и демократии в городе,
существует как бы два государства, бедных и богатых, и интересы
их противоположны.
   И только там, где властвует государь и закон, нет ни нищих,
склонных к бунтам, ни богачей, склонных к своеволию.
   Закон может быть нарушен, но нет такого закона, в котором
написано, что народ должен быть угнетен, чиновники - продажны,
государи - несправедливы,и люди - алчны. А когда государство
рассыпается, должности, правосудие и имущество становятся
частной собственностью, и тот, кто владеет людьми и правосудием,
становится сеньором, а тот, кто владеет землей и деньгами,
становится богачом. И то, что в избытке у одного, будь то
свобода или деньги, увы, всегда отнято у другого.
   - О боже мой, - сказал Ванвейлен. - А что же отнимает тот, кто,
имея избыток денег, ставит на эти деньги новый цех и производит
ткани, которые бы иначе не были произведены?
   - Он отнимает добродетель у общества, - ответил Арфарра. - Цехи
производят количество тканей, предусмотренное законом. А то, что
производит этот частный предприниматель - он производит сверх
необходимого, для разврата и роскоши.
   - Но ведь в империи есть частные предприниматели, - сказал
Ванвейлен.
   - В империи, - сказал Арфарра, - есть и убийцы, и воры, и
больные... Если вы возьмете статистические данные, то вы
узнаете, сколько в таком-то году в такой-то провинции умерло
людей от чахотки... Это, однако, не означает, что чахотка -
нормальное состояние человеческого организма...
   - Но ведь государственный цех неэффективен! - сказал Ванвейлен.
- Государство не заинтересовано в прибыли!
   - Разумеется, - ответил Арфарра. - Государство заинтересовано в
человеке, а не в прибыли. Люди в государственных цехах работают
восемь часов, и чиновникам нет нужды увеличивать этот срок. А в
черных цехах, - Арфарра выпрямился, - в черных цехах при конце
прошлой династии работали по восемнадцать часов в сутки, а
получали меньше, чем в цехах государственных. Богачи брали на
откуп целые провинции и растирали людей, как в молотилке,
землевладельцы получали право творить суд и творили расправы, а
люди, нанятые, чтобы защищать справедливость, соперничали в
корыстолюбии и лжи. И это не могло кончиться ничем другим, как
бунтами и вторжениями.
   - Так, - сказал Ванвейлен, поднимаясь. - Вас вышвырнули из той
страны, так тряпку, собрали тряпкой грязь и вышвырнули, а вы...
   И прибавил слова, которые всем семерым потом вышли боком:
   - В моей стране, во всяком случае, у богатых и бедных есть общие
интересы...
   Ванвейлен, вскочив, опрокинул столик: костяные фигурки полетели
на пол вместе с бумагами, и туда же - песочные часы-перевертыш.
Какого черта Арфарра всегда держит при себе это старье? Ах, да,
почтенье к традициям, и удобно для "ста полей". Ванвейлен
наклонился было собрать бумаги.
   - Советник Ванвейлен! - произнес Арфарра, улыбаясь своими
яшмовыми глазами, - я, конечно, не могу допустить, чтобы вы в
таком разгоряченном состоянии принимали участие в завтрашних
событиях...
   Ванвейлен обернулся, но поздно: два человека схватили его под
одну руку, два - под другую. Черт побери! Эти широкие плащи
действительно мешали дотянуться до оружия... Ванвейлен забился,
как рыбка. Тут же сзади накинули тряпку с каким-то зельем,
защипало в глазах, Ванвейлен потерял сознание.
   Он очнулся довольно скоро, как ему показалось, и в странном
месте. Каменный мешок, сверху два тощих луча света. В полу были
кольца, к кольцам этим его, связанного, привязали второй раз.
Странность была в том, что кто-то заботливо подоткнул под
связанного человека толстый парчовый покров, а соломы не
подложили, и было холодно. Ванвейлен поразмыслил и понял, зачем
нужен покров: чтоб на одежде королевского советника не осталось
этой мерзкой погребной слизи, селитряной какой-то.
   Ванвейлен все-таки Арфарру знал. Относительно своей участи у
него сомнений не было. Завтра королевского советника Ванвейлена,
ближайшего друга советника Арфарры, найдут мертвым, и улики
будут указывать на того, кто Арфарре мешает.
   Обвинитель Ойвен, у которого рот паутиной не затянет, прочтет
над его телом надгробную речь, плавно перерастающую в
руководство к погрому, - если, конечно, это не на Ойвена будут
указывать улики.
   "Именно поэтому, - подумал Ванвейлен, - я еще жив. Советник
хочет дождаться завтрашнего дня, посмотреть, как сложатся
события, кто ему мешает больше всех... "
   Так Ванвейлен думал сначала, а потом стал размышлять и дальше.
Почему это, например, советник Арфарра поручал ему такие вещи, о
которых не знал толком даже послушник Неревен, вещи вроде
обустройства пещерки в старом русле; и сама его мгновенная
карьера и внезапная популярность не были ли созданы Арфаррой с
заранее имевшейся в виду целью? По крайней мере - одной из
возможных целей? Без роду, без племени - идеальная искупительная
жертва. Не одними же чудесами пробавляться...
   Ванвейлен усмехнулся. Он давно понял, что в стране этой имущий
мог сохранить имущество, только обладая властью, но забыл, что
судьба имущего и власть имущего были равно превратны. Власть
была здесь главной собственностью, и, как всякая собственность,
отбиралась в одночасье.
   И товарищи уехали, и передатчика Ванвейлен давно не носил. Был
кинжал на поясе, в трехгранных ножнах, и в кинжале - лазер. Но
связали его так, что не пошевелиться.
   Потом заглянул кто-то, увидел, что у советника глаза открыты,
покачал головой и опять прижал ко рту тряпку с эфиром, чтоб не
терзался человек мыслями.

   * * *

   А в народе меж тем происходило вот что.
   Множество людей собралось в этот год на совет, и землянки и
котлы ставили, где придется. Люди с северо-востока поставили
котлы в Девьем Логе, где из-за дамбы, устроенной Арфаррой,
обнажилась часть старого русла. 3а едой стали решать, кто прав:
советник или Белый Кречет, и решили, что надо сделать второй
ров. Из-за этого рва, да еще из-за скопления людей, сполз кусок
берега. Под оползнем был вход в пещерку: бывший подземный храм
Ятуна. А из оползня вышел камень с мечом, утопленным по
рукоятку: вышел и стал расти. Двое ухватились было за рукоять и
отдернули обожженные руки. Поняли, что это ятунов меч, и возьмет
его только истинный король. А самозванец - от этого же меча и
погибнет.
   Камень рос всю ночь, и народ собирался всю ночь. С восходом
солнца в лощину прискакал король, и все закричали криком
радости.
   Тут, однако, с другого берега показались Марбод Кукушонок со
свитой, и закричали так же. Свита у Кукушонка на этот раз была
большая. В ней было много горожан, и Даттам ехал с ним рядом.
   Надо сказать, что лощина была не так велика, как место для
совета на склоне Белой Горы; чудеса, однако, себе мест не
выбирают. Тех, кто рассказывал, было больше, чем тех, кто видел,
а от истины до лжи, как известно, расстояние в четыре пальца, от
уха до глаза.
   Даттам первый заметил и сказал, наклонившись к Марбоду
Кукушонку:
   - А советника Ванвейлена рядом с Арфаррой нет.
   Обернулся к Бредшо:
   - Не знаете, где ваш товарищ?
   Бредшо покачал головой, а Кукушонок сказал:
   - Видели, как он вчера ускакал в храм Золотого Государя.
   Даттам поджал губы. Чудес, не им устроенных, он не любил. И
особенно не любил, если все сбежались смотреть, а кто-то главный
остался за задником:
   - В одной книге, которую очень любит Арфарра-советник, сказано,
что победа зависит от случайностей, а непоражение зависит лишь
от вас... И я боюсь, что Арфарра здесь устраивает победу, а
советник Ванвейлен устраивает где-то непоражение.
   Тут взошло солнце, и все сняли шапки.
   - Куда, - с тоской сказал Киссур Ятун, когда брат его спешился и
пошел к камню, - это же проделки колдуна!
   Кукушонок только усмехнулся:
   - Что, однако, скажут обо мне и нашей хартии, если я не трону
этого меча? Поединок - это не когда выигрываешь, а когда бьешься
один на один.
   Королевские стражники расступились перед ним у камня. Кукушонок
выпрямился и улыбнулся. Одет он был почти как вчера: белый
боевой кафтан, сверху панцирь с серебряной насечкой и белый
плащ, шитый облаками и листьями. На руках у Кукушонка были белые
боевые перчатки из телячьей кожи, схваченные в запястье
застежкой из оникса. Солнце только-только вставало, камень от
росы был мокрый и блестящий. За ночь он вырос много выше
Кукушонка. Глина у камня была разворочена, зеленоватая глина с
белыми прожилками. Зелень на деревьях была молодой и свежей, а
вот траву в лощине всю истоптали.
   Кукушонок поднял руки и взялся за золотую рукоять. Тут, однако,
он почувствовал, что держит словно раскаленный прут. Закусил
губу и увидел, что перчатки из телячьей кожи плавятся и капают
вниз, и кровь - капает, а огня никакого нет. "Это морок, -
подумал Кукушонок. - Это Арфарра напускает морок и показывает
то, чего нет, чтобы я отдернул руки, и у жареных быков от смеха
полопались уздечки". Тут Кукушонок посмотрел на золотое кольцо,
которое ему дал позавчера Клайд Ванвейлен, и увидел, что оно
совершенно цело. И он припомнил, как глядел Ванвейлен на его
руки, и подумал: "Арфарра и советник Ванвейлен знали, что я не
опущу рук". И тогда Кукушонок разжал руки, встряхнулся так, чтоб
ровнее легли пластины на панцире, спрятал руки под плащом и
спокойно пошел к своей свите. Это было очень важно - дойти
спокойно, а не упасть, будто пораженный небесным проклятьем.
   Кукушонок дошел до кизилового куста, под которым стояли Даттам с
братом, вынул руки из-под плаща и упал на землю. Даттам взглянул
и увидел, что перчатки и ладони проедены насквозь, словно их
сунули в чан с кислотой, и золотое кольцо сидит чуть не на
кости. "Ненормальный, - подумал Даттам, - мог же сразу
отдернуть. Тонуть будет, по-собачьи не поплывет."
   Лицо Кукушонка было совершенно белым, с пальцев текла кровь.
Бросились промывать руки, - было, однако, ясно, что Кукушонку
теперь долго не взяться и за обычный меч.
   А король соскочил с коня, бросил плащ на руки пажу, подошел к
камню и взялся за меч. И тут же меч вышел из скалы с громким
криком, как дитя из утробы матери, и король взмахнул им в
воздухе.
   Все признали первородный меч, и многие потом рассказывали, что
от этого меча руки короля стали по локоть в золоте, а во лбу
загорелась белая звезда.
   Тут, однако, Киссур Ятун, рассердившись за брата, вытащил меч и
закричал:
   - Эй! Пристало ли свободным людям бояться проделок чужеземных
колдунов?
   Мало кто видел, что случилось с Марбодом; многие из тех, кто
стоял в его свите, устыдились, что они пугаются пустого
надувательства, а в свите короля тоже обнажили мечи и уперли в
землю луки.
   Одни стали кричать, что свободные люди не потерпят над собой
произвола знати, а другие - что свободные люди не потерпят
королевского произвола.
   Надобно сказать, что Арфарра накануне гадал на черепахе и сказал
королю: "Кукушонок думает, если рот полон крови, - это еще не
повод плеваться. Завтра за свою гордость он останется без рук".
И когда король увидел, что Кукушонок спокойно отошел от меча, он
рассердился на Арфарру за неудачное гадание и понял, что богам
по душе гордость рыцарей.
   Тогда король поднялся на возвышение и стал жаловаться на раздор,
царящий в стране.
   - Я вижу, - сказал король, - что одни здесь держат сторону Белых
Кречетов, а другие - сторону советника Арфарры. И ругаются между
собой, будто наши предки созывали весенний совет затем, чтобы
обсуждать на нам дела государства. Между тем наши предки
созывали весенний совет с тем, чтобы решить, с какой страной
воевать летом!
   Всем известно, - продолжал король, что кто владеет яшмовым
мечом, тот владеет страной Великого Света. И сегодня я объявляю
ей войну, как и полагается на Весеннем Совете, и отныне все
должны повиноваться королю. Меня упрекали в том, что я скуп на
деньги и лены, - я раздам моим воинам земли от одного океана до
другого... А чтобы прекратить ваш раздор, я называю Марбода
Белого Кречета полководцем левой руки, а Арфарру-советника -
полководцем правой руки.
   Тут король стал заведенным порядком объявлять войну.
   Даттам подошел к Кукушонку. Тот сидел под деревом. Лицо его было
белее яичной скорлупы, нижняя губа прокушена. Лекарь бинтовал
левую руку.
   Белый Эльсил лежал в ногах у него и плакал.
   - Что же, - спросил Даттам Кукушонка, - будете сражаться бок о
бок с Арфаррой?
   Кукушонок оглянулся: его люди, те, кто поближе, стояли тихо, а
дальние начинали плясать со щитом.
   - А я буду сражаться вообще? - спросил Кукушонок лекаря.
   - Да, - ответил тот. - Вы вовремя выпустили меч.
   - Ну, - сказал Кукушонок, - если я смогу драться, - я буду
драться с Арфаррой. И если не смогу - все равно буду.
   А под старой яблоней Арфарра-советник схватил короля за руку и
сказал:
   - Вы лгали мне!
   - Вовсе нет, - ответил король. - Но я не мог ничего сделать! У
меня был выбор: либо они будут драться друг с другом, либо с
империей.
   Помолчал и добавил:
   - Вы поведете мои войска, и я швырну к вашим ногам голову
экзарха Варнарайна, и управлять страной Великого Света будут
такие, как вы.
   Тут Арфарра-советник поднялся, и все увидели, что одежда на нем
меняет цвет: из зеленой стала белой, с золотыми цветами, а цветы
покрылись лепестками пламени. Советник сказал:
   - Яшмовый меч дан для того, чтобы рубить головы преступникам, -
а не для войны. И я, властью, данной мне богами, говорю, что
тот, кто поднимает этот меч на Страну Великого Света, и меч
сломает, и сам погибнет.
   Тут по знаку короля советника схватили за руки и швырнули на
землю.
   - Что ж, - сказал король, занося золотой меч. - Мне давно
говорили, что ты предатель, - я не слушал умных людей. Ты плохой
советник - посмотрим, лучший ли ты колдун.
   Тут отовсюду закричали, потому что многие увидели, что советник
отвел глаза королю: вместо Арфарры стражники держат глиняную
куклу, а советник стоит рядом и смеется. А король ударил по
глиняной кукле, и она развалилась надвое. Некоторые, однако,
рассказывали, что король действительно ударил чародея, но едва
меч коснулся его, как стал таять и рассыпаться.
   Несомненно, однако, то, что люди короля стали биться друг с
другом и с людьми из храма, поднялась всеобщая свалка, и куда
исчез советник Арфарра - никто не видел.

   * * *

   Марбод Кукушонок стоял растерянный и полуживой от боли - он не
знал, на чьей стороне драться.
   - Что вы мне говорили, - сказал он Даттаму, - будто
Арфарра-советник - смертельный враг экзарха Варнарайна?
   - Ну да, - ответил Даттам, - враг экзарха... Но - друг
государыни Касии. Через полгода в стране Великого Света начнется
война между экзархом и государыней, - вам, кстати, представится
прекрасный случай драться против Арфарры.
   Кукушонок хлестнул коня и ускакал, не держась руками за поводья.


   * * *

   А Даттам поехал в храм, очень задумчивый, потому что солгал
Кукушонку. Даттам вспоминал большие жемчужные глаза Харсомы в
тот миг, когда тот, усмехаясь, сказал: "Слишком много вы просите
у меня, станут говорить, что меня можно оскорблять
безнаказанно". И Даттам отдал за жизнь Арфарры доходы с
верхнелокских гончарен. Стало быть, меня провели, - думал
Даттам. Стало быть, ссора Арфарры и Харсомы была разыграна, и
Харсома послал в соседнюю страну человека, в преданности
которого был уверен. И зря был уверен, потому что советник навел
бы порядок в королевстве, не разинь король рот слишком широко. И
получилось бы, что Даттам сам сосватал своих ленников империи,
чего бы он никогда добровольно не сделал, - а советник Арфарра
позаботился, чтобы в дружбе с империей были заинтересованы те,
кто не любил Даттама.
   Даттам подумал, что ему делать, и решил, что самое лучшее
сохранять - как это самое слово называется? - сохранять верность
экзарху Харсоме..

   * * *

   Каждый умный человек действует, по счастью, опираясь на опыт
прошлого. Король полагал, что усобица прекратится с объявлением
войны, и если бы речь шла о грызне знати, был бы, несомненно,
прав. В своих шансах завоевать империю он не сомневался, ибо
знал: чем дальше от королевства - тем менее воинственны люди. А
что до колдовства - как человек суеверный и умный, король верил
в колдовство только тогда, когда верить было выгодно. Да и в
конце концов Арфарра-советник не мог быть хуже чародеев империи!

   И поэтому, хотя Арфарра-советник сам замотал королю руки золотым
листом, и велел внимательно следить, чтоб ничто, кроме
благородного металла и камня не прикасалось к рукояти, король
правильно понял, что золото - металл неба, и что меч послан
богами. И только когда клинок ни с того, ни с сего завяз в
глиняном чучеле и стал оплывать, так что осталась одна золотая
рукоять, король понял, что не надо было, вопреки легендам,
рубить колдуна мечом колдуна, а надо было - самым обыкновенным.
   Советник сгинул, но морок, напущенный им, многое испортил.
   Многие сеньоры, в самом деле, сняли подписи под прошением. После
полудня, однако, явилась депутация горожан. Они, видите ли,
посовещались и заявили, что война будет разорительна для них,
потому что всякая война начинается с налогов. Король даже
изумился, потому что в его представлении всякая война велась
ради выгоды.
   Горожане поэтому соглашались с Кукушонком касательно выборного
совета, и король сразу понял, что никаких военных налогов этот
совет не утвердит. Никогда бы города не решились быть такими
смелыми, если б не меч Кукушонка!
   Правда, сам-то Кукушонок, долго, говорят, не сможет держать меча
в руках.
   После этого явились люди из города Дитты, где графа недавно
утопили в бочке с вином, и сказали, что решили в случае войны
быть на стороне империи.
   Более же всех поразила короля сестра.
   Король велел ей отослать обратно свадебные подарки экзарха и
портрет. Девушка пришла к нему в слезах и сказала:
   - Ты отказываешь экзарху. Он, однако, будет воевать за
просватанную невесту, и еще не было такой песни, чтоб война
несправедливо отвергнутого жениха не была удачной.
   Король изумился: и тут колдовство Арфарры! Подумал и сказал:
   - А знаешь ли ты, что Марбод Кукушонок затеял все вчерашнее
дело, чтобы стать вторым человеком после меня в королевстве, и
получить твою руку, а может, и трон. Стало быть, это тоже война
жениха...
   Айлиль заплакала и сказала:
   - Может, так оно и было вначале, а теперь он женился на
горожанке, и в городе поют непристойные песенки о браке Неба и
Земли, чтоб отвести беду от этой свадьбы.
   И только после всего явился Даттам, хитрый и осторожный, и
заявил, что храм - ленник империи, а не короля. А треть земель
королевства, и, естественно, столько же рыцарей - у храма.
   Блеснул золотыми глазами:
   - Вам не победить империи... Вы, я знаю, внимательно
расспрашивали о чудесах в Голубых Горах три недели назад. То же
будет и с вашими воинами в стране Великого Света.
   Король рассердился, что его войска сравнивают с нищими
бунтовщиками, и сказал:
   - Это несправедливо! Люди империи мягки и изнежены!
   Даттам засмеялся:
   - Лучше на несправедливых условиях прийти к согласию, чем
погибнуть.

   * * *

   Король хотел разорить покои советника и явился туда сам.
Заплакал и не велел ничего трогать. Зашел вечером в розовый
кабинет: покой и порядок, только укоризненно глядели глаза
зверей и переплеты книг. На низком столике стояли фигурки купцов
и мышей. Мыши были яшмовые, мертвые, никуда не бегали. Порядок
фигурок был противоположный принятому, и у Золотого Дерева
треснул сучок. Круглый хрустальный шар не отражал ни прошлого,
ни будущего. Король велел всем уйти, глядел в шар, глядел - но
заклинаний не знал.
   Вдруг шар стал мутнеть, зазвенел. Король обернулся: за ним, у
стены стоял Арфарра-советник. Король сначала решил, что это
дух-двойник, потом разглядел тень на полу и сказал:
   - Как вы осмелились сюда явиться!
   Советник глядел на короля своими золотыми глазами:
   - Вы сами выбрали свою судьбу. Вы не захотели процветания своего
народа. Есть, однако, множество причин,