыра на
дне, - волк соблазнился сыром, стал пить море, чтоб достать
луну, и подох.
   Как заставить волка выпить море?
   От заморского корабля отошла большая лодка и поплыла к
освещенному берегу. Корабль опустел.
   Неревен шел мимо лодок, заглядывая на веранды.
   Воровской цех в городе был всегда, а сейчас, когда король
отпустил грехи всем новопоселенцам, разросся необычайно. Кроме
того, в городе было полно паломников к празднику Золотого
Государя. А паломники - дело страшное: сплошь убийцы и воры.
Мирской суд присуждал их к паломничеству во искупление грехов, а
они грешили по пути по-старому, добывая деньги на дорогу: все
равно за сколько грехов платить.
   У пятой лавки Неревен приостановился. Высокий белобрысый парень
с мешком за плечами прошел на веранду. Хозяин приветствовал его,
как родного.
   - Добро пожаловать, - сказал хозяин. - Моя лавка - твоя лавка,
требуй, чего угодно!
   Парень поставил мешок под ноги, достал из него кувшин и
осведомился о цене вина.
   - Для вас - бесплатно, - запел соловьем хозяин, - что - цена!
Главное - услужить человеку! Платите, сколько пожелаете.
   Хозяин налил вина, и зачем-то отвернулся. Парень мигом сунул
кувшин в мешок, и вытащил оттуда другой, такой же, который и
поставил на прилавок.
   - Сдается мне, - сказал парень, ухмыляясь, - что десять грошей -
не обидная цена.
   - Десять грошей, однако, - сказал хозяин. - Во всей Ламассе ты и
за пятьдесят такого не купишь!
   - А мне говорили, что зять твой, Розовый Мешед, такое вино за
пятнадцать грошей продает.
   - Слушай, парень, - сказал хозяин лавки, - ты кто такой? Ты чего
почтенных людей оговариваешь? Цех не велит брать дешевле, чем по
сорок пять.
   Вышла ссора, на которую парень и нарывался. "Себе в убыток
торгую!" - кричал торговец. "Воры вы все, воры!" - визжал
парень. Собирались слушатели.
   - Ты платить будешь? - спросил торговец.
   - Лей вино обратно! - распорядился парень.
   Продавец со злостью выплеснул кувшин в бочку, парень, взмахнув
мешком, выскочил из лавки.
   "Гм," - подумал Неревен и через две минуты вошел вслед за парнем
на пеструю плавучую веранду.
   Парень вертел кувшин так и этак перед пьяной компанией и
рассказывал, давясь от хохота.
   - А что в другом кувшине-то было? - спросили его.
   - Уксус, - засмеялся тот.
   Большая лодка с чужеземцами подходила к пристани.
   - А что это, - громко удивился Неревен. - Смотрите, заморские
купцы все съехали со своего корабля. И с магистратами.
   - Гражданство отмечают, - зло сказали рядом. - Вчера лаялись,
сегодня помирились. Богач с богачом всегда договорятся.
   Неревен глянул: визгливый голос принадлежал человеку, похожему
на пузырь, без ушей, без носа, и кафтан бархатный, но грязный.
   - Гражданство, - разочарованно протянул Неревен. - Да уж, теперь
им нечего бояться. Да и вору-то слабо в самый канун заповедного
дня на корабль залезть. Опять же - охрана в гавани.
   Человек-обрубок со злостью плюнул в сторону освещенной харчевни
с магистратами и торговцами.
   - Это кто же воры? - встрепенулся он. - Богач бедняка законно
грабит, а возьмет бедняк свое назад - так уши рвут.
   Человек-обрубок заплакал. Он явно был пьян. Сосед его наклонился
к Неревену и шепнул:
   - Выгнали его сегодня с работы - вот он и бесится.
   Неревен вздохнул. О богачах вообще-то человек-обрубок рассуждал
правильно. Только вот уши у него были неправильные.
   - Да, - сказал Неревен. - Говорят, весь корабль завален золотом.
Разве можно такие деньги добыть честным путем?
   - Колдовское золото, - горько сказал кто-то. - А его, если не
дарить добровольно - пеплом станет.
   Неревен сощурился.
   - То-то и удивительно, что не колдовское. Сегодня в королевском
суде их набольший на треножнике клялся, что не умеет колдовать.
   Лодка покачивалась, ночь продолжалась.
   Скрипнула дверь, на веранде показался еще один человек: желтый
кафтан, бегающие глаза. Пристроился к честной компании, поманил
пальцем "айвовый цветочек". Девушка, улыбаясь, села ему на
колени.
   - Слышь, Джад, - сказал человек-обрубок, - а заморские торговцы,
оказывается, не колдуны.
   - Пьян ты сегодня, Половинка, - сказал тот.
   Прошло столько времени, сколько надо, чтобы сварить горшок каши.
Половинка и Джад куда-то исчезли.
   Неревен выбрался на верхушку веранды и стал смотреть в шакуников
глаз. Заморские торговцы сидели в ста шагах, меж вышитых
столиков, пили вино с городскими чиновниками и смеялись. Вдали,
на волнах в серебряной сетке, качался темный корабль.
   Но как ни вглядывался Неревен - никто к кораблю не плыл.
Безумная затея сорвалась. Вторая ошибка за сегодняшнюю ночь.
Первую Неревен сделал у холма в Мертвом Городе, глядя на
стальную чечевичку. Он тогда подумал так: "Есть глаз Шакуника,
можно сделать и ухо". А потом так: "есть амулеты - ворожить,
есть и амулеты, чтобы подслушивать". Но глаз Шакуника - не
амулет, а варвары из-за моря - не ученые. Но отчего же пришла в
голову ложная аналогия?
   Неревен уже было повернулся уйти, но тут один из купцов вскочил
и стал вглядываться в темноту. И тут же с корабля что-то
вскричало, полыхнуло, - в серебряную воду с визгом катились две
тени.
   На берегу всполошились. Неревен бросился вниз, к гавани, забыв
об аналогиях и силлогизмах. Вот теперь, ища воров, лавочники
каждый куст оглядят. Десять ишевиков стоил утром Неревен. Чего
будет стоить Кукушонок, застигнутый среди ржаных корольков?
   И все же - чего испугались воры на корабле? Почему заморский
торговец заметался раньше общего переполоха?






   Глава ДЕВЯТАЯ, в которой король гадает на постороннем.

   Айлиль прибежала к брату и рассказала ему правду об Арфарре - то
есть то, что говорил Неревен.
   Глупый эконом Шавия сказал, что советник стремится к
справедливости и общему благу, а Неревен объяснил, что советник
стремится к мести... Неревен рассказал правду, потому что такое
правда? Это то, о чем можно спеть песню. Можно спеть песню о
человеке, хотевшем мести, а кто слышал песню о человеке,
хотевшем справедливости?
   "Справедливости" можно хотеть на вейском. А на аломском и
слова-то такого нет. Есть слово "справедливый". Но опять-таки
нельзя быть "справедливым" просто так. Если ты, скажем,
"справедлив" к истцу, то тем самым несправедлив к ответчику.
Арфарра составлял грамматику аломского языка, там было сказано:
у аломов прилагательные, как глаголы, бывают переходные и
непереходные, "справедливый" обязательно требует дополнения.
"Справедливый" к кому?
   Айлиль повторила слова Неревена, заплакала:
   - Сколько людей не может выбрать между верностью клятве и
верностью королю! А если б могли - мир бы остался совсем без
песен. Была бы одна роспись на стенах. Дивная, как в покоях
государыни Касии.
   Король велел позвать Арфарру: тот еще не возвращался с дамбы.
   И еще этот сон графский... Сну, впрочем, король не верил. Король
рассердился, потому вдруг молвил:
   - К вам, сестра моя, сватается экзарх Варнарайна.
   Девушка побледнела и упала в обморок. Подбежали с криком
прислужницы.
   Король сжал зубы: "Значит, правда, о ней и Кукушонке. Не будет,
однако, горевать о разорванной помолвке. А если через шесть
лет... Экзарх глупец: сколько войн начиналось оттого, что король
обижался за обращение с сестрой или дочерью в чужих краях. Ни за
что так охотно не воюют верные, как за честь госпожи".
   Варай Алом поднялся в башню к старой женщине, прижался лицом к
холодному стеклу и сказал:
   - Великий Вей, что за страна! Только во время войны они и
слушаются короля, и они наглы передо мной, а Арфарра со мной
хитрит. Пришел граф Най и рассказал мне, что видел во сне
Золотого Государя, который отдал ему печать государственного
канцлера, и старый Цеб Нахта был с ним. Цеб Нахта подтвердил
этот сон и показал печать, и сказал, что Золотой Государь назвал
Арфарру шпионом империи. Кому отдать ее, графу Наю или Арфарре?
   Ведь граф Най, клянусь божьим зобом, глупей настоящего енота, а
Арфарра рад продать меня горожанам и торговцам!
   С башни был виден весь ближний мир: горы, как кони, сбежались к
морю, вытянули морды, пили; костры на небе, костры в городе и в
замке. А это кто сел на игреневого иноходца, как козел на бочку?
А, это морской торговец...
   - Я не могу выбрать, - сказал король.
   Старая женщина удивилась:
   - Если не можешь выбрать - пусть выберет посторонний.

   * * *

   Ванвейлен еще не успел выехать со двора, когда сзади послышались
крики. Стража с факелами окружила его и привела в высокую башню
над утренней трапезной. Со стен щурились звери, похожие на
чертежи: каждый зверь был как бы разрезан пополам и дважды
изображен анфас, чтобы ни один кусок зверя не остался невидимым.

   Ему велели встать на колени - не перед королем, а перед его
старой матерью.
   - Я посторонний, - с ужасом сказал Ванвейлен, - я ничего не
знаю.
   Старая женщина кивнула:
   - Ты посторонний, поэтому тебе и решать. Через человека говорит
интерес, через постороннего - бог.
   А король оглянулся на вооруженную толпу, набившуюся в башню,
побледнел и сказал:
   - Что это, господа! Неужто я ваш пленник?
   Граф Най Третий Енот, застеснявшись, отпихнул одного из самых
нахальных дружинников и ответил:
   - Отнюдь нет. Но двое человек видело сегодня сон, чтобы вы не
верили лазутчику из империи, и они принесли вам большую печать,
и мы хотим, чтобы вопрос о печати, по обычаям предков, решил
посторонний.
   В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошел Арфарра. Он был
в длинном шелковом платье. Сверху платье было сиреневого цвета,
а по подолу шла широкая полоса, расшитая серебряными зверями меж
цветов и листьев. Он минуту назад явился со строительства дамбы
и так и не успел переодеться, и лапки серебряных зверей были
испачканы глиной. Лицо Арфарры было совершенно бесстрастно, но
на лбу выступила кровь. Как всегда, он был безоружен, если не
считать маленькой тушечницы у пояса.
   Ванвейлен оглянулся по сторонам. Господи! Небольшой зал был весь
набит вооруженными сеньорами, и за ними на стенах теснились,
подбадривая их, резные кони и страшные рожи предков. Старая
женщина, мать короля, сидела в ворохах палевого шелка и держала
в руках подносик, закрытый большим желтым платком. Вокруг
Арфарры не было ни одного человека, и Ванвейлен вдруг с
необыкновенной ясностью понял, что, если он скажет то, что хочет
от него граф Най, эта вооруженная сволочь тут же убьет Арфарру,
а если он скажет не то, что хочет от него граф Най, эта
вооруженная сволочь тут же убьет его самого, Клайда Ванвейлена,
а Клайду Ванвейлену меньше всего хотелось быть убитым. "Черт
побери, подумал Ванвейлен, - это очень хорошо быть посторонним,
- только вот что делать, если выбор предоставляется
посторонним".
   Старая женщина сдернула с подносика шелковый платок: под платком
лежала большая желтая печать, украшенная изображением человека с
головой мангусты и зеркальной надписью: "то, что касается общего
блага, должно решаться общим волеизъявлением".
   У Арфарры на лбу выступила кровь. Он узнал ту печать, которую
позавчера вложил одурманенному королю в руку. Куда-то она
пропала в ночной суматохе. Арфарра полузакрыл глаза. "Этого
человека купили, - понял он, - а печать поднял кто-то из
придворных".
   - Ты человек посторонний, - сказала Ванвейлену старая женщина, -
и мы все хотели бы от тебя услышать, кому надо отдать эту
печать: графу Наю или Арфарре-советнику.
   Король с детским любопытством глядел на Ванвейлена. Рыцари стали
приплясывать от нетерпения. Граф Най оправил реденькую бородку и
улыбнулся. Бывший чиновник империи, Арфарра, стоял совершенно
неподвижно.
   - Вряд ли, - сказал Ванвейлен, - я имею право называться
посторонним, потому что час назад граф Най встретил меня в
Нефритовом Покое, и стал наставлять меня, что я должен делать.
Он говорил мне всякие гадости по Арфарру-советника, и еще не
высохли чернила на его подписи вот под этой бумагой, за которую
он думал купить мою честь.
   И с этими словами Ванвейлен вытащил из рукава ту самую
дарственную, которую написал давеча граф Най, и протянул ее
королю.
   - И я думаю, - продолжал Ванвейлен в полной тишине, - что граф
Най делает странные вещи: он ругает короля за то, что король
предоставляет купцам право на богатство и унижает знатных, - а
сам граф Най, как следует из этой грамоты, делает в своих
владениях то же самое. Так что получается, что граф Най вовсе не
хочет заботиться о старых обычаях, а просто хочет, чтобы от
налогов, следуемых с купцов, поменьше досталось государству, и
побольше - графу Наю.
   Тут люди стали перешептываться и переглядываться, пораженные:
грамота, данная купцу, возмутила их до третьей души.
   А Ванвейлен взял подносик с печатью, подошел к королю и протянул
ему поднос.
   - Что же до того, кому отдать эту печать, - Арфарре или графу
Наю, - это, государь, должен решать не посторонний, а ты сам.
   Ванвейлен с большей охотой сказал бы не "ты сам", а "народ", но
он был человек способный, схватывал все на лету, и понимал, что
вопрос о правительстве для народа и посредством народа поднимать
в данных обстоятельствах, пожалуй, не стоит.
   - Что же, - промолвил король, - я тоже думаю, что решать такие
дела должен я сам, и я отдаю эту печать Арфарре-советнику.

   * * *

   Через полчаса Ванвейлена ввели в личный кабинет Арфарры,
затянутом красными гобеленами, с рисунками, напоминающими окна в
иной мир.
   - Куда вы спешите? - осведомился советник.
   - У нас корабль без хозяина, - ответил Ванвейлен, - я обещал
товарищам вернуться до второй ночной стражи.
   Арфарра поднял брови:
   - Вы переночуете в замке, в соседних покоях, а завтра я дам вам
охрану, и она проводит вас до корабля. Что же касается
сегодняшней ночи - ночью никакая охрана не убережет вас от
арбалетного шарика.
   Арфарра помолчал и добавил:
   - Когда вы сказали, что вопрос о том, кому отдать печать
Великого советника, должен решать не посторонний, а сам король -
королю это пришлось по душе.
   Ванвейлен чуть усмехнулся. А Арфарра поглядел на него и
продолжал:
   - Вы хорошо умеете говорить, однако только тогда, когда говорите
то, что думаете. Вы бы с большим удовольствием сказали, что
вопрос о печати должен решать не король, а народ.
   Ванвейлен хлопнул глазами и сказал:
   - Но нет...
   - Когда лжете, не прикрывайте рта рукой.
   Ванвейлен отдернул руку. А Арфарра помахал дарственной записью
графа Ная и спросил:
   - Что это за гадости рассказывал вам Най про меня?
   - Он говорил, что два дня назад вы хотели арестовать меня и моих
товарищей, но передумали, когда я застрелил эту глупую птицу.
   Арфарра помолчал и сказал:
   - Чтобы избежать дальнейших недоразумений между нами, я должен
признать, что это правда.
   Ванвейлен не ожидал другого ответа, однако вздохнул и спросил:
   - Это из-за моих похождений с Кукушонком?
   - Так мне показалось наилучшим для общего блага.

   Тут вошли монахи с подносами, и начали расставлять между
собеседниками круглые и квадратные горшочки, с янтарной рыбой и
с розоватым мясом, наструганным колечками и залитым скворчащим
соусом, с зелеными травами и с красными яблоками, и со сластями,
чея сладость пронзает душу.
   Ванвейлен вдруг почувствовал жуткий голод, и без стеснения, как
и подобает варвару, набросился на еду.
   - Вы же ничего не едите, - вдруг сказал он Арфарре.
   Королевский советник улыбнулся одними глазами:
   - Я мало ем, - сказал он, - наверное, что-то с нервами. По этому
поводу ходит слух, что королевский советник Арфарра боится, что
его отравят, и держит у себя в покоях бамбуковый посох. Когда он
хочет есть, он втыкает этот посох в землю, и нижнаяя половина
посоха превращается в мясо змей, средняя - в мясо зверей, и
верхняя - в мясо птиц, и он отрезает от посоха по кусочку и ест.

   Ванвейлен невольно рассмеялся.
   - А правда, что вы были наместником Иниссы?
   - Да.
   - И где хуже, - в Иниссе или здесь?
   - Господин Ванвейлен, - это удивительный вопрос. За такой вопрос
половина наместников империи обрубила бы вам уши.
   - Но вы принадлежите к другой половине.
   Арфарра медленно пил из хрустальной, обсыпанной золотой пылью
чашки коричневый отвар со склизкой пленкой, и золотые блестки от
чашки отражались в его глазах. Он внимательно разглядывал своего
молодого собеседника.
   - Вас назначил наместником наследник Харсома? Это правда, что вы
его школьный приятель?
   - Да.
   - А за что вас прогнали?
   - За доклад.
   - А о чем был доклад?
   - Наследник Харсома - приемный сын государя. Сын чресел государя
был сослан в монастырь восемь лет назад, за развратную жизнь и
угнетение народа. Долгое время Харсома не имел при дворе
соперников, но два года назад одна из наложниц государя
очаровала его до того, что стала государыней Касией. Когда у
государыни родился сын, она стала требовать от императора, чтобы
ее годовалый сын был поставлен на место человека, который правит
десятой частью земель империи и половиной ее денег. Молодая
женщина не имела своих денег и не знала, как ей лучше сколотить
свою партию. И вот она упросила государя построить новый дворец,
и она раздала нужным ей людям подряды на строительство дворца. И
они стали ее сторонниками, потому что от этого строительства они
имели огромную выгоду и стали, вдобавок, соучастниками в ее
преступлении.
   - А вы?
   - Я подал доклад о злоупотреблениях при строительстве. Этих
людей сослали, и государыня вновь осталась без партии. А чтобы
помириться с ней и доказать, что он к этому непричастен, Харсома
подарил ей мою голову.
   - Послушайте, советник, но ведь когда вы писали доклад, вы
думали о справедливости, а не о нуждах Харсомы?
   - Побывав наместником Иниссы и советником короля, я отучился от
слова "справедливость", господин Ванвейлен. Сухими руками пожар
не тушат.
   - А этот... первый государев сын... Из-за чего его сослали? Тоже
стараниями Харсомы?
   Глаза Арфарры сделались как у больного воробья.
   - Господин Ванвейлен, мне неприятно рассказывать о тех событиях,
так как я принимал в них участие на стороне экзарха Харсомы.
   Ванвейлен помолчал.
   - А экзарх Харсома - хороший правитель?
   - Когда Харсома пришел в провинцию, матери варили старшего сына,
чтобы накормить младшего, воды озер были заражены трупами... А
сейчас провинция доставляет пятую часть доходов империи, занимая
тридцатую часть ее территории.
   - Разве только доходы делают страну счастливой?
   - А что же?
   - А что случится в провинции с человеком, который станет ругать
экзарха?
   - Вряд ли в Варнарайне найдутся люди, которые будут ругать
экзарха. Он содержит десять тысяч шпионов, и эти шпионы
рассказывают каждый день чудеса о Харсоме, и он выходит к
простому народу и читает его жалобы. А когда какой-нибудь
чиновник предаст его или обленится, он следит за этим
чиновником, пока тот не совершит что-нибудь против народа, и
карает его только за то, что было сделано против народа.
   -