и
из страны варваров. Исключение составляли две вазы времен пятой
династии, даже не золотые, а серебряные, тончайшей работы с
изображением брачующихся птиц. Вазы глупые варвары тоже продали
на вес, - работу мастеров они совершенно не ценили, и даже не
продали, а подарили советнику Ванвейлену в обмен на какой-то
указ.
   Через пять минут Ванвейлен сидел за центральным пультом,
исчисляя ущерб. Серая гофрированная кишка оксигенератора была
разрублена - неприятность на два часа работы. Центральный
дисплей вспучился неровным розовым шрамом. Реактивная пуля ушла
внутрь корабля и нагадила там еще часа на три.
   Вся остальная аппаратура работала безупречно, и кошмарное ее
поведение пять месяцев назад как было, так и осталось
непонятным. Ну да, привиделся CPU корабля кошмар, люди видят
кошмары, а компьютеру, что ли, нельзя? Что тут такого, господа?
   Видеокамеры, между прочим, записали все происходившее в корабле.
Ванвейлен сидел в командирском кресле, пытаясь понять, какими
глазами глядел на этот корабль покойный экзарх Варнарайна.
   Стависски тихо ругался рядом. Вейцы, похозяйничав на пульте,
запустили-таки систему предполетной подготовки, - единственный
блок команд, не требовавший санкции командира корабля. Стартовые
аккумуляторы стали добросовестно подавать энергию в конвертер и
теперь, естественно, были совершенно пусты. Для зарядки нужна
была либо стационарная подпитка - грошовое удобство на любом
космодроме - либо два дня.
   - Нагадили - и даже не заметили, - жаловался Стависски.
   - Ничего. Мы тоже, может быть, нагадили и не заметили, - сказал
Бредшо.
   - Хватит! - рявкнул Ванвейлен.
   Бредшо вызвал остальной экипаж: связь работала отлично. Те
выслушали новости:
   - Кроме покойника Баршарга и покойника экзарха, никто про
корабль, по-видимому, не знал. Корабль не поврежден. Груза нет
вообще, - араван Баршарг вычистил все до последнего. Приборы мы
починим к утру. Аккумуляторам нужно два дня.
   - Что же мы, через два дня уберемся отсюда? - с надеждой спросил
Бредшо.
   - Нет, - ответил Ванвейлен, - мы уберемся отсюда не раньше, чем
я разыщу ваши контейнеры, Сайлас.
   - Что?! Вы с ума сошли?! Как мы погрузим их на корабль? Это
невозможно!
   - А я не собираюсь грузить их на корабль. Я их утоплю в любом
глубоком озере. За взятку мне все устроят. А если я этого не
сделаю, то рано или поздно на них напорются. И пока я жив, этого
не будет.
   ***
   Через час после заката, когда народ вернулся с полей, араван
Арфарра в сопровождении двух десятков всадников прибыл в посад
Небесных Кузнецов и соскочил на землю перед круглой сельской
управой, где собрался народ на вечернюю проповедь.
   Посад Кузнецов! Бывшие бунтовщики, нынешние стяжатели! Язва на
теле государства, проклятое место, где не действуют
государственные законы, где вместо чиновников - выборные
старосты!
   Сын Мереника покосился на вошедших и рассудил, что не подобает
прерывать заведенный чин ни ради старого знакомого, ни, тем
более, ради большого чиновника. Тем более что проповедь его,
надо сказать, была очень хороша и трактовала о том, что нынешний
режим - и есть обещанное пророком время Великого Света, и нигде
лучше народу житься не может.
   - Нынче государь и народ едины, - объяснил сын Мереника, - ибо
чем зажиточней народ, тем зажиточней государство. Когда народ
приумножает, а государь охраняет умноженное, - это и есть время
Великого Света.
   Собравшиеся зажигали розовые палочки и молились за свое
счастливое настоящее. Когда проповедь кончилась, новый араван
взошел на помост и сказал:
   - Я рад, что в посаде теперь уважают государя и честный труд, -
но не все вами нажито честным трудом. Самые стены ваших домов
говорят об ущербе, нанесенном государю. Вы сложили их из
обломков разоренного вами города. По закону за порчу казенного
имущества полагается исправительное поселение. Но справедливость
- выше закона. Сердце государыни Касии не может не смягчиться
при мысли о страданиях двух с лишним тысяч подданных. Государыня
Касия не хочет карать людей - она лишь требует, чтобы взятое у
государства было ему возвращено. Через два месяца город Шемавер
должен быть восстановлен.
   Люди молчали ошеломленно. Кто-то выронил курительную палочку.
Запахло паленой циновкой. Подскочивший охранник затопал по полу
ногами.
   - Стало быть, правду говорят, - сказал, выступив вперед,
староста: - крупное ворье не тронете, а у праведного стяжателя
все отберете?
   - Мы пожалуемся наместнику Рехетте! - крикнул кто-то.
   Наместнику Рехетте. Не государыне Касии. Но и - не пророку
Рехетте.
   Араван Арфарра молча пошел с амвона. У порога командир-алом
что-то зашептал ему на ухо. Араван обернулся к старосте.
   - Трое чужеземцев укрывались в Посаде. Где они?
   - На постое у кузнеца Нуша, - ответил староста.
   - Врешь. Там их нет. Постарайтесь найти их к утру, иначе вас
ждет кара за укрывательство чужеземных лазутчиков.
   ***
   Мереников посад утонул в утреннем тумане, и они увидели друг
друга одновременно: охрана в лодочной цепи и люди в плоскодонке.

   Бредшо заколебался, но было уже поздно. Большая лодка из
заграждения снялась с места и в несколько гребков сошлась борт о
борт с рассохшейся посудиной.
   - Стой! Куда едешь?
   Ванвейлен вглядывался в туманную муть, пахнувшую дымом
сторожевых костров и какой-то обобщенной тревогой.
   - Да вот, - сказал он неопределенно, - к кузнецу Нушу. Кузнец в
Посаде хороший. Замок обещал сковать.
   - Что там происходит? - спросил Бредшо.
   В лодке засмеялись.
   - Слышали пророчество?
   Восстановит Стены Града,
   Воссоздаст Великий Свет.
   Вот араван Арфарра и восстанавливает стены Града.
   - Какого града? - тупо спросил Ванвейлен.
   - Града Шемавера, который бунтовщики разорили. Вот он и
приказал: мол, разберите дома по камушкам и положите камушки,
откуда сперли. Справедливый человек араван: и закон соблюл, и не
арестовал никого, и заодно от наместника Рехетты пустое место
оставил.
   - А вы что охраняете?
   - А мы смотрим, чтоб таракан из Посада не выскочил. Кто поймает
посадского - три ишевика.
   Ванвейлен стал потихоньку разворачивать лодку.
   - Ты куда? - удивился стражник.
   - Да я думаю, мил человек, здешнему кузнецу не до моих замков...

   Багор вцепился в борт мертвой хваткой.
   - Тебе же сказано, - повторил стражник, - за поимку посадского -
три ишевика за человека.
   - Так я же не посадский, - сказал Ванвейлен, - я же снаружи
приехал.
   - А мне кажется, ты изнутри ехал, - сказал стражник, - и ночь у
кузнеца провел.
   Сосед его добавил:
   - За замком он! Ни свет, ни заря - за замком! Замок-то свой,
небось, в ножнах на пояс подвесишь: экий народ охочий до оружия
стал...
   Рука Ванвейлена скользнула за пазуху. Бредшо напрягся. Ванвейлен
неторопливо вытащил потертую мошну, распустил веревочки и со
вздохом пересчитал девять розовых бумажек.
   Глаза стражника потеплели.
   - Вот теперь вижу, - сказал он, - действительно вы снаружи
ехали.
   ***
   Молодой белобрысый парень из посада Белых Кузнецов, нивесть как
просочившийся сквозь араванову охрану, стоял в кабинете
наместника Рехетты, смущенно разглядывая то золотую вышивку на
гобеленах, то свои собственные грязные башмаки, изгадившие белый
пуховый ковер.
   Его немного успокоило то, что таких, как он, в кабинете было
несколько человек: сидел оборванный монах-шой, не сводя глаз с
Рехетты, сидела востроносая сухонькая ткачиха, сидел огромный и
заскорузлый шорник, судя по рисунку куртки.
   Парень понял, что в Анхеле уже знали о происшедшем в Посаде, и
без объяснений заплакал:
   - За что государь разорил нас? Это же в убыток государю!
   Люди вокруг Рехетты были вдвое его меньше, они обсели его, как
цыплята наседку. Наместник дышал в кресле тяжело и хрипло,
глядел грустными куричьими глазами.
   - Государю убыток, - ответил он, - зато храму Шакуника - выгода.
Храм устраняет ваши мастерские, а с ними - конкурентов.
Посчитай, кто был в совете пяти, кроме меня и покойника
Баршарга. Трое монахов-шакуников. Ты думаешь, они убили
Баршарга, чтобы воссоединиться с государыней Касией? Они убили
Баршарга, чтобы самим править провинцией, безо всяких Баршаргов
и Касий...
   - Значит, - упершись глазами в вышивку на гобелене, спросил
парень, - Арфарра выполняет не волю государя, а волю храма? И мы
можем пожаловаться в столицу?
   - Утром в Варнарайн прибыл инспектор из столицы, - отвечал
Рехетта, - я пожаловался ему на насилие в отношении посада. Он
ответил мне: "Вы клялись государыне Касии умереть ради
спокойствия в стране. Почему бы вам не выполнить обещанного,
господин пророк..."
   Рехетта помолчал и добавил:
   - А какой мне еще ответ мог дать инспектор, если он монах
шакуникова храма в столице?
   Парень ахнул.
   - Мы покончим с храмом, - сказал шорник, - когда саранча ест
рис, крестьянин ест саранчу.
   - Нам обещали, - сказал монашек-шой, давний смутьян, не
бросивший этого занятия, - восстановить законы Иршахчана, а
вместо этого отдали Варнарайн на откуп богу-ростовщику.
   Белобрысому парню из посада упоминание о законах Иршахчана не
очень-то понравилось, потому что у его отца была кожевенная
мастерская, но про бога-ростовщика он был согласен.
   - Ум государя в плену у колдунов, - сказал посадский парень. -
Мы должны уничтожить колдунов и развеять чары. К тому же всем
известно, что вы, господин Рехетта, умеете колдовать не хуже
шакуников и даже делали войска из бобов и рисовой бумаги.
   Наместник молчал. Ему казалось подозрительным: как это парень
так легко просочился сквозь араванову охрану?
   - Я должен посоветоваться с моим небесным отцом, -сказал бывший
пророк, - Я дам ответ утром.





   Глава ПЯТАЯ, повествующая о том, как араван Арфарра в последний
раз в этой истории сыграл в "сто полей"; и о боге воскресающем и
умирающем, по имени Государство.

   Ванвейлен на рассвете вернулся в усадьбу Даттама, узнал, что
Даттам в городе, бросился в город.
   Новый приказчик Даттама, Нуш, выслушал его рассказ о посаде
Небесных Кузнецов - это было одно из первых известий. Нуш был
человеком неопытным и не очень умным, вчера лишь занявшим место
пропавшего Миуса. А Даттам уехал с утра, куда - неизвестно. Нуш
подумал: "Что ж, Арфарра, наконец, убрал конкурентов храма. Я
поставлю хозяина в неловкое положение, сведя его с этим,
прыгающим."
   - Ну, - сказал Нуш Ванвейлену, - как только Даттам вернется, ему
сразу все доложат, а так, - пойдемте, поищем его по городу.
   Взяли еще одного приказчика, Хоя, и пошли.
   Базар на пристани был опять пуст, несмотря на рабочий день.
Занавеси государственных лавок и мастерских были широко
распахнуты, люди трудились старательно, как на сцене, и на
задниках сцены, в соответствии с требованиями самого истинного
реализма, древние государи улыбались звериными физиономиями.
   На площади перед управой двое стражников лениво отгоняли мух от
тела аравана Баршарга: тот качался в сером мешке над Серединным
Океаном. Это был единственный публичный покойник в городе, если
не считать каменных статуй небесных чиновников, улыбавшихся во
все четыре стороны.
   Ванвейлен подошел к покойнику и так долго на него глядел, что
даже стражнику не понравилось:
   - Чего смотришь! Не воскреснет, небось!
   Ванвейлен отошел. Он уже понял, что приказчики Даттама не ищут,
а ходят из харчевни в харчевню, да слушают, кто чего говорит, да
читают декреты Касии. "Да! - подумал Ванвейлен, - это не
Ламасса, на этот город гнев Небес за непокорство не обрушится!"
   Ванвейлен спросил их мнение о новом режиме. Младшенький Хой
рассеянно махнул рукой на полупустые улицы, где народ бродил с
радостными и полыми лицами.
   - Хорошо, - сказал он. - Чиновников - нет. Арестов - нет.
Погромов - тоже нет.
   - Каких погромов?
   - А после смены власти погромов. Справедливость - дело
всенародное. Жнец колосья жнет, воробьи зернышки подбирают. Ведь
если кто-то обогатился, то за счет народа, так? А если за счет
народа, то ведь это только справедливо, чтоб народ отнятое
обратно разделил, так?
   - И то, - добавил спутник, - если не давать народу участвовать в
грабежах, то он, несмышленый, чего доброго, не торжеству
справедливости радовался, а арестованным бы сочувствовал.
   - А сейчас почему тихо? - спросил Ванвейлен.
   Приказчик Хой тяжело вздохнул и поглядел в безмятежное озеро
перед центральной площадью, над которым, как на ветке мирового
дерева, качался покойник.
   - Может, Иров день, - неопределенно протянул он.
   - Чего-чего? - не понял Ванвейлен.
   - Иров день, - уже увереннее проговорил приказчик.
   Он стал объяснять: в каждой провинции при столице есть желтый
монастырь, и время от времени в нем объявляется великий Ир.
Объявляется нечасто - раз в два-три года, по всей империи, а в
одной и той же провинции и вовсе редко: обычно раз в тридцать, а
то и пятьдесят лет. В Варнарайне последний раз Ир побывал
тринадцать лет тому назад: как раз перед бунтом Небесных
Кузнецов.
   - И каков Ир из себя? - спросил Ванвейлен.
   - Ну, самого-то Ира никто, кроме желтых монахов, не видит. Они
люди праведные, не то что наша братия, шакуники. Если Ира
небескорыстный человек увидит - с ума сойдет. Как Ир родится, -
в городе праздник. Все управы нараспашку, чиновники народу
кланяются, люди нагишом бегают, всех бесплатно кормят. Через
неделю у Ира родится сын - один из желтых монахов. Он уже идет
по всей провинции, людей лечит, будущее предсказывает. Это
большое счастье - если Сын Ира прошел. Там и урожай выше, и люди
здоровее. Да вы сами увидите. Иров день уже месяц назад как был.
Сын Ира уходит на восток, возвращается с запада; через
четыре-пять дней придет и к нам на фабрику.
   - Стало быть, - спросил Ванвейлен, - месяц назад в Анхеле был
Иров день, народ побегал голышом, посмеляся над властями, - и на
десять лет успокоился? И что же, многие верят в сына Ира?
   - А чего же не верить? - обиделся приказчик Хой. - Вон у тебя на
шее божок-то болтается... Небось, тоже умеет лечить. А твоему
божку против сына Ира - как уездному писцу против столичного
хранителя покоев...
   Приказчик Нуш не выдержал и захохотал.
   - Ты его не слушай, господин, - сказал Нуш. - Это все глупости
про Ира рассказывают. А что погромов нет, так это потому, что
нищих мало. Раньше, если ты без общины или без цеха - значит, ты
голь перекатная. А теперь ты маленький, да человек. Зачем
человеку справедливость наводить, если у него кусок хлеба есть?
Он бы и непрочь, да понимает: сегодня он справедливость
чиновнику наведет, а завтра кто-нибудь - ему.
   Возле колодца в нижнем городе толпились недовольные женщины:
нынешней ночью из скважины ушла вода.
   - Разве это бабье дело - править? - говорила бойкая толстая
старуха. - Вот извели государя Харсому - теперь и с полей вода
уйдет.
   - А ведь кто извел-то, - сказала сухонькая, востроносая женщина
рядом с Бредшо. - Храм Шакуника и извел. Как настоятель к телу
подошел, так мертвец весь задергался. Сама видела.
   Четверо путников снова зашли в харчевню. Здесь, в Нижнем Городе,
харчевни были без открытых террас, зато кормили - не тем, чем
предписано, а так, как заплатишь.
   Ванвейлен ел тыкву на меду и прислушивался к разговору за
соседним столом.
   Человек в форменном кафтане гончара жаловался громким шепотом:
   - Шесть тысяч бронзовых горшков для государева сада и к каждому
два серебряных лопуха. Так он в документах нарисовал баржу как
полную да и потопил ее по уговору. А лопухи теперь в частных
садах. Мало того, что святотатство, - нам ни гроша не дал.
   - Да, сказал его собеседник, - надо бы помочь государыне Касии
покарать святотатцев.
   Третий собеседник возразил:
   - А карать-то нынче далеко идти. Экзарховы чиновники не просто
так грабили. Они души свои отдали на сохранение в храм Шакуника.
Держат их там в хрустальных кувшинах. Разобьешь кувшин - и нет
человека.
   - Какая у чиновника душа? - сказал с досадой гончар. - У него
вместо души - серебряный лопух, да и тот краденый.
   - Ну, стало быть, лопух и отдали на сохранение.
   Приказчики посерьезнели и действительно стали искать Даттама. На
поиски ушло три часа.
   ***
   Господин Даттам взбежал по ступеням управы наместника.
   - Наместник занят, - сказал ему стражник в желтой куртке.
   Даттам молча шваркнул желтой курткой об стенку.
   Наместник Рехетта стоял на мраморных мостках у Малого Океана и
кормил пестрых рыб.
   Даттам взбежал на мостки.
   - Опять за старое, да? - заорал Даттам. - Мало вам миллиона
мертвецов? Они вам спать дают, вам несправедливость спать не
дает!
   Пестрые рыбки разлетались от мостков, меняя цвет испуганно и
стремительно, как человек меняет убеждения. Рехетта глядел на
племянника непонимающими глазами.
   - Да уж вы мне-то не лгите, - закричал храмовый торговец. - Это
ваши люди мутят народ против храма. Это доказать будет проще
простого. Мой приказчик - и тот двоих знает, в аравановой управе
полные списки лежат.
   Рехетта покачал головой.
   - Вы ошибаетесь. Я виделся сегодня утром с теми, кто возмущен
самоуправством храма. Но я велел им ждать.
   Даттам рассмеялся.
   - Вы - лжец. Или - банкрот.
   Оплывшие глазки Рехетты стали еще удивленнее и грустнее.
   - Банкрот, - повторил Даттам и махнул рукой в глубину сада. -
Это все - дареное, даже не краденое. За эти двенадцать лет вы
так и не нажили своим трудом ни гроша. Весь ваш капитал был -
народное мнение. Ненадежный капитал. И если вы не лжете - то
сегодня вы прогорели. А если вы лжете - то вы опять бунтовщик, и
на этот раз с вами, надеюсь, не будут церемониться.
   И Даттам побежал прочь из сада. На пути ему попалась, вся
заплаканная, жена наместника, дочка желтой куртки.
   - Господин Даттам, - закричала она, ломая руки. - Ведь он это
все, чтоб меня извести! Я знаю, в своих доносах государыне он
первым условием поставил: развод, развод...
   ***
   Настоятель храма Шакуника глядел с широкой террасы через
подзорную трубу. Быстро смеркалось, вечерние цветы пахли все
сильней.
   Далеко-далеко красный кирпичный амбар притих, не сопел и не
вздрагивал. Паром и лодки ушли на другой берег. На мосту через
реку, вытекавшую из озера, переминался народ с вилами и
хворостом. Ворота за мостом были заперты. Народ терпеливо ждал,
уважая традиции. День - время живых, ночь - время мертвых. День
- время покорности, ночь - время восстания.
   В ядовито-синей озерной воде плавало красное заходящее солнце.
Вдалеке по стеклянистой дороге скакал отряд всадников.
   Впереди человек в камчатом кафтане с золотыми пчелами, с золотой
плетеной тесьмой, - платье аравана. Ферязь спутника - холодная,
лазоревая, кисть с яхонтом, завязки тоже яхонт на шести концах,
- личный уполномоченный государыни, и, между прочим, отменный
математик, гордость столичного храма Шакуника. Толпа ворчала, но
расступалась. "Успеют или нет", - подумал настоятель, сбегая по
ступенькам.
   У ворот отец Кедмераг, бледный, шептал Арфарре на ухо:
   - Храм - это неважно, фабрика - неважно, - шептал он. - Склады -
вы же знаете, там динамит, там акролеин, а они все палить будут.
И лаборатории - там же дивные вещи...
   Всадники рассыпались по храмовой территории вслед за монахами.
Темнело.
   Столичный уполномоченный сполз раскорякой с седла и протянул
настоятелю бумагу.
   - Донос наместника Рехетты в столицу, - сказал он. - Писан час
назад. Копия. Оправдывает народный бунт против храма Шакуника.
Пишет: "Храм Шакуника убил изменника Баршарга, чтобы занять его
место. Разве может народ стерпеть такое? Если народ встанет на
защиту государя - можно ли не восхищаться народом?"
   - Где Даттам? - спросил Арфарра.
   - Уехал с утра в город, - ответили ему. - И не возвращался.
   Солнце тонуло у стены, а напротив, под ногами толпы, на синей
воде оттиснулась бледная, как плохо намоченная печать, луна
Галь. Толпа удовлетворенно ворчала.
   - Да задержите же их как-нибудь, - простонал настоятель.
   Араван Арфарра велел