еловек...
   - Гм, - сказал один из старейшин, - А тебя ведь уже вчера сюда
приводили.
   - Ну и что? - удивился Рогатый Куль.
   - А то, что честных людей сюда часто не водят.
   - Гм, - сказал Рогатый Куль - ты-то здесь, небось, всю неделю
будешь сидеть.
   Вокруг захохотали.
   Ванвейлена и ответчиков поставили друг напротив друга, на виду у
всех, и поднесли каждому по глиняной кружке. А надо сказать, что
в кружке была не просто вода. Воду эту доставали нагие девушки
из-под мельничного колеса и потом пропускали через трещину в
статуе Золотого Государя, так что если эту воду выпить и
лжесвидетельствовать, человека начинало как-то трепать и мять.
   Ванвейлен повторил свой рассказ и опростал кружку. Рогатый Куль
взял кружку в руки и глянул в нее. Толпа зашумела вокруг, листья
священного дуба вдруг вспотели, а небо пошло красными пятнами,
как гребень того дракона. Рогатый Куль сделал глоток,
поперхнулся, выронил кружку и сам упал вослед. Тут всем стало
ясно, что Ванвейлен прав.
   Лух Половинка упал на колени.
   - Люди добрые, - сказал он. - Я ведь честный человек, ныряльщик
и сын ныряльщика. Я с детства слыхал: при Золотом Государе люди
умели ходить за море и по дну тоже умели ходить. И я стал
поворачиваться умом туда и сюда, и сделал деревянный колокол, в
котором можно ходить по дну. И что же? Мастера цеха заявили:
"Молодой Лух Ныряльщик собирает губок втрое больше положенного,
наносит ущерб цеху и морю". А когда я стал лишние губки помимо
цеха продавать, тогда меня ушей лишили за морское воровство, а
колокол сожгли.
   Луху Половинке поднесли глиняную кружку.
   - Гражданин купец! - сказал он. - Я ведь не воровать на корабль
пришел. Помните, у нас разговор был о колоколе Арфарры? Вот я и
решил о своем колоколе вам рассказать, потому что мой не хуже. А
морской апельсин с собой принес, чтоб показать. Такой апельсин,
какой без колокола не достанешь.
   - Что ты врешь! - закричал сыщик Донь. - Твой морской апельсин
тебе в воровстве помогал. Ты и попался оттого, что его потерял.
Если б у тебя честные мысли были, ты днем бы к купцам явился.
   Лух повесил голову.
   - Чего, - сказал он, - с пьяного возьмешь. - и выпил глиняную
чашу.
   Ванвейлен не знал, что и думать. Сыщик Донь теребил его за
рукав.
   - Господин советник, вы теперь большой человек, - сказал он. -
Не хотите ли пойти сейчас и потребовать свидания с Кукушонком? А
то ведь там, верно, уже знают о происшедшем.
   Что-то в тоне сыщика было до того странное, что Ванвейлен без
колебаний последовал за ним.
   При виде Ванвейлена и Доня поручители в тюрьме переглянулись
испуганно, но путь преградить не посмели.
   Донь вбежал в пустую камеру и выругался.
   - Где заключенный? - разорался Ванвейлен. В темном коридоре к
нему метнулась какая-то тень со словами:
   - Кончают. Услышали про ярмарку и решили кончить.
   Донь, Ванвейлен и трое сыщиков побежали вслед за тюремщиком в
блеклый дворик.
   Там, в углу, на земле, валялся Марбод Кукушонок, весь черный от
ударов плетей, и на голове его - мешок с песком.
   - Прочь! - заорал Ванвейлен. Поручители испуганно разбежались.
Ванвейлен стащил мешок с лица Кукушонка, стал трясти его и
растирать.
   - Поздно, - заметил Донь, но ошибся. Кукушонок открыл глаза и
вздохнул.
   Донь скривил про себя губы. Надо было отдать почтенным
лавочникам должное: убивать они умели плохо. Кукушонка
развязали, принесли в камеру. Ванвейлен поил его с ложечки
горячим супом и говорил:
   - Я думаю, мы нашли настоящих грабителей. - И рассказал то, что
рассказывал на ярмарке. - Но зачем, - жалобно спросил он, - вы
бежали и зачем убили суконщика Худду?
   Марбод, весь синий, молчал. Потом нахально осведомился:
   - Сударь, ведь вы же свой человек у Арфарры-советника. Вы за
ним, как нитка за иголкой. Чего же вы обо мне хлопочете?
   Ванвейлену захотелось сказать: "Я не о вас хлопочу, а о
правосудии. Поскольку в этой стране о нем больше заботиться
некому". Вспомнил пьяные и наглые глаза Луха Половинки и
промолчал.
   Сыщик Донь, не теряя времени, велел арестовать всех троих
поручителей и прежде всего молочника Исона, который сидел на
мешке с песком. Тот, оправдываясь, заявил, что действовал по
приказу начальства.
   - Врешь, - усмехнулся Донь, - ты пошел на это по личной злобе.
   И велел принести тиски.
   Молочник сначала упорствовал, но потом завопил и сознался:
   - Марбод Кукушонок захватил замок моего господина, и всех людей
перебил, а господина и госпожу посадил на ночь на лед, так что у
них от холода мозг вытек через нос.
   Молочник подписал все, что продиктовал Донь. С подписанной
бумагой Донь отправился к судье. Когда судья узнал, что Марбод
Кукушонок жив, лицо его от испуга стало как вареная тыква.
   - Вот какое самоуправство творят поручители, - жаловался Донь. -
И представьте себе, что эта скотина сначала еще клеветала на
вас. Это при чужеземце-то!
   - Что же делать? - сокрушался судья.
   - А все оттого, - сказал Донь, - что городская ратуша жмется на
жалованье профессионалам! - И выложил на стол список: - Пусть
эти двадцать пять человек получат регулярное жалование и
официальные полномочия.
   Судья безмолвно подписал бумагу.
   - Через год, - сказал Донь, - я выловлю половину ламасских
воров.
   "А другая половина, - мысленно прибавил он, - сама поделится
добытым..."

   * * *

   Среди толпы на площади у городского суда стоял Неревен и
поджидал нового королевского советника Ванвейлена. "Странно, -
думал Неревен. - Это, конечно, часто бывает, что преступления
разгадывают во сне. Однако боги всегда ниспосылают разгадку в
виде того, что первично, то есть символов, а не в виде
вторичного, то есть фактов. Странно, странно, что он во сне
видел рожу преступника, а не какую-нибудь хитроумную загадку".
Неревен прислушался: в толпе хвалили за гордость Марбода
Кукушонка, хвалили советника Ванвейлена, а больше всех, как
всегда, хвалили советник Арфарру, который несомненно и нашел,
вместе с Ванвейленом, виновника.

   * * *

   Вечером усталый и побледневший Арфарра принял Ванвейлена и стал
расспрашивать его о ярмарке. Ванвейлен долго и пространно
говорил о старейшине в желтой шапке.
   - Боги, говорит, не торгуют... А ведь и вправду не торгуют! -
вдруг сообразил Ванвейлен. - Воруют, убивают, творят, - а
торговать не торгуют. А в империи крестьяне тоже так говорят?
   - В империи, - сказал Арфарра, - говорят по-вейски, а не
по-аломски.
   Ванвейлен не понял:
   - Какая разница?
   - Это ведь не крестьянин вам говорил о тождественности
собственности и собственника, это ведь язык за него говорил.
Алом ведь не говорит: "Мой горшок", он говорит: "Я - горшок, я -
меч, я - конь". Сеньор считает, что человек не имеет
собственного "я", если у него нет коня и меча, а горожанин
думает, что у него нет "я", если нет дома и лавки. Человек
уверен, что его "я" есть его имущество, и когда он умирает, на
тот свет за ним отправляют все составные части этого "я" -
одежду, оружие, утварь... - Советник помолчал и грустно добавил,
- И добиться в такой стране благосостояния - это все равно, что
добиться учености в мире, где книги жгут со смертью автора.
   Арфарра внезапно закашлялся. Прибежал монах. Ванвейлен терпеливо
ждал, пока советник пил теплый и склизкий настой морских
желудей.
   - А что значит "я" для вас, господин советник?
   Арфарра помолчал, потом произнес:
   - "Я" - это такое условное слово, которое получает значение лишь
в акте речи, и значением которого является лицо, произносящее
речь.
   Королевский советник закутался в плащ.
   - Господин Ванвейлен, - сказал он. - Буду с вами откровенен. Вы
не раз становились на мою сторону. Почему же вы сегодня сделали
все, чтобы спасти от казни Марбода Кукушонка?
   - Но ведь он невиновен, - сказал Ванвейлен.
   Арфарра вздохнул. Он понял, что все-таки имеет дело с дикарем.
Дикарем, который и хотел бы соврать на божьем суде, да не смеет,
потому что думает, будто его тут же поразит молния.

   * * *

   Ванвейлен возвращался в свой городской дом задумчивый и
невеселый. Вокруг обустраивались на Весенний Совет: Ванвейлен
впервые сообразил, почему в Мертвом Городе нет деревьев: их все
время вырубали на палисады, частоколы и костры.
   В самой Ламассе было людно и весело. Нищий монашек-ятун
привязался к Ванвейлену, клянча погадать. Ванвейлен кинул ему
монетку и спросил, мудрый ли человек советник Арфарра. Нищий
спрятал монетку и сказал:
   - Мудрому человеку, однако, не пристало быть при королевском
дворе.
   Ванвейлен доехал до своего городского дома. Дом раньше был
пекарней и лавкой. Тын вокруг был прочный и гладкий; городские
цеха запрещали иметь зазывные вывески и иным способом отбивать
покупателей друг у друга. На воротах бывшей лавки висел,
впрочем, щит с бронзовым навершием. Городская ратуша раздала для
украшения щиты, захваченные в битве против далянов, когда, по
словам горожан, "третьи стали первыми".
   Ванвейлен спешился во дворе. У коновязи ели овес два незнакомых
недорогих коня: саврасый и вороной с белой отметиной. Ванвейлен
вгляделся в шитье на переметной суме - два лося с длинными
переплетенными шеями, "травяное письмо". Гонцы от графа Арпеша,
стало быть, известия о Бредшо после двухнедельного перерыва.
   Ванвейлен взбежал в обеденный зал. Пятеро землян сидели вокруг
дубового стола и вид у них был такой, про который говорят: и
пест сломался, и ступка треснула...
   - Бредшо?! - спросил Ванвейлен, увидев письмо.
   - С Бредшо пока все в порядке, - ответил Хатчинсон.
   А Стависски влепил кулаком по столу и сказал:
   - О, боже мой! Какие мы идиоты! Страшно думать, что с нашим
кораблем делают в империи!




   Глава двенадцатая, в которой рассказывается, как господин Даттам
кинул Сайласа Бредшо на триста тысяч ишевиков.

   Из дневника Бредшо:

   1-й день Суюн третьего месяца.

   Вот уже вторую неделю, как я путешествую с Даттамом, самым
крупным торговцем королевства и побратимом короля.
   Официальная цель нашей поездки состоит в том, чтобы судиться с
общиной бога-рудокопа Варайорта. Есть где-то в горах серебряный
рудничок, на который Даттам положил глаз. Земля вокруг рудничка
принадлежит дружественному Даттаму графу какому-то, но - вот
загвоздка, - сама община рудокопов свободна. Рудокопы люди
серьезные, потомки каких-то не то разбойников, не то повстанцев,
и в конце предыдущей династии заимели от государства договор,
согласно которому не продадут себя никому, пока "стоит белое
озеро и белая скала", - имеются в виду озеро и скала на
островке.
   Словом, дело Даттама весьма безнадежно, - несмотря на всю его
жадность, озера ему не выпить, а крестьяне здешних мест весьма
консервативны и условий таких договоров, об озерах и скалах,
придерживаются буквально.

   3-й день Суюн третьего месяца.

   Я долго думал, что покупает Даттам, и понял. Он покупает на этот
раз военную силу. А если такой человек, как Даттам, покупает
военную силу, это значит, что скоро на нее будет большой спрос,
и скоро воины будут приносить самый большой барыш.
   За тонкостанную девицу сеньоры продают Даттаму самих себя, в
надежде на щедрость хозяина, а паче того - в надежде на грабежи
под его руководством.

   7-й день, Ишан, третьего месяца

   Все наши спутники преданы Даттаму безраздельно, не считая
эконома Шавии. Это тот человек, который раньше управлял в
здешних местах землями храма.
   По Шавии можно составить живое представление о манерах чиновника
империи. Считает своим долгом беседовать со мной, как с дикарем
и ребенком, о могуществе страны Великого Света. При этом
рассказывает такие вещи, которые я на месте империи прятал бы
глубоко в шкафу: ну зачем, в самом деле, разъяснять, как по
приказу императора Аттаха партию либералов, вздумавших разрешить
частным людям продавать и покупать землю, закопали в эту самую
землю вниз головой: вы, мол, хотели перевернуть мир вверх
ногами, так попробуйте на своей шкуре.
   Сегодня за завтраком я заметил, что могущественная страна вряд
ли потеряет и земли за океаном, и приморские районы, и Шавия,
пожав плечами, надменно возразил мне, что империя не желает
отвоевывать их обратно, хотя может это сделать с легкостью. Я
расхохотался, а глаза Шавии стали как дынные семечки:
   - Вы заметили, что морская и речная вода на языке богов
называются по-разному? Между морским и речным такая же разница,
как между женским и мужским, правым и левым, правдой и ложью.
Государь умеет приручать реки. Прирученные реки именуются
каналами, орошают поля и перевозят грузы. А морская пучина?
Недаром ее сравнивают с богатством: она так же изменчива и так
же губит человека.
   Я отвечал ему, что в моем краю торговцы плавают и по рекам, и по
морям.
   - Это потому, что у вас вместо государства одни народные
собрания. Вне государства торговца трудно заменить, а зачем
торговец внутри государства? Что делает торговец? Разве он
производит вещи или указывает, как это делать? Нет. Он
перекладывает вещи с места на место. Но ведь стоимость товара
зависит от количества вложенного в него труда. И количество
этого труда не может измениться от места, где товар продается. И
торговец продает товар не за стоимость, а за цену. А что такое
разница между ценой и стоимостью, как не украденный торговцем
чужой труд? Торговец не может быть честным. Другое дело
государство. Оно может собрать рис в одной провинции, увезти в
другую и распределить там все по стоимости, безо всякой прибыли.

   Я изумился до чрезвычайности:
   - Шавия, вы же сами торговец! Как можно жить и считать себя
вором?
   - Что ж! Хорек живет и кур ворует. Однако, если он забудет при
этом, что он вор, будьте уверены - подлинные хозяева ему
напомнят.
   - В одной нашей поэме, - сказал я, - тоже написано:
   Война, торговля и пиратство, -
   Три вида сущности одной.
   Шавия необычайно оживился.
   - Верно! - воскликнул он. - И кто же это сказал?
   - Представьте себе, - ответил я, облизнувшись, - это сказал
черт.

   * * *

   На следующий день Бредшо подъехал к Шавии. Тот ехал в
одиночестве, на сером муле с серебряной попоной. Зеленый
шелковый паллий свисал мешком до земли, на руках, несмотря на
теплый день, у него были заячьи рукавички, вывороченные мехом
наружу. Глаза у эконома были опухшие, зеленые и отчаянные.
Бредшо стал расспрашивать его о Даттаме.
   Шавия чуть оживился.
   - Вы каким языком лучше владеете? Как вам рассказывать -
по-вейски или по-аломски?
   - Как вам удобнее, - ответил Бредшо.
   Шавия оглядел заморского торговца. На Бредшо был парчовый кафтан
с плетеной тесьмой, стянутый серебряным шнуром, красные штаны и
поверх кафтана - легкая кольчуга, подарок Даттама. За спиной, -
меч с серебряной перекладиной, сафьяновые сапожки. Конь под
Бредшо был серый, с белой полосой по хребту, и заморский
торговец уже выучился ловко на нем ездить. "Впрочем, какой
торговец, - подумал эконом Шавия, - это если нельзя - торговец,
а если можно - разбойник. У простых народов эти две вещи
неотличимы, это только в королевстве вроде здешнего рыцарям
запрещено торговать, а позволено лишь грабить".
   - Когда-нибудь, - усмехнулся Шавия, - я вам расскажу по-вейски,
а сейчас лучше расскажу так, как в замках рассказывают. - Итак,
- сказал Шавия, - двенадцать лет тому назад король держал
Весенний Совет, и рыцари со всего королевства съехались для
охоты, игры и пиров.
   Однажды король пировал под дубом и вдруг спросил:
   - Что это - словно лепестки вишни усеяли небо? Что это - словно
белый туман окутал землю?
   Старая женщина ему ответила:
   - Это не лепестки вишни, это - белое шитье на белом плаще
всадника. Это не белый туман: это пар от ноздрей серебряного
иноходца.
   И все увидели, что к королю по полю едет юноша, трижды семи лет,
с золотыми глазами и белыми волосами.
   А старая женщина погадала и продолжала:
   - Этого юношу зовут Даттам Золотоглазый, и он иэ рода Золотого
Государя и из страны Великого Света. Прием "дракон взлетает в
небо", прием "лев кидается на зайца", прием "рысь поднимает
хвост", прием "лосось совершает прыжок" и многие другие приемы с
мечом и копьем ему известны, и еще он столь же искусен в
колдовстве. А когда он дерется, один глаз вкатывается вглубь, а
другой наливается вишневым цветом, и собаки на рукоятке его меча
поднимают победный лай. Сын мой! Вели ему уехать, ибо мало
хорошего приходит из страны Великого Света!
   Даттам поднес королю удивительные подарки. Самым лучшим иэ них
была серебряная ветка с тремя золотыми гранатами. Гранаты были
сплетены из тончайшей золотой сетки, и в сетке сидели рубиновые
зерна. Тот, кто имел эту ветку, не чувствовал ни холода, ни
жажды, а в темноте она освещала путь ярче морского апельсина.
   Старая женщина сказала:
   - Сын мой! Не принимай этих даров, потому что люди из страны
Великого Света хитры, и как бы этот юноша не попросил такого
ответного дара, которого у тебя нет.
   Но королю очень понравилась ветка, и он ответил:
   - Мало ли у меня земель и воинов? Нет такой просьбы, которую я
бы не выполнил.
   На следующий день на пиру король спросил:
   - Даттам! Проси о чем хочешь: земли, или рабов, или золота.
   Даттам встал, поклонился и сказал:
   - Я не осмеливаюсь ничего просить у тебя, король. Однако, если
тебе угодно, продай мне зерна. Мое войско в стране Великого
Света испытывает голод, и мне надо его накормить.
   На щеках короля выступили два пятна синих, и сверху - два пятна
красных, и он сказал:
   - Недобрый колдун подучил тебя просить невозможного. Разве я
барсук, который копит запасы?
   Тогда юноша улыбнулся и спросил:
   - А что же ты делаешь, если в стране голод?
   - Я иду войной на соседей, - ответил король. - Но недостоин тот
королевского звания, кто предпочитает быть мошной, а не королем.

   - Хорошо, - сказал Даттам. - Тогда дай мне полномочия
королевского инспектора, чтобы я мог объехать здешние земли и
купить зерно у того, у кого оно есть.
   Король рассмеялся, справился по старым записям и пожаловал ему
плащ и яшмовую печать.
   Через три месяца юноша вернулся к королю, и все поразились его
хитрости. Конечно, ни в одном замке он не купил зерна, потому
что никто тогда не считал подобающим добывать трудом то, что
можно добыть мечом. Однако, под этим предлогом он был принят в
каждом замке и свел дружбу с теми, кто враждовал друг с другом.
   Прошло два года - юноша вернулся в королевство. Глаза его
погасли, как треснувшая яшма. На нем было зеленое платье монаха,
он ходил, прихрамывая, и был как человек, у которого сломался
меч и раскололось копье. И у него больше не было войска, которое
надо кормить, потому что оно потерпело поражение.
   Король позвал его сказал:
   - Даттам! Проси у меня, чего хочешь!
   Даттам усмехнулся и сказал:
   - Чего мне просить, монаху и побежденному? Зачем мне золото,
если у меня нет дружины, которой я мог бы его раздать? Зачем
земли, если я не могу построить на них замка, из которого я мог
бы грабить прохожих? И я дал зарок: не носить никогда белого
цвета моих войск, не есть мяса барсука и не класть руку на
рукоять меча.
   - А зарок здешний, это знаете, что такое? - прибавил Шавия. -
Это похоже на личный талисман. Один знатный человек сам,
допустим, отыщет личного бога, а другой положит себе запрет,
какой взбредет в голову: не носить, скажем, меча за спиной, а
только у пояса, или не угонять скота в первый день первой луны.
   И Шавия устроился поудобней на своей попоне: он невольно
оживился, глаза его заблестели: видно было, что он любит и умеет
рассказывать - хотя бы по-аломски.
   "- Чего же ты хочешь? - спросил король.
   Даттам вздохнул.
   - Мне теперь надлежит думать не о себе, а об интересах бога. Я
дал обет: построить в Варнарайне храм Шакуника, и украсить его
мехами. Я снарядил за мехами лодки в Шебем, но цехи запрещают
морякам наниматься на эти лодки.
   Тогда король собрал старейшин цехов и сказал им:
   - Я узнал, что люди из северных ущелий весной