сударыни Касии, что это он передал
инспектору из столицы документы о моей якобы провокаторской роли
в восстании. Харсома ошибался. Документы были переданы по моему
приказу. Харсома думал устроиться так, чтобы каждый был злобен и
корыстен, а государство процветало. Этого никогда не выйдет! По
крайней мере, до тех пор, пока люди способны быть людьми, а
значит - поступать бескорыстно, как велят законы Иршахчана и
указы государыни Касии. Я - за то, чтобы примириться с законным
правительством.
   Рехетта умолк.
   - Я - только бедный монах, - сказал настоятель-шакуник. - Не мое
дело, - судить о законах ойкумены, мое дело судить о Небе и
Храме. Голова храма - в Варнарайне, члены его - по всей империи.
Нам жалуются отовсюду: в столичном храме Шакуника - стражники на
постое, медные рудники Шукки - окружены войсками. Зачем мясо,
если не на чем жарить, зачем товар, если негде продавать? Что мы
будем делать с храмовыми мастерскими, если рынок империи для нас
будет закрыт? Я - за то, чтобы примириться с законной
государыней.
   Арфарра был краток:
   - Господин Баршарг! В справедливом государстве не должно быть
трех родов преступников, как-то: взяточников, землевладельцев, и
торговцев. Оставив в живых богачей, вы лишили себя уважения
народа, попытавшись отделиться от империи, вы посягнули на
целостность государства!
   Араван Баршарг, скрестив руки, рассеянно глядел на стену, где
над нефритовыми кустами и бирюзовыми полями вставало золотое
солнце. От выпуклого ока Иршахчана ничего не могло укрытся. Если
приглядеться, то было видно, как, забавно растянувшись и вверх
ногами, желтые стражники проходят за спиной Баршарга в плоскую
галерею наверху и неслышно натягивают арбалеты.
   Араван перевел глаза на Даттама. Храмовый торговец сидел
совершенно белый, и глаза его были безумны.
   - Отзовите вашего сына из войска, - сказал Даттам, - и подайте
просьбу об отставке. Вы избавите провинцию от ужасов войны,
которую не выиграете.
   Баршарг поглядел ему в глаза. Он вспомнил: ночью, пока он
допрашивал чужеземца, приезжал человек в капюшоне, сказал: "От
Даттама", просил встречи. Ему отказали. Баршарг понял: "Приезжал
сам Даттам, и решил, что я не прощу ему смерти брата". Секретарь
услужливо подоткнул ближе тушечницу, Баршарг взялся за
протянутое перо и, сощурившись, глянул в золотой лик Иршахчана.
   Двери распахнулись, и в залу вбежал человек в шелковой храмовой
куртке.
   - Господа члены совета! - громко закричал он.
   Перевернутые арбалетчики растерялись и расплылись.
   Баршарг вскочил на стол, оттолкнулся и прыгнул прямо в
заколдованные цветы на витраже. Крашеное стекло со звоном
посыпалось вниз, и Баршарг вывалился на широкий, устланный
мрамором балкон. Ослепительно ударило в глаза солнце,
заплескались шитые значки и знамена верного войска Баршарга,
пальцы на мгновение пронзила острая боль от осколков стекла...
   Внизу, в колодце двора, "парчовые куртки" повскакивали с мест,
увидев своего командира. Баршарг перекинулся через узорную
решетку, полетел вниз, цепляясь за виноградные плети,
перекувырнулся и вскочил на ноги.
   - Измена, - хрипло закричал Баршарг, подхватывая брошенный ему
меч, - рубите членов совета!
   Тут, однако, рогатая стрела с желтой полосой попала в спину,
араван хотел крикнуть еще, подавился словами и упал ничком на
мраморные плиты, прямо у подножия гигантского жертвенника
государю с головой мангусты.
   ***
   - Кто вас сюда пустил?! - орал Даттам.
   Ванвейлен, кланяясь, ответил так:
   - Мои товарищи схвачены по приказанию господина Баршарга и
исчезли в его управе.
   Даттам, не слыша ничего, глядел в разбитые витражи. Вдруг он
встрепенулся:
   - В его управе? Быстро, быстро.
   И он поволок за собой из зала растерявшегося Ванвейлена. Тому
показалось, будто торговец сошел с ума.
   ***
   Есть сказка: когда злой Аш замыслил мятеж против Иршахчана в
Небесной Управе, он наделал деревянных кукол, привязал их к
нитям из солнечных лучей и намотал нити на свои пальцы. Все
чиновники управы перепугались, увидев воинов, но тут молния
испепелила Аша, золотое кольцо упало на землю, и деревянные
куклы праздно замерли.
   Араван Баршарг лежал ничком на каменных плитах, и его стражники
застыли, как деревянные куклы.
   Господин Арфарра шагнул вниз со ступеней управы.
   - Араван Баршарг, - сказал он, - отрешен от должности десять
дней назад. Указом государыни Касии я назначен на его место.
Слава законному государю!
   Молодой сотник выскочил вперед: коротким движением выбросил меч
из ножен.
   - Слава законному государю! Слава государыне Касии! - закричал
он. Желтые куртки подхватили крик: сначала неуверенно, потом
стройнее и стройнее. Солнце выскочило из-за туч, золотые нити
лучей оплели мраморную статую Иршахчана. Золотое кольцо
вернулось к законному владельцу.
   Арфарра махнул рукой молодому сотнику и взбежал вместо с ним в
главную залу. Ванвейлена в ней уже не было.
   - Где чужеземец? - закричал Арфарра.
   Секретарь наместника Рехетты вынырнул откуда-то слева:
   - Он явился, видите ли, с жалобой, что преступник Баршарг
арестовал товарищей, увидел, что произошло, и побежал в
араванову управу.
   - Слышали? - повернулся араван Арфарра к молодому сотнику.
Догнать и арестовать.
   Сотник сказал несмело:
   - Мне неизвестно, кто такие эти чужеземцы, но...
   - Зато мне известно, - перебил Арфарра.
   Секретарь Рехетты плотоядно сощурился.
   Сотник бросился из зала. Это был его миг. Первый приказ нового
аравана: завтра он будет темником, послезавтра - начальником
стражи...
   ***
   Бредшо отставил тушечницу и стал править написанное. В коридоре
послышались шаги, заверещали запоры. Бредшо откинулся, улыбаясь,
к стене. На пороге возник взъерошенный Ванвейлен. Он молча
подхватил исписанные Бредшо листки, глянул в них, сунул себе в
карман и так же молча, осклабясь, ударил Бредшо по щеке. Бредшо
вскочил.
   - Где остальное? - заорал Ванвейлен по-английски.
   - В сейфе, наверно. В кабинете аравана.
   Ванвейлен схватил его за руку и напористо поволок наверх. Двери
кабинета были распахнуты, ящики стола вывернуты наружу, в камине
полыхал огонь. Даттам сидел в кресле, уронив голову в руки, и
смотрел, как курочат сейф. Золоченая крышка наконец подалась,
Даттам бросился выгребать содержимое. На пол вылетел лазер, из
которого давеча стрелял араван. Даттам лихорадочно просматривал
бумаги.
   Ванвейлен невозмутимо нагнулся и положил лазер за пазуху. Даттам
даже не оглянулся. Он наконец нашел то, что искал, и со вздохом
облегчения сунул письмо в камин. Ванвейлен вытряхнул туда же
листки, исписанные Бредшо.
   "Так вот зачем ты побежал в араванову управу," - думал он, глядя
на разбросанные бумаги.
   И тут из глубины сейфа Даттам вытащил еще и кожаный мешок, при
взгляде на который Ванвейлен буквально окаменел: из неплотно
стянутого мешка высовывался кончик кожаного чека с красной
каймой. Ого-го! Если все чеки в мешке с красной каймой, так это
сколько же этот мешочек стоит?
   Даттам быстро запихал мешок в седельную сумку, бывшую у него в
руках.
   - А что с араваном Баршаргом? - громко спросил Бредшо.
   - Убит. Государственный преступник Баршарг убит, - ответил
Даттам и истерически засмеялся.
   В дверном проеме показался Стависски. Он щурился и потирал
занемевшие от веревок руки.
   - Да, - сказал Стависски по-английски, - а нас уверяли, что в
империи никогда ничего не происходит.
   - А что, собственно, произошло? - зло возразил Ванвейлен. -
Очередной переворот. Одна акула скушала другую. Смею вас уверить
- это не нанесло ущерба экологическому равновесию. Этот строй не
способен развиваться, он способен только гнить.
   - Быстро, быстро,- торопил Даттам.
   На дворе уже была ночь.
   В распахнутых воротах управы стоял отряд стражников с
обнаженными мечами. Молодой сотник выехал вперед и спешился.
   - В чем дело? - грозно спросил Даттам.
   Сотник переливисто свистнул. Стража вбросила мечи в ножны и
расступилась, пропуская Даттама и его спутников.
   Даттам молча скакал по ночным улицам, разукрашенным праздничными
фонарями. На площади правосудия перед главной управой он
спешился. С полукруглой галереи третьего этажа, окруженный
факелами и значками, наместник Рехетта читал народу указ
государыни.
   "...Богачи наживались, а народ нищал, - и все оттого, что у
кормила правления были поставлены неспособные и продажные
чиновники. Нынче древние законы восстановлены во всей
нерушимости, зависть и злоба исчезают из империи, земля даст
обильные урожаи, бескорыстие порождает согласие, и по всей земле
нет ни "твоего" ни "моего"."
   - А вы, Даттам, - громко сказал Ванвейлен, - нас уверяли, что в
империи давно уже не трогают богачей.
   - Это все словоблудие, - резко ответил Даттам. - Сведут счеты со
взяточниками из партии Баршарга, - и все.
   Ванвейлен внимательно поглядел на белые трясущиеся губы
миллионера и не стал ему возражать.
   ***
   Араван Арфарра сидел посреди разгромленного кабинета, задумчиво
глядя на пустую полку с духами-хранителями. Была уже полночь.
Молодой десятник, почтительно склонившись, оправдывался в том,
что не арестовал чужеземцев:
   - Секретарь господина наместника умолчал, что чужеземец явился в
управу вместе с господином Даттамом. Я отправил людей проследить
за чужеземцами. Арестовать их никогда не поздно, но арест их в
тот миг поставил бы в неудобное положение господина Даттама и
навлек бы на вас недовольство храма. Я решил, что то, что
приятно наместнику - будет неприятно вам.
   Арфарра усмехнулся. Фигуры меняются, правила - нет. Новое лицо
становится араваном, принцип вражды аравана и наместника
нерушим, как принцип наименьшего действия.
   Знающий законы природы не пытается придать телам новый вес или
превратить золото в серебро: знающий не переделывает законы, а
пользуется ими.
   Всю ночь новый араван отдавал приказы, разбирал бумаги и
беседовал с подчиненными. К народу он не вышел: только приказал
раздавать еду, да выпустить арестованных за слова в пользу
государыни Касии.
   Всю ночь окна кабинета стояли открытыми, чтобы выветрить
траурные благовония, и, несмотря на жаровню с углями, на
рассвете аравана охватил легкий озноб.
   Белый шелк был содран со стен и сожжен под окнами во дворе, -
Арфарре вовсе не хотелось, чтоб стража утаила запретную ткань от
огня и сбыла ее потом на свадебные наряды в Нижнем городе.
   Арфарра, зябко кутаясь, подошел к полке с духами-хранителями и
поглядел в глаза новому Парчовому Старцу: прежнего разбил давеча
преступник Баршарг, допрашивая чужеземца. Преступление варвара,
который разбивает старого идола, дабы оправдаться перед новым.
Преступление бессмысленное, не против каменных поделок, - против
символов и имущества государства.
   По исполнении неотложного было время подумать: что за причины
были у Баршарга для столь тщательного и быстрого ареста
чужеземцев? Арфарра еще раз перечел официальную запись.
Основания: бродяжничество, негосударственное колдовство, черные
амулеты. Доказательства: показания соляного вора. Чушь! Предлог!
Притом предлог для того, кто обычно в предлогах не нуждается.
   В верхнем кабинете, там, где стояло шакуниково зеркало, Арфарра
нашел имена чужеземцев на обороте звездной карты и там же -
донесение управляющего Миуса.
   Араван Арфарра понимал, почему его предшественник приказал
арестовать чужеземцев: хотел скомпрометировать Даттама,
притащившего с собой эту гадость в империю. Вероятно, экзарх
показал ему отчет Неревена, а Неревен, в свою очередь, наверняка
написал о чужеземцах то, что думал о них сперва сам Арфарра: ну,
и звезды Баршаргу, как всегда, поддакнули.
   А Арфарра трижды менял свое мнение. Услышав впервые о корабле со
звериной мордой, он вспомнил о кораблях, приплывших из Южных
морей десять веков назад.
   Это были даже не завоеватели - а грабители. Морские разбойники,
изгнанные большею частью с родины за преступления; народы моря
не имели ничего против самой империи - они восхищались ею, но
они разорили ее, превратив приморские области в пустыню. Они
даже не собирались в большие войска, которые можно одолеть; они
были неистребимы, как воры или партизаны. Единственное, на что
хватало их сообразительности, так это производить налеты,
тщательно планируя их, как коммерческое предприятие.
   Поэтому-то Арфарра приказал арестовать корабль со звериной
мордой без колебаний, как сажают в карантин разносчика чумы,
хотя понимал, что в королевстве этим арестом не преминут
воспользоваться все его противники.
   Потом, ближе сошедшись с Ванвейленом, Арфарра, решил, подобно
Даттаму, что люди эти - не военные дикари, а жители городка
вроде Кадума. Наивное и слепое восхищение народовластием,
простодушная уверенность в том, что там, где не господствует
толпа, человек не может быть свободным, полное отсутствие
исторических знаний и забавное, характерное для молодого городка
противопоставление народовластия и империи. Как будто они не
могут прекрасно сосуществовать, как будто Кадум или Ламасса не
служили, сохранив все почти демократические вольности, Золотому
Государю, как будто империя не оставляла таким городам все их
обычаи: обычай магистров устраивать народу празднества, и
снабжать зерном народ во время голода, и строить за свой счет
корабли; и городские народные собрания оставались, на тот
случай, если богачи захотят от обычая уклониться.
   Но когда Ванвейлен сказал: "У меня в стране, во всяком случае,
интересы богатых и бедных совпадают", - Арфарре стало страшно.
Да! Их родина не была обычным племенным полисом: один рыжий,
другой белокурый, третий сморщенный, серенький.
   Их родина не была государством: они слишком почитали частную
собственность. Но все на свете повторяется, и их страна тоже -
уже была.
   Тринадцать веков назад города прибрежных Розовых Гор были
обычными муниципиями, где народ радовался демократии, получал
бесплатный хлеб от добровольно жертвующих имущество богачей, и
отнюдь не спешил расширять круг граждан, участвующих в дележке.
   В одном из прибрежных городков, Ланухе, богачи оказались слишком
сильны, чтобы согласиться на бесплатные раздачи, - и слишком
слабы, чтобы отказать народу. Они объяснили народу, что
бесплатный хлеб можно получить не от своих собственников, а от
чужих. Так, из желания бедняков получить хлеб, и нежелания
богачей его отдавать, родились победоносные армии города.
   Город вдруг нашел выход из порочного круга, мешавшего обычной
муниципии увеличивать число граждан. Гражданство теперь давалось
не избирателям, а солдатам - и не демагогами, а военачальниками.
А те были заинтересованы в увеличении числа солдат. В войне
Город нашел безотказный социальный механизм, который позволял
увеличивать и увеличивать делимый гражданами общественный пирог.

   Город подчинил половину ойкумены и наконец сам подчинился
неизбежным общественным законам. Военные методы управления
провинциями кончились военными методами управления самим
Городом. Военачальники Города провозгласили себя императорами по
образцу Северной Веи: и двести лет боролись друг с другом
империи Города и Северной Веи, различные по происхождению и
неотличимые друг от друга, пока, обессилев, не пали жертвой
народов моря.
   Но начало господства Города было чудовищным. Труды его историков
были полны жалобами на безумства народного правления и жадность
богачей. Целые провинции отдавались на откуп частным лицам.
Миллионы рабов умирали в частных поместьях, - потому что нет
иного способа сделать частное хозяйство прибыльным.
   Богачи скупали земли, но ускользали от налогов, - бедняки
продавали земли, но продолжали значиться податнообязанными... А
первые императоры, не спеша поначалу объявить землю
государственной собственностью, сделали обвинения в
государственной измене стандартным средством пополнения казны.
Богачи и бедняки враждуют друг с другом. Чужеземцы говорят, что
у них этого нет. Но что может объединить богачей и бедняков,
кроме жажды совместных завоеваний?
   Молодой сотник прервал размышления Арфарры.
   Кланяясь, он доложил: трое чужеземцев покинули ночью усадьбу
господина Даттама и отправились в посад Небесных Кузнецов.
   - И что вам помешало их схватить?
   - Так кто ж мог подумать, что они не побоятся ночью ехать? -
развел руками сотник и искательно глянул в глаза. - А теперь что
делать? Они уже, наверное, в Посаде. А стоит ли ради них
огорчать наместника Рехетту, и нарушать законы посада, посылая
туда стражу...
   Арфарра, проведший бессонную ночь, глядел на лоснящуюся
физиономию сотника.
   "Проспал! - думал он. Проспал - или взятку получил. Решил, что
карьеру делает не тот, кто трудится, а тот, кто первым прокричит
"Слава государыне Касии"...
   Арфарра махнул рукой.
   - Идите. И запомните: никаких своих законов в Посаде нет, законы
едины для всего государства. И велите подавать паланкин, - в час
Овцы я встречаю на пристани инспектора из столицы.
   ***
   Вечером следующего дня новый араван разговаривал с командиром
поселения в Козьем-Гребне. Командир слушал его с неподдельным
почтением. Этот человек водил войска короля Варай Алома, и как
водил! Правда, в Варнарайне Арфарра стал - командиром без
войска. А войско Варнарайна осталось без командира.
   Руки алома дрожали, пока он медленно читал указ наместника
Рехетты: преступнику Баршаргу - висеть на площади правосудия,
пока не истлеет. Многие в армии извинят смерть Баршарга, - но
надругательства над трупом не извинит никто.
   - Араван Баршарг был моим другом и вашим командиром, - говорил
Арфарра. - Двенадцать лет назад мы боролись с ним плечом к плечу
против повстанцев, - а теперь вождь повстанцев, ставший
наместинком, добился его гибели.
   Алом жадно глядел на Арфарру. В наступившей темноте лица нового
аравана не было видно: но что лицо, что слова, если Арфарра был
подпоясан мечом Баршарга и одет в его старый кафтан! Есть знаки,
известные людям чести: взявший меч и платье убитого отомстит за
него и продолжит его дело.
   - Мы отправимся в Анхель и убьем Рехетту, - сказал алом и,
поколебавшись, прибавил, - если храм Шакуника и новые власти не
будут этому препятствовать.
   Арфарра покачал головой.
   - Как вы думаете, почему мой покойный друг оставил вас здесь?
Вдали от столицы, вдали от границы, вдали от больших складов - и
рядом с посадом Небесных Кузнецов?
   Командир глянул на далекие пряничные домики за озером и кивнул.
Араван Арфарра вынул из рукава бумагу.
   - Пусть последнее желание аравана Баршарга станет первым
распоряжением аравана Арфарры.
   Командир прочитал бумагу и приказал снимать лагерь.
   ***
   Ванвейлен сквозь прибор ночного видения смотрел, как снимают с
частокола боевые веера и значки.
   - Они уходят, - сказал Ванвейлен в ладанку на шее. Одевайтесь и
спускайтесь во двор. Я там буду через полчаса.
   Бредшо сидел в лодке притихший и мрачный.
   Ванвейлен внезапно схватил его за плечи и повернул к уходящему
берегу.
   - Видишь домики, - сказал он. - Вот они могут что-то сделать с
этой страной. Люди, которые не расточают нажитое, а берегут и
вновь вкладывают в дело. Люди, для которых честность - лучший
капитал, а труд - долг и призвание. Только они, а не любители
грязной власти и грязных денег, торговцы амулетами и законами.
   Бредшо молчал, покручивая на груди серебряный крестик.
   Через два часа лодка причалила к опустевшему Козьему-Гребню.
Верещали цикады, шуршали камыши, тихо и печально попискивал
аварийный передатчик. Люди продрались в середину ежевичника и
начали копать. Так было дольше, но надежней: никто не полезет в
эти колючки. Кейд стал сколачивать деревянный щит, чтоб закрыть
яму.
   Через два часа люди подняли крышку грузового люка и были на
корабле.
   Ванвейлен молча и с облегчением сгрузил с плеч переметную суму.
Содержимое ее в основном состояло из драгоценных камней, - не
меньше восьмой части разысканного на островах золота
превратилось в крупные и большею частью плохо ограненные камн