ь это в виду, если вы
все-таки решите воспользоваться услугами
Ганета-контрабандиста...

   * * *

   Плотина была выстроена на славу: уберечь город от наводнений, и,
как говорится, оросить левое и осушить правое. Даже пленные
работали на совесть; их обещали посадить на новые земли.
   Воспользовавшись суматохой, вызванной встречей Даттама и
Арфарры, - как же, мигом принялись целоваться на виду у
городских магистратов, - Ванвейлен медленно пошел вдоль
прочного, серпообразного края плотины, на котором через каждые
два метра уже были высажены аккуратные кустики.
   Да-с! Это вам не местные плотиночки на ручьях, это тысячелетнее
искусство империи, для которой постройка дамб стала инстинктом,
как для бобра... Или - не инстинктом? Или это - чертежи Арфарры?

   Что там ни говори, а в империи наука в большем почете. В империи
математический трактат приводит юношу в академию, а в
королевстве за мальчишку, умеющего читать и писать, платят
дешевле, как за увечного.
   В дальнем конце плотины стоял навес, и, обогнув его, Ванвейлен
буквально оцепенел: под навесом громоздились два огромных, литых
водолазных колокола. Рядом, облокотившись на шершавую бронзу,
пили бузу несколько рабочих. Ванвейлен вежливо справился у них о
плотине.
   - А, обязательно рухнет, - беззлобно сказал молодой чернявый
парень.
   - Почему? - удивился Ванвейлен.
   - У нас дом в деревне строят, - сказал парень, - и то кошку под
порог кладут. А здесь - разве такая громадина без строительной
жертвы проживет?
   Сосед его расхохотался злобно и визгливо.
   - А то мало тут народу погибло, - сказал он.
   Ванвейлен поглядел на говорившего. Голова у него была как
стесанный пень: ни ушей, ни носа. Вряд ли, однако, то был
строительный инцидент.
   - Вот именно, - сказал парень. - По недосмотру столько людей
ушло, а чтобы по обычаю одного человека потратить - этого
королевский советник не допустил. Разве это называется
милосердием?
   Ванвейлен наклонился к человеку-обрубку. Шитый его кафтан на
мгновение соприкоснулся с грязными джутовыми лохмотьями.
Ванвейлен поспешно отдернул руку.
   - Эти колокола строили по чертежам Арфарры? - спросил Ванвейлен.

   В глазах человека-обрубка внезапно вспыхнула страшная и
нестерпимая обида.
   - Да, - сказал он.
   Тяжелая монета из руки Ванвейлена незаметно скользнула на землю,
и человек-обрубок тут же поставил на нее ногу.
   - Я хотел бы осмотреть колокола или их чертежи, - проговорил
Ванвейлен.
   Человек-обрубок изумленно вскинул брови: варвар, дикарь, и хочет
смотеть не вещь, а ее чертеж?
   - У меня есть друзья, - тихо ответил обрубок, - которые принесут
вам чертежи колоколов, и самой дамбы, и очень интересных вещей,
которые Арфарра держит в глубокой тайне. Однако это будет стоить
не одну монету.
   - Господин Ванвейлен! Да что же вы отстали?
   Ванвейлен обернулся. Отец Шавия, - а именно ему принадлежал
укоризненный возглас, - уже подхватил любопытствующего варвара
под ручку, повлек прочь от водолазных колоколов.
   Храм показывает варварам чудеса, а водолазные колокола
показывать нечего, пройдемте, господа варвары, там для вас
зажарили гуся с изюмом...
   - Господин Ванвейлен, я слыхал, что вы скупаете за свое золото
драгоценные камни.
   - Слухи преувеличены. Я просто люблю камни, к тому же они имеют
волшебную силу...
   - И занимают так мало места, что их легче ввести в империю
контрабандой...
   Ах, чтоб тебя!
   - Я могу продать вам двенадцать отборных изумрудов, самый
маленький из которых величиной с хороший боб, - мурлыкал дальше
отец Шавия, - и ручаюсь вам, что это абсолютно чистые камни, ни
у кого не украдены...
   Вот так. Преданность храму - преданностью храму, но бизнес есть
бизнес. Откуда у отца Шавии камни - трудно сказать, но ни как
подданному империи, ни как монаху храма ему эти камни иметь не
полагается...
   - Пойдемте, нам пора возвращаться во дворец, - по дороге и
поговорим. Возможно, не один Даттам сможет провезти ваш товар в
империю...
   Гусь с изюмом был действительно превосходен.

   Вечерело. Город и залив светились вдали фонарями: праздничное
время подобралось к городу, с утренним приливом начинались
заповедные дни ярмарки. Выпито было уже довольно много, пахло
тиной и свежей известкой, над людьми завились комары. Бургомистр
раздавил одного:
   - Экая малая тварь, а какая поганая! И создана, дабы всемогущие
ощущали свое бессилие!
   - А при Золотом Государе комаров не было, - сказал один из
молоденьких послушников-варваров, - при Золотом Государе птицы
несли яйца сообразно его приказу, и овцы кормили молоком львят.
   Голова послушника лежала на коленях Даттама, ворот рубашки его
был расстегнут, и пальцы Даттама, просунувшись под рубашку,
гладили мальчишку. Даттам был видимо пьян.
   Слегка скандализированные бюргеры старались не глядеть на эту
парочку, Арфарра же толковал о чем-то с отцом Шавией, всем своим
видом давая понять, что не хочет замечать прилюдного
рукоблудства.
   Ванвейлен еще ближе подсел к Арфарре. Ему хотелось поговорить с
советником.
   - Вот построим плотину, и комаров опять не станет, - заявил один
из горожан.
   Плечи Арфарры раздраженно вздрогнули.
   - Да, прекрасная плотина, - проговорил, улыбаясь, пьяный Даттам,
- будет, однако, великое несчастье, если она рухнет, а, господин
Арфарра?
   Арфарра обернулся и сухо возразил:
   - Если небеса рухнут на землю, несчастье будет еще больше.
   Даттам пьяно расхохотался. Рука его продолжала лезть под рубашку
захмелевшего послушника.
   - Прекратите! - вдруг вскрикнул Арфарра, - вы монах и подданный
империи!
   Даттам хихикнул.
   - Фарри, - ну почему тебе можно с Неревеном, а мне нельзя?
   Арфарра побледнел, потом почему-то схватился рукой за сердце.
   - Какая же ты сволочь, - скорее прочитал по губам, чем услышал
Ванвейлен.
   Ванвейлену пора было ехать, - если он хотел поспеть на ужин к
королевской сестре.
   Поговорить с Арфаррой? О чем, - предостерегать его против
Даттама? К черту, - он же, Ванвейлен, посторонний!





   Глава ВОСЬМАЯ, в которой Марбод Кукушонок размышляет о красоте,
от которой падают царства, а проповедник ржаных корольков
расправляется с ложным богом.

   Вечером Неревен явился в женские покои. Там было полно
разноцветных гостей, а самой Айлиль не было. Неревен сел в
уголок на резной ларь. Ну и страна! Даже мебель не затем, чтобы
человеку сидеть, а затем, чтобы что-то внутрь положить. В животе
сидел морской еж, в голове - еж поменьше. Неревена в детстве
мать охаживала вальком, но никто его так умело, как Кукушонок,
не бил.
   Заморский торговец Ванвейлен явился одним из первых, - приехал с
дамбы, и спросил, словно у государя, как Неревен себя чувствует.
Неревен насторожился: чего ему надо?
   Чужеземец сообразил, что у комаров о здоровье не спрашивают,
отошел и стал рассматривать стенную роспись - книгу для
неграмотных.
   - Это о чем? - спросил он.
   - Это об одном небесном суде, - сказал Неревен, - а судятся
трое: Михаран, сын Золотого Государя Ишевика, второй его сын
Аттах и их сводный брат Бардид. Вот эти клейма на желтом фоне, -
показал Неревен, - то, что произошло воистину. Вот оба брата в
мире и согласии, и страна цветет золотыми яблоками. Вот наушник
Бардид воспылал страстью к жене брата и клевещет на него перед
государем. Вот государь, поверив клевете, обезглавил своего
брата Аттаха. Вот он узнает все обстоятельства дела, велит
наушника казнить, а жену покойного берет за себя. Вот он
постится и молится, чтобы брат воскрес. Вот боги, услышав его
молитвы, воскрешают Аттаха. Вот Аттах, воскресший, идет войной
на брата и убивает его.
   - Дело было такое запутанное, - продолжал Неревен, - что
Парчовый Старец Бужва разбирал его двести лет. Видите, на
красном фоне - это лжесвидетели. Вот один утверждает, будто
Аттах и в самом деле злоумышлял против брата. Вот другой
утверждает, будто государь Михаран сам польстился на чужую жену.
А вот этот говорит, будто воскресший Аттах - на деле простой
пастух. А вот это - взяткодатели и ходатаи.
   - Гм, - сказал чужеземец. - Да, большой реализм. И что же
постановил небесный суд?
   - Негодяю и клеветнику Даваку - воплотиться в последнего
государя предыдущей династии, выпить кровь и жир страны и
умереть нехорошей смертью от рук того, кого он убил в предыдущей
жизни. А двум братьям Михарану и Аттаху - стать братьями Ятуном
и Амаром, и завоевать империю. Но так как Ятун был слабым
государем, внимал наушникам - быть его уделу маленьким и
проклятым. А так как Аттах, хоть и был справедливым государем,
однако убил своего брата, - то и справедливость в империи
восстановить не ему, а его сыну Иршахчану.
   - Гм, - сказал чужеземец. - Слыхал я о судах, которые судят
преступления, но чтоб суд постановлял, какие именно преступления
должны совершиться в будущем...
   Чужеземец не умел скрыть своей досады, как рак в кипятке, и
нахальства у него было, как у Марбода Кукушонка, а глаза -
глаза, как у столичного инспектора. Неревен подумал: "Он дикарь,
а судит об истории, как Даттам или Арфарра. Для него, наверное,
в истории бывают сильные и слабые государи, и не бывает
государей прелюбодействующих, ревнующих, безумствующих и
воскресающих. Он, наверное, думает, что история ходит, как луна,
по непреложным законам, как это думают Даттам и Арфарра. И
получается, что не очень-то он умен, потому что даже лепешки не
съешь без неожиданностей, а уж истории без неожиданностей не
бывает."
   Наконец явилась королевская сестра Айлиль со служанками.
Неревена усадили петь. Королевна похвалила песню, и еж из живота
убежал, и небо стало мило, и земля хороша, и даже чужой мир -
неплох. Разве пустили бы его в империи в женские улицы во
дворце?
   Девицы затормошили Неревена:
   - Тебе паневу надеть - будешь как девушка!
   Королевна разглядывала вышивку:
   - Смешно: в империи мужчины, как женщины - даже вышивают.
   Неревен стал объяснять, что так умеют вышивать только в их
деревне, не узорами, а заветным письмом. Когда государь Аттах
восстановил буквы и запретил иероглифы, старосты выхлопотали
специальное постановление, что-де такой-то деревне дозволяется
учить неисправные письмена для шитья оберегов и покровов во
дворец.
   Чужеземец, Ванвейлен, потянул к себе дымчатые ленты.
   - А что же, - спросил он, - государь Аттах сделал с неисправными
книгами? Сжег?
   Неревен глядел, как чужеземец перебирает паучки и отвивные петли
- и тут душа его задрожала, как яйцо на кончике рога. А ну как
поймет?..
   - Как же могут быть старинные книги - неисправными, - удивился
вежливо Неревен. - Книги были все правильные, только письмена
неисправные. Государь Аттах сам лично следил за перепиской,
чтобы ни одного слова не потратилось.
   - Гениально, - с тоской почему-то сказал чужеземец, - зачем жечь
старые книги, если можно запретить старый алфавит?
   Королевна показывала гостям новые покои.
   - А правда, - спросила она эконома Шавию, - что дворец
государыни Касии в Небесном Городе - как восходящее солнце и
изумрудная гора, как роса на лепестках лилии?
   Шавия хитро прищурился.
   - Спросите у королевского советника. Он-то там побывал, правда,
недоволен остался.
   Неревен вздрогнул. Арфарру сослали первый раз, когда он подал
государю доклад о том, как строили государынин дворец. Доклад
бродячим актерам понравился, а государя смутили злые люди.
   - Королевский советник, - сказал другой монах-шакуник,
управляющий Даттама, - не дворцом был недоволен, а самой
государыней. Знаете, что он сказал? "Если женщина домогается
власти, - это хуже, чем мятежник на троне. Оба должны думать не
об общем благе, а об укреплении незаконной власти".
   Но королевна неожиданно сухо возразила:
   - Арфарра прав. Государыня Касия - говорят, простая мужичка. И
ведьма. Ибо разве может мужичка обладать красотой, от которой
падают города и царства?
   Шавия прикусил язык.
   Но за чаем со сластями собравшиеся глядели на Неревена и
шептались, что королевский советник, видать, утром был у короля
в опале.
   - А правда, что господин Арфарра был наместником Иниссы? -
спросил усатый, как креветка, граф Шеха у эконома.
   Тот важно кивнул.
   - А правда, что он - соученик нынешнего наследника престола,
экзарха Варнарайна?
   - Вот именно, - значительно сказал эконом Шавия, - император его
сослал, наследник его прогнал - а король его в почете держит.
   "Ах ты, тыква с требухой, и глаза твои скользкие, как тыквенные
семечки, и душа такая же!" - мысленно воскликнул Неревен.
   - Нет, - сказала одна из девушек, - он все-таки большой чародей.
А какие хоромы построил!
   - Если бы он был чародей, - сказал эконом, - он бы дворец за
ночь выстроил. А если б он был верноподданный - так знал бы, что
это честь для подданных - отдавать свой труд государю бесплатно!
А он? Разве он дворец построил? Он предоставил цехам возможность
заработать так, как они двести лет не зарабатывали!
   Неревен вздохнул про себя. Шавия был, конечно, прав. Бывшей
управе не сравниться с государевым домом. Государев дом - город
как дворец, и дворец как мир: нефритовые улицы, мраморные
переулки. И откуда быть в мире благоденствию, если государь хвор
или дворец запущен? А государыня Касия? Ведь и вправду простая
крестьянка.
   Неревен вздохнул.
   Четыре года назад вышел указ представлять в столицу наложниц.
Сестра Неревена была первой красавицей в деревне, - тут же вбила
себе нивесть что в голову, выпросила у тетки зеркало, стала
растираться имбирем. Родители переполошились и готовы были ее
хоть за горшок просватать.
   Через год Неревен явился в столицу провинции сдавать экзамены.
Сочинение его было лучшим, а имени в списках не оказалось.
Неревен не вернулся в деревню, поселился в Нижнем Городе.
Обратился к гадальщику. Явился бесенок, объяснил: начальнику
области донесли об утайке красавицы, вот Неревена и засыпали.
"Я, - сказал бесенок, - мелкая сошка в Небесной Управе, связей у
меня нет, однако, чем могу, поспособствую."
   Через месяц Неревена разыскал молодой чиновник. Мальчишка из их
же деревни, на восемь лет старше Неревена, а уже любимый
секретарь экзарха. Сказал ему: "Теперь тебе все равно экзаменов
не сдать. Ступай послушником в храм Шакуника, жалуйся, что
обижен властями. Вышивать, - спросил, - еще не разучился?"
   А Шавия рассуждал громко:
   - У Арфарры каждое слово - оборотень, как фигурка в "ста полях".
И слова вроде бы правильные, как в докладе, а толкования -
возмутительные. Вот и сегодня - сказал: "государева воля -
закон", а потом перевернул все с ног на голову: "Стало быть,
государь не вправе желать ничего незаконного". Или, например,
поощряет торговлю и пишет: "Надо укреплять корни и обрывать
пустоцвет. В ремесле корни - производство полезного, а пустоцвет
- роскошные безделушки; в торговле корни - обмен повседневным, а
пустоцвет - сбыт редкостных вещиц".
   Какой, однако, может быть "корень" в торговле, когда по древним
толкованиям она-то и есть самый главный пустоцвет!
   Неревену почудилось - что-то мелькнуло за стеклом. Он оторвался
от вышивки, стал исподтишка всматриваться, но в темноте не
разглядишь.
   А Шавия уже рассказывал, как наместника Иниссы в ответ на его
доклад вызвали в Небесный Город:
   "Государыне Касии нездоровилось, - рассказывал эконом, - и она
лежала под пологом, а государь сел у ее ног. Тут ввели Арфарру.
Секретарь стал читать доклад. Он дошел до строк: "Под предлогом
строительства дворца врывались в дома и забирали все, что
понравится... и люди не смели жаловаться". "Что же, господин
наместник, - спросила государыня, - вы имели в виду? Разве дома
и земля не принадлежат государю? Разве можно ограбить свой
собственный дом? И почему, спрашивается, эти люди не жаловались?
Да потому, что чиновники не к простому народу приходили, а к
тем, у кого было имущества сверх необходимого, кто его нажил
насилием и воровством." Наместник поклонился и сказал:
"Чиновники действовали по закону, но взятое они не отдавали в
казну, а брали себе. В этом смысле я и писал о беззаконии." Но
император лишь молвил: "Недостойно лгать государю! Если б вы
имели в виду именно это, чернь не растащила бы ваш доклад на
подзаборные стишки!"
   Неревен смотрел на чужеземца. Тот слушал, светлея глазами.
Королевна и хмурилась. "Ах ты, тыква с требухой! - подумал
Неревен. - Учитель писал доклад по указу Харсомы, наследника
престола, экзарха Варнарайна. Экзарх и государыня Касия не
ладили между собой. А тыква норовила намекнуть, будто учитель на
само государство покушался!"
   - Тут государыня сказала...
   - Да неважно, что она сказала, - перебила с досадой Айлиль. -
Расскажите, как она была одета.
   Принесли чай со сластями, стали играть в резные квадраты и "сто
полей". Вскоре все зашептались, что чужеземец играет отменно.
   - Где вы научились? - спросил Неревен.
   - У нас есть похожая игра, - отвечал Ванвейлен.
   Неревен смотрел, как ловко выстроил чужеземец Сад, а потом
Дворец, и думал: если есть "сто полей", то и Зала Ста Полей
должна быть. А откуда ей быть, если, как говорит учитель, город
их еще совсем молоденький, с народовластием вроде кадумского?
   Ох, напрасно чужеземец смеялся над Парчовым Старцем! Это глупый
судья разгадывает преступление после того, как оно произойдет, а
умный разгадывает наперед. А почему? Потому что в мире нет
случайного и непроисходившего тоже нет. И отсюда следует:
чужеземцы явились не случайно, а по воле Бужвы, и недаром
корабль их - как корабли мертвых. Не случайно - значит, к
Весеннему Совету. И надо обязательно понять, что они значат. Не
поймешь, что они значат - не поймешь, кого убьют на Весеннем
Совете. Не поймешь, кого убьют на Весеннем Совете - может
статься, убьют тебя.
   Наконец затеяли играть в прятки.
   В вогнутой нише, образованной гигантской ладонью богини
Исии-ратуфы, Айлиль поймала Неревена, затеребила его.
   - А правда, - учитель твой знает все тайны неба?
   Неревен испуганно пискнул.
   - Он меня в лягушку превратит, если я скажу...
   Девушка затеребила его волосы, шепнула:
   - А я тебя - поцелую.
   Неревен замер.
   Девушка взяла его за ушки, и вдруг - впилась пахучими губами в
губы мальчишки. Меж бедер у Неревена вспыхнуло и заломило, он
страшно задышал и сел на ступеньки.
   - Ну, - сказала королевна.
   - Учитель составил гороскоп и увидел, что если начинать войну
сейчас, то империю завоевать можно, но землю потом придется
раздать знатным воинам. А если начать ее через шесть с половиной
лет, ветви государева дерева достигнут знака черепахи, и король
не только завоюет чужую империю, но и раздавит собственную
знать.
   - А чего же твой учитель молчит?
   Неревен вздохнул.
   - Учитель поклялся отомстить экзарху Варнарайна. Тот отнял у
него женщину и предал его. Но экзарх умрет через пять лет, и
если начать войну после его смерти, то и мстить будет некому.
Вот советник и мучается, - если воевать сейчас, выйдет проруха
королю, а если воевать через шесть лет, то пострадает его
собственная честь.
   После этого в прятки играли недолго. Айлиль сказалась нездоровой
и отпустила всех. Когда Неревен выходил из голубой залы, его
нагнала напудренная служанка и передала шелковый отрез,
намотанный на палочку, чтобы заткнуть за пояс.
   Это был не подарок гостю, это была плата рабу, и Неревен понял,
что ему бы не заплатили, если бы сегодня утром закон не признал
его рабом.

   * * *

   Марбод Кукушонок стоял под окнами женских покоев. Ночь была
дивно хороша, далеко внизу токовали глухари, и луна Ингаль была
узкая, как лук, обмотанный лакированным пальмовым волокном.
   На Марбоде был синий шерстяной плащ королевского стражника, а
под плащом - белый кафтан с пятицветной родовой вышивкой.
   Рядом, у столетних сосен и кипарисов, начиналось болотце. В
болотце, меж ирисов и опавших сливовых лепестков, квакали
лягушки, и из окон доносилась мелодия, такая тихая, что было
ясно: играла сама Айлиль.
   Марбод заслушался, а потом полез