сьма сожалею, - сказал господин Гайсин, - но ввиду
неспокойных времен и личного распоряжения господина экзарха, я
должен арестовать этих чужеземцев.
   Сайлас Бредшо изменился в лице, а Даттам вежливо спросил:
   - Я правильно понял, господин Гайсин? Вы хотите арестовать людей
из храмового каравана?
   А надо сказать, что господин Даттам дал "на кисть и тушечницу"
не золотом, и не государственной бумагой, а самыми надежными
деньгами - кожаной биркой, обязательством на имя храма Шакуника.

   "Великий Вей! - подумал Гайсин. - истинно: вверх плюнешь - усы
запачкаешь, вниз плюнешь - бороду загадишь. Ужасное это дело,
если господин Даттам приостановит платеж по кожаным векселям, но
разгневать экзарха - еще хуже.
   Господин Гайсин вынул из дощечек указ экзарха о задержании всех
подозрительных чужеземцев, поклонился бумаге, поцеловал золотую
кисть и показал указ Даттаму:
   - Сожалею, но ничего не могу поделать, - сказал он, а про себя
подумал: "Великий Вей! Как это говорится в варварской песне:
"Какое бы решение сейчас ни выбрал я - каждое принесет мне
неисчислимые бедствия".
   Да! В таких случаях варвары звали гадальщиков и спрашивали, как
поступать, но господин Гайсин был человек положительный и
суеверия презирал.
   Даттам глядел на указ: на указе стояла тринадцатая печать,
черно-розовая. Даттам видел сотни указов экзарха, а
черно-розовую печать видел в третий раз в жизни: первый раз - на
бумагах, предоставлявших храму право монопольной торговли,
второй раз - на бумагах, предоставлявших право чеканить золото.
Даттам вспомнил: господин экзарх в своем летнем дворце, в покое,
похожем изнутри на жемчужину, подняв руку, любуется запястьем с
изумрудами: "Я люблю эти пустяки за то, - сказал, улыбаясь,
экзарх, - что цену им придает лишь людская прихоть, а не
вложенный труд. И бесполезная эта роскошь дает работу миллиону
бедняков, а торговля этой роскошью - другому миллиону". Снял
запястье и продолжил: "Из темного - светлое, из истины - ложь, и
разве не бывает так, что идут смутными путями, а приходят к
нужному? Таковы пути государства, таковы и пути торговли".
   Даттам, закусив губу, глядел на черно-розовую печать. Вот цена
словам экзарха! Он еще не стал государем, но уверен в победе.
Вот - первый шаг к тому, чтобы внешняя торговля опять была
монополией государства. Сегодня этот сброд в загончике за окном,
а завтра - он, Даттам.
   Господин Даттам отложил указ и поглядел на господина Гайсина.
Арест чужеземцев означал бы, что храм слабее экзарха. Этого бы
Даттаму никто не простил.
   Лицо господина Гайсина стало как вареная тыква, он вытащил из
рукава платок и стал протирать им круглую, как яйцо, макушку.
   - Господин Даттам! - с отчаянием сказал он. - Я бы... Я бы... Но
ведь с вами - господин Арфарра! Ведь ему... Ведь он шесть
докладов о таком указе подавал! Ведь он мне никогда не простит!
   Тут господин Даттам молча усмехнулся и вышел.
   Сайлас Бредшо остался сидеть и тупо глядеть за окно, где пилили
дрова, и чувствовал он себя так же, как чувствовал себя три года
назад господин Гайсин, сидя в большом ларе и слушая спор.
Только, будучи в отличие от господина Гайсина, человеком умным,
он не сомневался, что таких споров случайно не бывает и знал,
про кого писан черно-розовый указ.
   Через полчаса Даттам вернулся в сопровождении бывшего наместника
Иниссы, бывшего королевского советника господина Арфарры.
Несмотря на то, что день был уже теплый, Арфарра был в толстой
меховой накидке, и долго возился, распутывая ее и ища печать у
пояса. А Даттам стоял с ним рядом и, не очень даже тихо, шептал
на ухо.
   Арфарра, грустно усмехаясь, сказал Гайсину:
   - Указ запрещает допускать на землю ойкумены чужеземцев. Но
Горный Варнарайн теперь - часть ойкумены. А эти люди - граждане
города Ламассы, стало быть - подданные государя. В чем же дело?
   Гайсин кое-что сообразил:
   - В вашем личном разрешении! - выпалил он.
   Арфарра сел за стол, нашарил тушечницу и стал писать.
   Даттам, скрестив руки, смотрел, как он пишет. "Боже мой, - думал
он, - неужели мы - одногодки? От этого человека осталось имя - и
печать. Да - и еще знания. Великий Вей, - это смешно, что люди,
думающие подобно Арфарре, поглощают столько книг. Ибо что такое
знание? Всякий человек при всяком строе жаждет обзавестись
неотчуждаемым и прибыльным имуществом. Потому в королевстве так
ценят предков и родовую честь: у сеньора можно отнять и жизнь, и
замки, - а честь без его согласия отнять нельзя. Поэтому в
империи так ценят образованность: можно сместить человека с
должности, но нельзя отнять его знания. И ужасно смешно, что
люди, подобные Арфарре, не замечают, что их существование
противоречит их собственным убеждениям гораздо более, чем
существование столь ненавистных им казнокрадов.
   Даттам скрестил руки и подумал: этот человек понимает, что
потерял все. Экзарх - человек неблагодарный. Экзарху не будет
смысла помнить, что Арфарра отдал ему в руки королевство и спас
его от войны с варварами. Экзарх будет помнить только, что
Арфарра хотел сделать из короля - образцового государя,
соперника империи, и не его вина или заслуга, что король -
глупец. И сохранит Арфарра свою голову или нет - это зависит
только от покровительства храма. Если его, конечно, еще что-то
волнует, в том числе и его голова.
   Тут Арфарра кончил писать, отставил тушечницу, посыпал бумагу
песочком и взялся за печать. Рука его, однако, задрожала, личная
печать, жалованная государеву посланнику, покатилась в мышиные
щели, к ногам господина Даттама. Даттам даже не шевельнулся.
Господин Гайсин бросился ее поднимать, схватил.
   Арфарра, запрокинув голову, смеялся и кашлял.
   - Оставьте это господину Даттаму, - сказал он, поднялся и ушел.
   Господин Гайсин застыл с печатью в руке. Даттам, усмехнулся,
взял у него печать, оттиснул и отдал бумагу Гайсину. "Ставил-то
печать Даттам, а голова в случае чего полетит у Арфарры!" -
вертелось в голове господина Гайсина. Он был почти счастлив -
впервые за три года.
   ***
   В день Шуун второго десятка месяца Шейхуна, на 2089 году
правления государя Иршахчана и двадцать втором голу правления
государя Неевика, экзарх Варнарайна, наследник Харсома, прибыл
по вызову государя в столицу.
   Государь Неевик прослезился от радости при виде экзарха,
несколько нарушив тем заведенный чин.
   Экзарх изъявил свое восхищение возможностью лицезреть государя.
   Государь осведомился:
   - Как обстоят дела в провинции Варнарайн?
   Экзарх поклонился:
   - Ваша вечность! Народ благоденствует и славит доброту
императора.
   Первый министр империи, господин Астадан, выступил вперед.
   - Увы! Светлейший экзарх введен в заблуждение своими
чиновниками! Принципы управления нарушены в Варнарайне. Служащие
чинят произвол и творят зло. Частные люди живут во дворцах.
Бывшим мятежникам даровано самоуправление. Они рассылают
проповедников и готовятся к новому бунту. Торговцы поддерживают
сношения с варварами. Все больше приобретателей и нищих, все
меньше крестьян и честных чиновников. Монастыри превратились в
притоны разврата и меняльные лавки. Араван и наместник не следят
друг за другом, а сговорились меж собой и обманывают господина
экзарха! Истощенный народ вот-вот восстанет!
   Харсома был возмущен.
   - Это клевета, - сказал он. - Господин министр введен в
заблуждение недобросовестными доносчиками!
   Император вздохнул.
   - Я уже стар, - сказал он. - Скоро я увижусь с моими отцами на
небе. Что я отвечу им, если они меня спросят: "Как мог вспыхнуть
бунт в провинции, отданной наследнику? Как посмели вы омрачить
начало нового царствования?" Сын мой! Я назначаю вас экзархом
Иниссы. Совесть моя требует послать в Варнарайн комиссию для
предупреждения бунта...
   Экзарх поблагодарил императора за мудрое решение и удалился в
свои покои. Его сопровождал смотритель левых покоев, господин
Джахвар.
   - Я пытался переубедить государя, - сказал смотритель Джахвар, -
но я не смог переубедить государеву совесть, которую зовут
государыня Касия.
   В паланкине экзарх Харсома еле сдерживал себя. Пальцы его
судорожно скребли по подушке, выдирая из нее дорогой голубоватый
жемчуг. Сердце горело. Он чуствовал себя как крестьянин,
расчистивший делянку в лесу и вырастивший урожай, крестьянин,
которому мирской совет разъяснил, что делянка не его, а общая,
половина урожая причитается государсву, половина - деревне...
Он, он расчистил делянку по имени Варнарайн! О Великий Вей!
   И экзарх выдрал из подушки еще одну жемчужину.
   - Я убежден в вашей преданности империи, - кивнул он смотрителю
покоев, - и я восхищен справедливостью его вечности.
   Пытаясь успокоиться, экзарх откинулся на подушки и, придерживая
рукой полог паланкина, щурился на бесчисленные улочки и стены
дворца. Императорский дворец - Город Города, Столица Столицы,
Государство Государства. Люди несведущие смеются: император не
может испить кружку воды без помощи тридцати человек. Люди
простые ропщут: "Смотрители левых покоев и правых покоев,
ведающие запасами и хранители тишины, - на что они? Тысяча
чиновников на местах судит и управляет, а зачем нужна тысяча
смотрителей во дворце?"
   Простые люди не понимают: смотритель кладовой надзирает не за
дворцовыми запасами - он надзирает за теми, кто надзирает за
государственными закромами... Хранитель тишины смотрит не за
дворцовой тишиной, он смотрит за теми, кто смотрит за
государственным спокойствием.
   Люди молятся медному Именету на гнутой ножке. Но бог Именет -
лишь тушечница на столе небесного судьи Бужвы. Люди обращаются с
жалобой к местному чиновнику, но местный чиновник - лишь
тушечница чиновника дворцового.
   Потому что, как сказано в законах Иршахчана, "порядки земли
родственны порядкам неба; одно солнце - источник света, один
государь - источник предписаний; две луны светят светом Солнца -
два чиновника выполняют одно предписание". Комментарии Веспшанки
предлагают другое толкование. "Порядок земли подобен порядку
неба. Рок должен быть неотвратим, но знамения рока должны быть
смутны. Государь - должен быть всемогущ, но чиновники государя
должны быть двусмыслены. Пусть чиновник дворца - запрещает, а
чиновник на месте - позволяет. Пусть чиновник дворца -
предписывает, а чиновник на месте - препятствует. Тогда всякое
действие нарушает закон. Когда всякое действие нарушает закон,
единственным законом становится милость государя".
   Мимо паланкина плыли свои площади и улицы, свои переходы и
заставы, свои управы и цеха. Низко кланялись вышивальщицы и
ткачи, красильщики и шорники, курьеры и скорняки, лудильщики и
писцы.
   Простой человек недоволен: пятая часть доходов казны ушла в
прошлом году на содержание дворцовых чиновников, шестая часть
ушла на закладку нового летнего дворца молодой государыни Касии.
Простой человек всегда прав, как сказал Иршахчан.
   Во дворце экзарха ждало надушенное письмо от государыни Касии.
Та писала о своем долге перед покойной названной сестрой,
прежней супругой императора и матерью сосланного наследника
Падашны. С женской откровенностью она заверяла: господин экзарх
может сам назначить членов комиссии, посылаемой в Варнарайн,
если сам же попросит у государя возвращения несчастного Падашны.

   - Может быть, все-таки поделиться пирогом? - спросил Баршарг.
   Экзарх Харсома улыбнулся.
   - Власть не пирог. Власть - это пузырь. Вырежешь хоть лоскут - и
пузыря нет. Чему пример отец мой, дарующий мир и вечность
государь Неевик.
   Вслед за тем экзарх принял начальника дворцовой охраны,
господина Вендахра и префекта столицы господина Бишавию. Золотые
нити и гранатовые цветы блестели в зрачках господина Бишавии,
когда он осторожно целовал края одежды экзарха. Харсома ласково
поднял его с колен. Господин Вендахр обнял, как старого друга,
аравана Баршарга, и поздравил его с сыном:
   - Я видел во дворе его всадников. Какая выучка! Какая
преданность командиру!
   Араван Баршарг вздохнул.
   - Их всего сто человек. Я оставил отряды Гуш-Тойона и Кахинги в
двух дневных переходах. Может быть, стоит их вызвать? Я боюсь за
безопасность государя.
   Господин Вендахр отказался.
   - Дворец полностью охраняется моими подчиненными. Появление
варварской конницы породит нездоровые слухи, а сама она
заплутает в неизвестных ей дворцовых улицах.
   - Хватит об этом, господин араван! - сказал экзарх. - Вот уже
двести лет в столице не появлялось войск.
   - К тому же, - поклонился городской префект, - в случае
злоумышления на государя столичная стража, конечно, придет на
помощь дворцовой охране.
   В этот день во дворце экзарха принимали многих, и никого не
отпускали без подарка.
   Экзарх растроганно поблагодарил маленького, толстенького
виночерпия государыни, который сообщил, что бывший наследник
Падашна через два дня будет в столице, и надел ему на
указательный палец тяжелый перстень с изумрудом.
   - Значит, через два дня, - прищурившись вслед виночерпию,
проговорил секретарь Бариша, нагнавший экзарха в столице. И
поклонился экзарху: - Только совершенный правитель может
пользоваться шпионами противника.
   Араван добавил:
   - Совершенный правитель должен пользоваться всем; ветер и
звезды, следы на земле и шорох одежд, гогот гусей и крики
народа, крестьянские предания и городские слухи - всем этим
совершенный правитель должен пользоваться как знаками и
шпионами.
   Но к вечеру у экзарха открылся сильный жар и озноб. Кое-кто
поговаривал о колдовстве. Обеспокоенный император прислал своего
главного лекаря. Тот уверенно опроверг слухи, бросающие тень на
молодую государыню: просто экзарх не вынес радости от утренней
аудиенции у государя.
   - Через неделю он оправиться. Никакой порчи - нет.
   И врач вернулся в государевы покои: последнее время он проводил
все ночи у императорского ложа.
   Той же ночью господин первый министр навестил бывшего наследника
Падашну, тайно живущего во дворце уже неделю. Министр долго и с
выражением целовал руки Падашны. Тот радостно ему улыбался.
Падашна был доволен: при дворе наконец оценили его дарования. Он
всегда понимал, что умеет привлекать людей. Не так уж
удивительно было вновь найти скрытых поклонников среди высших
чинов. Падашна по доброте простил иным, вынужденно покинувшим
его двенадцать лет назад. Хотя тут можно потом передумать.
   Господин министр показал Падашне копию тайного указа императора:
Падашна вновь объявлялся наследником. Падашна вскочил с кресла
так, что почернело в глазах. Это бывало последнее время:
проклятые врачи! Он глянул в зеркало: скоро, скоро ненавистный
кафтан сменится нешитой одеждой. Между прочим, и брюшко будет
меньше заметно.
   - В древности, - сказал, кланяясь первый министр, - государь
Мицуда женился на своей двоюродной тетке, и в ойкумене наступили
покой и процветание.
   Падашна хихикнул.
   Да, государыня Касия была влюблена в него, как кошка. На все
готова. Падашна заметил это еще в прошлом году, когда она
появилась в маленькой глухой Иверре. Женщины всегда любили
Падашну. Касия - очаровательна. Не скажешь, что рожала. Ей
придется выбирать: или ребенок, или он. Но если Касия думает,
что он, став императором, возьмет ее за себя... Она ему
нравится, но жениться на влюбленной бабе! Иметь полную свободу,
издавать законы, какие хочешь, а в постели - упреки и ревнивые
слезы!
   К тому же иные ее приближенные! Что за радость молодой женщине
держать при себе выживших из ума сморчков - только и плачутся о
нарушенных заветах Иршахчана. Хотя насчет экзарха Харсомы они,
конечно, правы. Одно дело - извинять слабости друзей, другое -
позволять всякой сволочи грабить народ, как Харсома...
   ***
   Караван Даттама погрузился на баржи и поплыл вниз по Левому
Орху.
   Клайд Ванвейлен понемногу оправился от болезни, но так и лежал в
плетеной комнатке, завешанной ширмами и циновками из шелковой
травы, необыкновенно мягкими, тонкими, ценившимися выше инисских
ковров.
   Ему было все равно.
   Его, человека из мира, который был впереди - обыграли и унизили.
Человек, которому он верил, приказал убить его, как кутенка.
Человек, который ему доверился, был убит.
   Арфарра вызывал у него ужас, и еще больший ужас вызывал хозяин
Арфарры, наследник престола, экзарх Харсома. Ванвейлен не
сомневался: человек, устроивший свои дела за рекой о четырех
течениях, устроит их и в Небесном Городе, и небесный корабль не
упустит. О! Господин Арфарра, способный на все, когда речь шла
не о его личных интересах, был лишь свойством и атрибутом своего
хозяина, как иные боги - лишь свойства Единого...
   Предприятие казалось безнадежным. "Мы едем в тоталитарную
страну, - думал Ванвейлен, - где непонятно кто хуже - экзарх или
храм, к разбитому корыту, на котором наверняка не сможем
улететь, и еще вдобавок выбрали время очередного
государственного переворота!"
   Но Ванвейлену было все равно.
   Он помнил мрачную шутку Даттама насчет того, что в тюрьмах
империи не сидят, а висят, и про себя решил: зачем молчать, ну
их к черту, пусть подавятся всеми техническими тайнами, какими
хотят, пустят их на расширенное воспроизводство чудес.
   Многое в экипаже изменилось. Головокружительная карьера
королевского советника Клайда Ванвейлена завершилась столь же
головокружительным падением.
   Хозяином каравана слишком явно был Даттам, а Арфарра находился,
в сущности, на положении почетного пленника. И земляне слушались
Сайласа Бредшо, друга Даттама, а впрочем, и сами имели свое
мнение.
   ***
   Вечером четвертого дня плавания бледный, отмокший какой-то
Ванвейлен впервые сидел с Даттамом на палубе под кружевным
навесом и играл в "сто полей". Вечерело, Где-то на левом берегу
пели песню о пяти злаках и четырех добродетелях. Деревня на
берегу была подтоплена и порушена: только шпиль городской управы
торчал высоко-высоко. Экзарх Варнарайна, отец народа, казнил
бунтовщика Бажара и успокоил провинцию, но дамбы, разрушенные в
верховьях, восстанавливать не стал.
   Ванвейлен сделал ход: через плечо его кто-то протянул руку и
переставил фигурку на соседнее черепаховое поле:
   - Я бы пошел вот так.
   Ванвейлен, сжав кулаки, вскочил и обернулся. Перед ним, в
зеленом паллии и в сером полосатом капюшоне стоял Арфарра. Руки
Ванвейлена тихонько разжались. Он не видел Арфарру с ночи после
Весеннего Совета, - тот страшно изменился. Он и раньше был худ:
а теперь, казалось, остались лишь кожа да кости. Волосы его
совершенно поседели - это в тридцать семь лет. Яшмовые глаза
из-за худобы лица казались втрое больше и как будто выцвели.
   Оба молчали. Где-то далеко, на берегу, стал бить барабан у шпиля
управы, и вслед за ним страшно раскричались утки в тростниках.
   - Я очень рад, господин советник, что вы живы, - сказал Арфарра.

   "Господи, - подумал Ванвейлен, - что еще я прощу этому
человеку?"
   Сзади шевельнулся Даттам.
   - Не хотите ли, господин Арфарра, доиграть за меня партию?
   Даттам поклонился и ушел к себе, то есть к своим счетным книгам,
в которые, верно, заносил каждый подарок и каждого смертельного
врага, и в которых, верно, против имени Арфарры теперь стояло
"Оплачено". Бывший королевский советник Арфарра сел за столик,
поглядел на фигуры, улыбнулся и сказал:
   - Пожалуй, лучше начать заново.
   - Пожалуй, - ответил Ванвейлен и сел напротив.
   ***
   Небесное солнце переползло отмеченную янтарную черту на часах и
рассыпалось в камнях и розетках Залы Ста Полей. Солнца земного,
сиречь императора, все еще не было, - утренняя императорская
аудиенция задерживалась, и араван Баршарг стоял неподвижно,
глядя на деревце у государева трона.
   У деревца был хрустальный ствол и золотые листья, и как Баршарг
не старался быть равнодушным, он не мог отвести от дерева глаза.
Редко-редко какой из провинциальных чиновников лицезреет
волшебное дерево, изготовленное для государя Иршахчана искусными
мастерами столицы, а дворцовые бездельники видят его каждый
день. Баршарг ничего не мог с собой поделать - он опять ощущал
себя