ит
двух ишевиков с Даттама.
   Тут Бредшо подъехал ближе и спросил:
   - А с меня трех ишевиков достаточно?
   Каани согласился. Бредшо уплатил за три шкурки и подарил их
богу.
   Охотник ехал молча, потом сказал:
   - Какой же грех - обмануть обманщика? Горы делал - шапку украл,
потом штраф в Небесной Управе платил глупым серебром взамен
настоящего.
   Каани был, конечно, прав. Если человек верит в Варайорта, то на
нем греха никогда не будет, потому что нет греха в том, чтобы
делать, как бог.
   Поехали дальше. Бредшо глядел по сторонам: лес в ущелье, палые
листья совершенно покрыли черную жирную землю, на скале
беззаботно блестит хромистый железняк. Зажиточная земля, и
свобода общинная, первозданная, богом сбереженная и от
государей, и от королей, и от графов - но не от Даттама.
   Спутник Бредшо заметил на ветке белку-ратуфу и подстрелил ее.
Стрела попала точно в глаз, так что шкурка не была испорчена, и
Каани подумал, что плохо стрелять в людей и хорошо стрелять в
животных: потому что за убитого зверя получаешь деньги, а за
убитого человека приходится платить.
   Поднял белку, повесил лук через плечо и сказал, обращаясь к
Бредшо:
   - Спасибо тебе за золото, потому что этот лук очень хорошо
стреляет. А если платить виру за всех, за кого сегодня придется
заплатить виру, то мой кошелек совсем опустеет.
   Бредшо спросил:
   - А как ты думаешь, чем кончится божий суд?
   Тот ответил:
   - Не стоит верить всем слухам, которые распускают. Однако
сдается мне, что не все, кто отправился на остров, вернется с
него, чтобы рассказать о сегодняшнем дне.
   Бредшо поглядел на охотника и подумал: "Эх, где же вы были
неделю назад?" Хотя не ему, конечно, было на это сетовать.
   - Да, - сказал один из спутников. - Давно все к этому шло, и
чему быть, того не миновать. Сдается мне, многие женщины будут
плакать после сегодняшнего дня, а для мужчин найдется занятие
подостойней.
   - Значит, - сказал Бредшо, - свободные люди не побоятся драться
против графов и колдунов?
   - Я, - сказал охотник, - буду драться за того, за кого будет
драться Латто Голошейка. И хотя я еще точно не знаю, на чьей он
стороне, по-моему, он будет драться за Даттама.
   - Так, - сказал Бредшо, - а за свободу ты драться не будешь?
   Каани возмутился про себя, потому что свобода была вещью
увлекательной, но убыточной, как охота на людей. За то, чтобы не
ходить в ополчение, Каани каждый год отдавал пять соболей.
Столько же - за то, чтобы не ходить на суд. За неявку на
сегодняшнее собрание, однако, назначили тройную виру, и притом
Латто Голошейка велел собираться всем своим людям. Притом, будь
община под графом, ее бы никто не трогал, а так каждый год
устраивали засады и грабили.
   Охотник Каани всего этого, конечно, не сказал, но все-таки
сказал достаточно.
   - Так что же, - спросил Бредшо, - если посад потеряет свободу,
так никто об этом и не пожалеет?
   Каани хлестнул лошадь и сказал:
   - За других не скажу, а я не пожалею.
   Выехали из леса, миновали рудники, стали спускаться к озеру. Тут
страшно ухнуло, налетел вихрь, в небе закружились золотые мечи,
всадников побросало на землю.
   Путники повскакивали на ноги, и увидели, что озеро мелеет.
   - Клянусь варайортовым брюхом, - сказал охотник Каани, - если бы
озеро осталось цело, - многие бы получили сегодня отметины на
память. А так, может быть, все обойдется.
   А Бредшо встал, отряхнулся, оправил на поясе меч и сказал:
   - Я гляжу, господин Даттам неплохо разбирается что к чему в
здешних местах, и не стоит посторонним соваться в чужие дела.
   В этом он, конечно, был прав.

   * * *

   Когда вода уже схлынула, Даттам и граф подошли к желтой
катальпе. На Даттаме был паллий, затканный золотыми листьями, и
накидка из птичьих перьев, а на графе красный лакированный
панцирь и боевой кафтан, расшитый узором из рысиных пастей и
ушей. На поясе у графа был меч Белый Бок, украшенный золотой и
серебряной насечкой, который подарил ему Даттам. У Даттама тоже
был меч, однако под накидкой было не видно, как он украшен. С
ними были люди, и среди прочих - Бредшо. Бредшо ничего не
говорил.
   Под желтой катальпой на скамье закона сидел Шамми Одноглазый. Он
был самым умным человеком из тех, кто не может предвидеть
будущее, потому что никто не мог отвести ему глаза. Он был
тройным судьей и человеком влиятельным. Рядом сидел его брат,
служитель Варайорта, и еще несколько уважаемых людей, а слева и
справа стоял народ.
   Шамми сидел, весь обсыпанный желтыми цветами, потому что он все
это время не двигался.
   - Ну что же, - спросил Даттам, - кончим ли дело миром?
   - Назовите ваши условия, - сказал Шамми.
   Тогда Даттам оперся, как полагается, на резной посох для тяжбы,
и сказал, обращаясь к народу:
   - Я так думаю, - сказал Даттам, - что не стоит спорить,
Варайорту или Шакунику должны принадлежать рудники, а надо
записать, что это - один и тот же бог. Надо отдать рудники в лен
графу, чтобы тот охранял и судил, а собственность каждого должна
остаться неприкосновенной. И еще я думаю, что тот, кто с этим не
согласен, хочет не общего блага, а жадничает из-за судебных
сборов и прочих выгод.
   Тогда Шамми Одноглазый встряхнулся так, что все цветы слетели на
землю, и сказал:
   - Сдается мне, что многие захотят узнать: было ли чудо или чуда
не было.
   А другой тройной судья возразил:
   - В словах закона, однако, нигде не сказано, что озеро должно
пропасть чудом, так что какой от этого прок?
   Шамми встал с лавки и сказал:
   - Ты родился на циновке для еды, Даттам. И все же я думаю, что
сегодняшний день принесет тебе большую неудачу.
   Даттам тогда вытащил меч: рукоятка меча была перевита жемчугом и
изумрудом, а по клинку шла головастиковая надпись.
   - Выбирай, Шамми, - сказал Даттам. - Или ты сядешь на лавку и
перестанешь говорить глупости, или твои кишки съедят твои же
собаки.
   Тогда Шамми испугался и сел на лавку.
   Соглашение заключили, как предложил Даттам, и многие были очень
довольны.
   Этим вечером Хотта, жена Шамми Одноглазого, женщина вздорная, не
пустила мужа к себе и сказала:
   - Думается мне, что даже женщины вели бы себя на народном
собрании менее трусливо, чем вы.
   Шамми сказал:
   - Помолчи. Если бы озеро не сгинуло, покойников было бы
довольно... - и добавил: - Даттам - удачливый человек. Но,
говорят, что в королевском городе Ламассе есть еще более
удачливый человек, по имени Арфарра, и что ему нравятся
свободные люди и хорошие законы.

   * * *

   От островка Даттам и граф поехали в рудники. Бредшо увязался за
ними. Рудник был устроен так же, как рудники на Западном Берегу:
примитивней амебы. Трое горняков перестилали крепь.
   - Какое же это чудо? - сказал один из них. - Чудо бы не
повредило горному брюху, а тут все клинья повылазили.
   Бредшо поглядел на переклады под потолком и увидел, что они едва
держатся.
   - А в империи, - спросил Бредшо, - рудники так же скверно
устроены?
   Даттам поглядел на чужеземца и вдруг с беспокойством подумал,
что тот тоже может разбираться в рудах.
   - В Нижнем Варнарайне, - ответил Даттам, - рудники устроены так
же, но работают на них государственные преступники. А
большинство шахт закрыто, чтоб не обижать народ и не подвергать
опасности чиновников.
   Бредшо вспомнил сегодняшнее собрание, вспомнил, почему Даттам
здесь, а не в империи стрижет овец, и ужаснулся. Об этой стороне
жизни Великого Света он как-то не задумывался. Боже! Стало быть,
Даттам считает, что свободных людей в королевстве усмирить
легче, чем безоружных общинников империи?
   Бредшо нагнулся и стал перебирать куски руды с серебряным
проблеском. "Забавно, - подумал он, - я-то думал, они это просто
выкидывают!"
   Граф, стоявший за плечом, заметил его интерес.
   - А это, - сказал граф, - глупое серебро. То, которым Варайорт
штраф платил. Похоже, но ничего не стоит.
   И в это мгновение Бредшо понял, что все три дня беспокоило его в
Даттамовой сделке, и что любой человек, хоть немного сведущий в
торговле, осознал бы немедленно. Ну хорошо, Даттам обменял свое
серебро с выгодой. Но если серебро в империи в три раза дешевле
золота, то какого черта он вообще везет его в империю?
   - Серебро-то серебро, - сказал Бредшо, усмехаясь, - а удельный
вес - как у золота.
   Даттам и мастер замерли. Граф, может быть, ничего бы и не понял,
но вдруг припомнил слова колдуна, нахмурился и побежал из забоя.


   * * *

   Вечером граф позвал чужеземца в свою горницу. Лицо графа было
все в красных пятнах, ученая обходительность исчезла.
   - Значит, ты разбираешься в рудах? - спросил граф.
   Бредшо понял, что утвердительный ответ сильно повредит ему,
потому что благородный человек должен разбираться в мечах, а не
в металлах, но ответил:
   - Разбираюсь.
   - Я правильно понял: то, что добывают в шахте - не серебро, а
золото?
   Бредшо покачал головой:
   - Не серебро и не золото, а совсем другой металл. Он, однако,
тоже не ржавеет.
   Из стены возле поставца торчал небольшой швырковый топорик с
черненой рукояткой. Граф вытащил этот топорик, перекинул из руки
в руку и спросил:
   - Мне сказали, что это - глупое серебро, а в империи его можно
превратить в настоящее. Можно ли?
   - Ни в коем случае, - сказал Бредшо. - Серебра из этого металла
не выйдет. Но если подмешать его в золото, то фальшивая монета
будет совершенно неотличима от настоящей.
   Тут граф запустил топорик в большого бронзового Шакуника,
стоявшего в западном углу. Топорик попал богу в плечо, разрубил
ключицу и глубоко ушел в грудь; бог зашатался и упал, а князь
подхватил со стены меч и выбежал из гостиницы.
   Бредшо с легким ужасом глядел ему вслед. Да, Даттам не зря решил
не связываться с рудниками империи.
   Все было очень просто. Серебро стоит в тринадцать раз меньше
золота. Глупое серебро стоит совсем дешево. В империи храм
Шакуника имеет право чеканить золотые монеты. Даттам извлекает
из этого дополнительную прибыль, добавляя в состав платину. Для
надежности чеканят не новую монету, а старые золотые государи.
   А в рудниках - в рудниках некоторые забои так узки, что в них
могут работать только дети, и жители варят в одних и тех же
горшках рис и серебро, - собираются вокруг и дуют через
трубочки, - и храм, которому известен динамит, употребляет
динамит только на жуткие фокусы и не озаботится приспособить
архимедов винт для подъема руды.

   * * *

   На следующее утро Бредшо справился, чем кончилась ссора Даттама
и графа.
   - Я думаю, - сказала служанка, - что ссора кончилась миром,
потому что ночью у бога Шакуника в графской горнице срослись
ключица и ребро.
   - Я думаю, - возразила другая, - что ссора кончилась миром,
потому что поздно вечером прискакали два гонца из страны
Великого Света и, наверное, много важного рассказали.
   Бредшо вздрогнул и подумал: уж не рассказали ли, в числе
прочего, об упавшем с неба корабле?
   В это время принесли богатые подарки от Даттама, а в полдень
явился он сам, в бархатном кафтане и с ларцом под мышкой.
   - Я хотел бы, чтобы мы остались друзьями, - сказал Даттам.
   - Остались друзьями! - взвился Бредшо, - да как вы смеете,
Даттам! Вы меня надули на триста тысяч ишевиков! Опоили
снотворным! Повесили человека, которого мне подарили! Сделали
фальшивомонетчиком!
   - Еще нет, - возразил Даттам. - Фальшивомонетчиком вы станете,
только если из этой платины будут изготовлены монеты. Покамест
вы не фальшивомонетчик, а владелец глупого серебра, которое,
кстати, вообще ничего не стоит. Кстати, как вы догадались о
платине?
   - Так уж догадался, - буркнул Бредшо. - Раньше надо было
догадываться. Надо было спросить себя: а какого черта Даттам
везет серебро туда, где оно дешевле, чем здесь?
   И махнул рукой.
   - Но неужели граф ничего не знает?
   Даттам усмехнулся:
   - Граф алчен и суеверен. Граф думал, что я подделываю серебро. А
серебром и медью расплачиваются простолюдины, серебро называют
"перьями пестрой дрофы". Это - металл ночи, женщины и торговли.
Золото же приносит не прибыль, а удачу. Это металл солнца и
сокровище вождей. Его зарывают в землю и раздают дружине. Граф
не позволил бы мне подделывать золото, как не позволил бы спать
со своей женой, прибыльно ли это или нет. Граф, - добавил
Даттам, - возмутился святотатством, а не правонарушением.
   - В теперь?
   - Золото - не свобода. Попробовал - не отвыкнешь...
   Даттам усмехнулся, вспомнив, как кричал и бился вчера граф.
Кончилось все кубками, выпитыми рука в руку, и еще граф
потребовал от храма сундучок с фальшивой монетой, расплачиваться
с недругами.
   - А чиновники империи, - спросил Бредшо, - тоже, в случае чего,
обидятся лишь за оскорбленное мироздание?
   Даттам постоял, усмехаясь.
   - Или ты не понял, Сайлас, что в империи правят не чиновники, а
мы? Видел, что было с чернью, которая на нас напала? С законом,
который нас не устроил? Ты ехал сквозь земли королевства, - и
половина из них принадлежит храму. Ты думаешь, в империи
по-другому? Император стар и слаб, а наследник престола, экзарх
Варнарайна, - про него в народе говорят, что его душа в
хрустальном кувшине, а кувшин в храме Шакуника. Нам ведомы духи
разрушения и духи созидания, мы знаем имена звезд, неизвестных
никому в империи, и знание превращает наше золото в новое
знание. Что с тобой? Тебе плохо?
   Бредшо и в самом деле побледнел, запрокинул голову.
   - Ничего, - сказал Бредшо.
   Он глядел на Даттама с ужасом. Он вдруг понял, почему химическое
оружие - есть, а огнестрельного - нет. Потому что выстрелившая
пушка - это оружие, а взорванная гора - это чудо. Он подумал:
"Науки в империи все-таки нет. Как звать оксиды - мертвыми
металлами или еще как - это неважно. Важно, что люди действуют
не как ученые, а как колдуны. Не публикуют результаты
экспериментов, а морочат головы. У них одна область применения
открытий - шарлатанство. Все, что не является общедоступным -
есть магия, на какие бы принципы оно ни опиралось. Бедняжка
Белый Ключник был прав: какое же это колдовство, если оно
известно всем? Стало быть, динамитом распоряжается не империя, а
один лишь храм. Чиновники - любители справедливости, и монахи -
любители чудес. И кто из них и на что употребит упавший с неба
корабль?
   - Это красивые слова для фальшивомонетчика, - сказал Бредшо. -
Но я не думаю, что души чиновников империи сидят у вас в
стеклянных кувшинах. Во всяком случае, господина Арфарру вам
вряд ли удастся посадить в кувшин... И неужели вы не боитесь,
что я расскажу в империи о глупом серебре?
   - Но это же ваше серебро, Бредшо, а не мое. Расскажете - так не
получите за него ни гроша.
   Бредшо - уже в который раз - представил себе реакцию Ванвейлена
на его покупку.
   - Однако слова о всемогуществе храма несколько противоречат
принятым вами предосторожностям.
   Даттам усмехнулся и встал.
   - У храма есть враги и есть завистники, но я вам не советую,
Бредшо, становиться на их сторону. Для них вы останетесь
человеком храма, а для нас станете предателем. К тому же они
ненавидят чужеземцев... Вам придется во всем слушаться меня,
Бредшо, иначе вы вообще не попадете в империю, для чего бы вам
ни было нужно туда попасть, - заморский торговец!
   И с этими словами Даттам повернулся и исчез в двери.
   Бредшо встал и выглянул в окно: там, во дворе, перешучивались с
бабами двое вчерашних гонцов из империи. Вот так. "Для чего бы
вам ни было нужно туда попасть..." Что привезли эти гонцы?
Известия о врагах храма? Известия о скорой смуте? Или известия о
том, что, да, шлепнулся с неба стальной бочонок без людей, и не
видели ли вы, господин Даттам, странных людей, которые
отчего-либо хотят в империю? Ибо много замечательного есть в
этом бочонке, и всего нашим инженерам и алхимикам не понять, но
вот если заполучить его экипаж и подвесить к потолочной балке,
то, может статься, нашего ума как раз достанет разобраться в
бочонке. И тогда мы станем такими колдунами, такими колдунами,
что куда вам шуточки с динамитом или отравляющим газом! Звезды
посадим в хрустальный кувшин, всю империю поставим на колени, из
государственного социализма сделаем государственную теократию!
   Вы ведь это умеете, господин Даттам, подвесить людей к балке...



   Глава ТРИНАДЦАТАЯ, повествующая о том, как обвинителя Ойвена
искупали в луже, а королевна Айлиль влюбилась в портрет.

   Минуло три недели с тех пор, как в Ламассу пришло первое письмо
от Бредшо, и неделя с тех пор, как явился он сам.
   Ранним утром накануне Весеннего Совета королевский советник
Клайд Ванвейлен навестил свой городской дом.
   Ванвейлен никогда теперь не носил передатчика, а дни и ночи
проводил во дворце. Земляне узнали о том, что советник проехал
через городские ворота, от толпы просителей, внезапно
заполонивших двор. По распоряжению советника ворота всегда
держали открытыми, а на кухне двое поварят варили каши и
похлебки.
   Ванвейлен соскочил с лошади, собрал прошения, положил их в
переметную суму, каждого посетителя утешил, суму отнес в свою
горницу. Потом спустился в залу, где собрались остальные шестеро
землян, швырнул на лавку шитый плащ королевского советника и
попросил какой-нибудь еды:
   - А то с вечера было недосуг поесть. Арфарра, - прибавил он со
смешком, - по-моему, только медузий отвар пьет. Здоровому
человеку рядом с ним невозможно.
   Бредшо спросил:
   - Ты где был вчера?
   - На дамбе, - ответил Ванвейлен.
   - Неправда, - ответил Бредшо. - Я там был с Даттамом, тебя на
дамбе не было.
   Ванвейлен молча уминал молочного поросенка с серебряной тарелки
о трех ножках. Поросенка вчера прислали с королевского стола.
Серебро поднесла депутация из Семиречья.
   Бредшо внимательно оглядел одежду Ванвейлена, особенно юфтяные
сапожки, и решил, что одежда слишком чистая для человека с таким
утренним аппетитом. Он покинул залу, прошел в горницу, развернул
переметную суму. Там лежало шерстяное платье и грубые кожаные
сапоги, перепачканные зеленоватой, в каолиновых прожилках
глиной. Бредшо давно исходил окрестности Ламассы и знал, что
возле дамбы такой глины нет: есть ближе к городу, там, где
обнажилось старое русло. Бредшо решил не скандалить, спустился
вниз.
   Ванвейлен внизу объел поросенка, съел целую тарелку лапши, запил
красным чаем, вытер губы и сказал:
   - После Весеннего Совета я еду королевским посланцем в Кадум, а
оттуда - на Север.
   Все потеряли дар речи, а Бредшо спросил:
   - А корабль?
   Надо сказать, что земляне, не считая Ванвейлена, потратили три
недели не зря. Из погребов бывшей бакалейной лавки вынесли бочки
и крюки, навесили замки с секретом. Достали все необходимое, -
вернее, треть необходимого, и кое-как Стависски и Шенфельд
ухитрились запеленговать аварийные позывные корабля, наложить их
на карту, вычислить место, и вычислили: выходило, что корабль
лежит где-то возле столицы провинции. Слишком уж точно свалился:
куда как вероятней, что был притащен...
   - А что - корабль? - сказал Ванвейлен. - Пилоты - и без меня
есть, если вам дадут улететь. Связь теперь будет, по крайней
мере до тех пор, пока шпионов с неба не подвесят на стенке вверх
ногами. И это очень отрезвляюще подействует на чиновников
империи, что они не обладают монополией на шпионов с неба...
   - А почему вы, собственно, думаете, что нас сразу зачислят в
шпионы?
   Ванвейлен пожал плечами:
   - В империи две тысячи лет как небо населено исключительно
чиновниками, судьями и шпионами. Под первые два разряда вы не
подходите.
   Доел кусок лепешки, вымыл руки в бронзовой лохани и сказал:
   - Никогда в жизни я не приносил и не принесу столько пользы,
сколько сейчас. И, заметьте, я не загоняю ручей в гору сообразно
собственному разумению, я делаю то, что делает Арфарра.
   - Так, - осведомился Бредшо. - Может, господин королевский
советник хоть скажет своим недостойным соплеменникам, что будет
на Весеннем Совете? Говорят, чудеса будут.
   - Это не мои тайны, - спокойно возразил Ванвей