из страны Великого Света, как на скалах.
Ракетоплан, вероятно, не произвел бы на него такого впечатления.

   Поместье Шодома Опоссума сохраняло от городка, на месте которого
оно располагалось, лишь одно, но самое существенное - имя.
Золотой Улей. Поместье было как поместье, со всеми его
составляющими: усадьбой за крепостными стенами, дворовыми
службами, деревней, лесами, лугами, дружинниками, рабами, богами
и предками.
   Ванвейлен и Бредшо поселились в усадьбе на горе, остальные - в
деревне у моря, поближе к кораблю.
   Люди в усадьбе и люди в деревне жили в одном поместье, но в
разных мирах. Мир людей из усадьбы создал Белый Кречет, разрубив
в поединке у мирового древа чудовище Вея. Мир людей из деревни
создал государь Великого Света, старый Вей, который взошел по
мировому древу к подземным пряхам и принес оттуда ячмень, просо
и искусство свадебных церемоний. Люди из деревни и люди в
усадьбе были, однако, согласны в том, что Мировое Древо - та
самая желтая катальпа, что растет на бывшей площади разрушенного
города.
   Люди из деревни и люди из усадьбы глубоко чувствовали
сопричастность всему живому. Поэтому человек из деревни, убив
куницу, относил ее к скале закона, и вся деревня собиралась на
суд. Там кунице доказывали, что убил ее не человек, а дротик.
Дротик пороли и выкидывали. Это было тем проще, что его
сланцевый наконечник был одноразового пользования. Поэтому
человек из усадьбы полагал, что убить другого человека - не
страшнее, чем убить куницу.
   Мир деревни был грубым и плоским, и делился, как крестьянский
дом, на три части: в одной хранились плоды земные и морские, в
другой жил скот, а в третьей помещались люди. Мир усадьбы был
вертикальным, с башней в середине. В подклетях и пристройках
жили рабы и дворовые, в горницах, на втором этаже - дружинники и
господа, в верхних покоях жили женщины, а в левой угловой башне
жил предок рода, Большой Опоссум, и при нем - Старая Женщина,
тетка нынешнего графа.
   Люди из деревни и люди из усадьбы жили в разных мирах, потому
что говорили на разных языках. В усадьбе называли свой язык
аломским, в деревне называли свой язык вейским. География и
история земли за Голубыми Горами, земли, куда должен был упасть
"Орион", на аломском и на вейском языках описывались по-разному.

   Мир аломов был миром свободных людей и укрепленных поместий. Он
стал таковым много лет назад, когда братья Ятун и Амар завоевали
страну Великого Света. Братья алкали славы, а не имущества.
Когда Амар зарубил в поединке последнего доблестного государя
страны, он не позарился на его дворцы и сады; дворец он сжег
вместе с покойником, а золото и земли раздал дружине. Почтение к
убитым противникам и щедрость к дружинникам были отличительной
чертой предков. Песни настоятельно советовали и впредь не
зариться на золото, а раздавать его сотрапезникам, особенно
певцам, и напоминали, что Страна Великого Света погибла из-за
жадности ее жителей и их страсти к приобретению.
   Люди из деревни, напротив, отлично знали, что Страна Великого
Света за Голубыми Горами существует до сих пор, и в минуту
свободомыслия называли себя ее подданными. Устройство ее было
известно во всех подробностях и описывалось так: посреди страны
Великого Света - Город, в Городе дворец, во Дворце - Океан
больше нашего моря, в Океане остров, на острове - гранат, каждый
плод - тысяча зернышек, каждое зернышко больше горы. Сорвешь
плод - не портится, приставишь к ветке - опять растет. Под
корнями граната ходит золотая черепаха Шушу, из корней текут
четыре источника: молоком, изобилием, просяной бузой и
справедливостью. Нет там ни зноя, ни холода, нету горних господ
и гор тоже нет, нет ни бедных, ни богатых, ни торговцев, ни
воров, сами жители золотые, руки у них серебряные, а едят они
сытный жемчуг.
   По агентурным сведениям, от взгляда ее справедливого государя
Харсомы изо рта змеи вместо яда течет сладкое молоко, а орел по
его приказанию таскает корм воробью.
   Впрочем, точное местоположение страны Великого Света вызывало в
деревне некоторые разногласия. Местный знахарь утверждал, что
обыкновенному человеку, чтобы дойти до Небесного Города, нужно
истоптать три пары железных башмаков. Сам он, будучи человеком
необыкновенным, частенько летал туда по ночам. Монах-побродяжка,
ржаной королек, которого Шодом Опоссум собаками вытравил из
дочкиной горницы, уверял, что далеко ходить не надо, Небесный
Город с его орлами и воробьями - внутри нас, да мы сами -
снаружи. Так что каждый может видеть его образ, но при жизни
ничего, кроме образа, не увидит.

   Свободу в обоих мирах ценили чрезвычайно, однако понимали ее
по-разному. В замковой трапезной свободным считался тот, кому
король, при условии несения военной службы, пожаловал поместье.
В замковой кухне свободным считался тот, кто имел право сам
выбирать себе господина. В деревне свободным считался тот, кто
крепок земле, а не господину. Так что если господин продает
землю, то не может сковырнуть с нее человека, а должен продавать
его вместе с землей. И только управляющий поместьем не уставал
подчеркивать, что он - верный раб хозяина, и что даже свободные
люди должны уповать на графское милосердие и страшиться
неумолимости верного раба.
   Человек внимательный мог, однако, заметить, что в аломском языке
очень много вейских слов, а в вейском - много аломских.
   Так или иначе - люди из деревни говорили по-вейски, люди из
усадьбы - по-аломски, а друг с другом они объяснялись на языке
Богов, - или языке Закона.
   В почитании закона сходились все. Люди из усадьбы почитали закон
баранами и благовониями, люди из деревни приносили ему в жертву
черепашьи лапки и просяные зерна. Было бы преуменьшением
сказать, что законы незыблемы, как скалы, ибо они и были
скалами. Скалы были иссечены изображениями предков и взаимными
обязательствами между ними и людьми, и было это сделано еще до
прихода аломов, когда людей не было, а на земле жили одни
предки. Обитатели поместья чтили изображения, и расходились лишь
в толковании подписей. Аломы считали, что Большой Человек на
скале именуется "владельцем поместья", в вейцы переводили
надпись как "чиновник при общине".
   Относительно взаимных обязательств каменного человека и живых
крестьян, сомнений, однако, не было. Незыблемый закон обязал
каменного человека ссужать деревни солнцем, теплом,
безопасностью и справедливостью. Взамен Большой Человек или его
представители получали от каждого жителя деревни в год
четырнадцать яиц, кувшин конопляного масла, курицу, десять дней
полевых работ и еще кое-какую мелочь за лесную и морскую охоту.
Страна Великого Света на скалах была вечна, неуничтожима и
беспредельна. Ее государи судили сильных и защищали слабых,
разговаривали с богами и советовались с народом, они сами пахали
поля золотым плугом и поучали, как пахать, крестьян. Они правили
по ту сторону гор и по эту сторону гор, по ту сторону океана и
по эту сторону океана, и среди их владений числились заморские
города, а среди их атрибутов - резные деревянные корабли,
точь-в-точь похожие на тот, в котором приплыли чужеземцы.
   Бредшо вылечил дочку графского управляющего, она спросила:
   - Правда, что ты из Страны Великого Света, - и Бредшо поглядел
вокруг и ответил:
   - Да.
   Ванвейлен не знал языка, на котором говорили в маленьком городе
на другом берегу моря, однако за морем писали иероглифами, а в
беспредельной стране с одинаковыми законами писали буквами.
Ванвейлен видел: когда в том городе художник рисовал льва, он
прорисовывал во льве скелет, печенку, и сердце, словно полагая,
что главное в звере - не видимость, а суть. А на скалах Золотого
Улья звери были нарисованы, как сумма своих частей. Художник
полагал, что от перемены мест слагаемых эта сумма не меняется, и
если ему не хватало места для львиных ушей, он рисовал эти уши
на животе, а рентгеновских снимков, как на Западе, не рисовал
никогда.
   Стало быть, с каким-то из атрибутов империи - либо с
одинаковостью, либо с беспредельностью, - дела с самого начала
обстояли неважно. И докуда бы ни простиралась империя два века
назад, - ее города превратились в поместья, ее государи умерли и
не воскресли, Золотой Улей опустел, дикие пчелы жили в дупле.
   Крестьяне почитали страну Великого Света. Крестьяне расписывали
горшки теми же словами, которые употреблялись на скалах для
докладов древним богам. Они не изменили ни буквы: однако, увы,
изменилась грамматика, и то, что было настоящим временем,
превратилось в сослагательное наклонение. Отчет о процветании
стал молитвой о куске хлеба.
   Был и еще один простой и общепринятый язык - язык оружия. Понять
его было так же несложно, как выучить дорожные знаки, но
научиться разговаривать сложнее, чем научиться водить машину.
Ванвейлен, однако, рьяно взялся за дело.

   Из дневника ванвейлена.

   Сегодня граф показывал мне свои сокровище: стоит кладовая,
темная, как местное население, а посереди сундуки. На стенке
череп с вделанной в него жемчужиной. Я стал рыться в сундуке и
вытащил книгу с серебряным павлином вместо обложки (за павлина
она и попала в сокровищницу), и исписанную только с одной
стороны. Я облизнулся, и граф тут же подарил мне книгу. Пока
босс хвастался сундуками, мальчишка-раб все время норовил ткнуть
факелом в соломенную стреху. Я не выдержал и спросил, не боится
ли босс пожара? Босс надулся и спросил, что я хочу этим сказать,
- каждую неделю он ходит любоваться своим добром, и еще ни разу
стреху не подожгли. Я разозлился и сказал, что сегодня не
подожгли, так завтра подожгут. Граф возразил, что это может
случиться только от дурного сглаза, и вообще, чего это я пророчу
дурные вещи? Ну вот, - толкуй тут противопожарную безопасность.
Теперь, если что, меня же и назовут колдуном.
   Я утащил книгу и решил писать на обратной стороне дневник. Что с
той стороны - никто не знает. Неровные строчки - должно быть,
божьи гимны. Бедная старая книга! Сначала ее держали в сундуке
из-за серебряного павлина, а теперь варвар со звезд употребляет
оборот на путевые заметки.
   Когда мы шли обратно, мне все время казалось,что граф думает: а
не спихнуть ли меня в одну из каменных дырок в полу? Он,
наверно, и сейчас думает.

   Мальчишку, который держал факел, послали на псарню пороть.

   Время они считают приливами. Утренний прилив, дневной, вечерний
и полночный. Еще говорят: "в час, когда женщины замешивают
тесто".

   Я спрашивал у графа об земле за Голубыми Горами, куда свалился
бедняжка "Орион". Граф позвал певца, и тот спел мне песню. О чем
песня, я не понял из-за крайней скудости своего словарного
запаса. В конце все страшно возбудились и стали плясать. Сломали
половицу.

   Сегодня мне песню спели второй раз. Там было про двух братьев,
которые завоевали земли империи до Голубых Гор и, не дожидаясь
полной победы над империей, решили честно ее поделить. Дележка
проистекала довольно остроумным образом. Один брат сказал: давай
я поделю землю на две части, а ты выберешь, какая из них твоя. А
если не хочешь, ты дели землю на две части, а я выберу, какая из
них моя. Завоеватели были слабо сведущи в географии, и не знали,
что земля за Голубыми Горами в пятьдесят раз больше, чем земля
перед Голубыми Горами.
   Думаю, при империи местному народу жилось лучше, потому что
хуже, чем сейчас, ему житься не может.

   Я кажется, начинаю понимать книгу. Это стихи и язык не очень
изменился.

   Сегодня на пиру слышал песню про страну Великого Света и
прибывшего из нее путешественника. Навострил уши в ожидании
географических сведений и услышал, как герой плыл через четыре
моря и три острова, и там был остров, покрытый бесами, кричащими
так, что один в великом шуме не слышал другого, и магнитный
остров, который повыдергал все гвозди из обшивки корабля, и
птичка, которая схватила корабль в когти и унесла его на гору из
драгоценных камней, и я уже совсем перестал слушать, как вдруг
подошел певец и потребовал от меня золота, потому что песня эта
была сложена о моем путешествии!
   Не могу сказать, что я страдаю от отсутствия информации об
империи, но все это информация, видимо, того же рода, что
информация о моем путешествии.

   Позавчера вернулся Марбод: с ним было сорок дружинников и целая
куча всякого добра. Они разделили добро и устроили пьянку
почище, чем я видел однажды в Джерсийском космопорту. Теперь я
понимаю, что значит "и благородные рыцари начали пировать".
Марбод предложил мне ехать завтра с ним. Бредшо сказал, чтобы я
этого не делал. Я послал Бредшо к черту.

   У меня такое впечатление, что это совершенно статичная система.
В ней ничего не может измениться. Главное, что придает ей
стабильность - абсолютное военное превосходство знати над
крестьянами и столь же абсолютное ее невежество.

   Я отправился с Марбодом.
   Мы плыли целый день и приплыли к какому-то городку. Жители
городка залезли на стены и стали швырять в нас всякой утварью
для убийства. Я решил, что нам конец. Марбод подогнал один из
кораблей под самые стены, перекинул через поперечный брус у
мачты канаты и вздернул на этих канатах лодку: в лодке сидели
лучники. Они осыпали жителей стрелами, а потом перескочили на
стены. Марбод был первым.
   В жизни не думал, что шестьдесят человек могут взять город (без
мезонных ракет). Марбод согнал все население на главную площадь
и потребовал от них тысячу "ишевиков" выкупа. Население со
слезами на глазах благодарило Марбода. Ишевики были принесены.
Пятерым из тех, кто ловчее других швырялся в нас утварью для
убийства, Марбод предложил быть его дружинниками. Пятеро
исполнили танец восторга.
   На оборотной странице моего дневника- стихи о белых гусях.
Престарелый поэт империи вышел в сад и решил, что опять выпал
запоздалый снег, присмотрелся, - а это прилетели весенние гуси.
   Любовались на весенних гусей и долюбовались до Марбода
Кукушонка.

   Вчера приплыли к островку, оставили лодки и поехали по лесу (на
лошадях, их возят с собой в лодках). Вдруг навстречу нам -
молодец с вооруженной свитой. Молодец выехал вперед и Марбод
выехал вперед. Молодец вытащил свой меч и Марбод вытащил своей
меч. Молодец сказал, что его меч - лучше. Марбод выразил
сомнение. Молодец сказал, что его меч лучше, и поэтому он хочет
подарить этот меч Марбоду. Марбод сказал, что в таком случае он
готов подарить свой меч молодцу.
   Они поменялись мечами, и молодец присоединился к нам. Зовут
молодца Лух Медведь.
   Поехали на другой конец острова и разграбили там деревеньку. Над
деревенькой торчит замок, хозяин которого отлучился по
уважительной причине, - грабит другую деревеньку. Опять мы взяли
рыбацкую деревеньку с помощью лодок, поднятых на мачту. Я
спросил у Марбода, часть ли так делают, и он сказал, что он это
первый придумал неделю назад.
   Однако!
   Опять была дикая пьянка.
   На мою долю досталось много всякого добра.

   Мы едем встречать торговцев из храма Шакуника, которые недавно
повадились ходить в здешние края за черепахами, янтарем и
мехами. Эти люди приходят с Востока, из-за Голубых Гор, то есть
из страны Великого Света. Марбод сказал, что у торговцев я могу
обменять доставшуюся мне добычу на множество удивительных вещей,
которые производят в империи и которые нельзя добыть с помощью
грабежа. Я ответил, что я сам хочу идти за Голубые Горы и
обменять там меха и золото с большей прибылью.
   Во взаимоотношениях Марбода и торговцев есть какая-то тонкость -
я не понял, в чем дело, по безъязыкости.

   Оказывается, Марбод знает стихи про белых гусей и невыпавший
снег. У меня челюсть отвалилась от удивления так, что Лух сунул
мне в рот дикую грушу. Я вынул грушу и стукнул ей Луха по уху.
Меч Луха лежал далеко, и когда все кончилось, у меня была
расцарапана рожа, а у Луха штаны обгорели в костре. Марбод
ограничился замечанием, что мы проявили неуважение к древним
стихам.

   Марбод обнаглел, и кончилось это, как и должно было кончиться -
плохо.
   Мы явились к довольно большой усадьбе. Стены были деревянные, но
стояли на таком большом насыпном холме, что их нельзя было
поджечь. У дедушки владельца усадьбы и дедушки Марбода, кажется,
были какие-то свои счеты по поводу какой-то местной русалки, или
оленихи, которую один взял в жены, а другой - изнасиловал.
   Вечером явился местный изменник и сказал, что знает старый
подземный канал, по которому вода шла в усадьбу, когда на ее
месте был город. Марбод спросил у изменника, нет ли при замке
старой подземной пещеры с храмом, и тот ответил, что есть. Мы
полезли в канал. Изменник был липовый. Нас поймали: Марбода,
меня, и еще троих, которые были сразу за нами.
   Нас привели в большой зал и там привязали к столбу. Нас
обыскали. Из меня вытрясли несколько золотых монет и лазерный
пистолет "эй-си", выкрашенный для маскировки желтой краской и
разрисованной картинками по мотивам различных преданий. Монеты
были тут же розданы присутствующим, пистолет был выброшен в
очаг, как чужеземный талисман, видимо не принесший никакой
пользы своему владельцу.
   Марбод напомнил, что он, между прочим, королевский
уполномоченный. Хозяин спросил, а что такое король, и тут между
ними последовал диалог, в котором непонятные мне политические
намеки были перемешаны с понятными, но совершенно непечатными
словами. Потом хозяин показал на меня и спросил, с каких это пор
Марбод таскает с собой колдуна? Я спросил, отчего это я колдун,
и хозяин сказал: человек таскается за воинами, а дерется плохо,
кто же он, как не колдун? После этого они стали обсуждать, что
делать с нами, и слушать это было довольно-таки противно.
   Потом хозяин велел отвести нас в подвал, потому что на нем,
оказывается, есть зарок - не пытать людей в ночные часы. Нас
троих отвели вниз, прикрепили цепью к обитому медью брусу, а
потом вздернули брус к своду, и мы повисли, не касаясь земли,
хотя никакой невесомости вокруг не было. Мы висели во внешней
башни, и было слышно, как под стенами замка люди Марбода воют,
как осиротевшие кошки.
   Когда тюремщики ушли, Марбод раскачался, забрался ногами на
балку и выдернул из гнезда цепь, за которую был привешен. Через
час в камеру опрометчиво заглянул желавший полюбоваться на нас
охранник. Марбод удушил его цепью, забрал ключи, спустил брус,
на котором мы висели и выпустил нас. Мы втащили часового внутрь
и заперлись. Марбод выломал прутья из окошка. Мы разодрали все,
что на нас было, на длинные полосы и связали этими полосами
цепи: получилась довольно длинная веревка. Мы спустились во двор
и прошли к воротам. Марбод придушил часового и выпустил меня
через этакую форточку в воротах, величиной с аварийный люк. Я
спросил, не хватит ли на него сегодня, и он ответил, что не
хочет, чтобы в Ламассе рассказывали, как Марбод Кукушонок голым
утекал из замка. Он сказал, чтобы я шел к лагерю и привел
обратно воинов, если меня не придушат по ошибке.
   Когда мы пришли к воротам, они были открыты: человек двадцать из
числа вражеских дружинников налезало на Эльсила, защищавшего
ворота, а еще чуть поодаль человек шесть шуровало на лесенке в
центральную залу. Мы покончили с ними. Когда мы вошли в залу, то
увидели, что посереди залы, на столе, сидит голый Марбод и ест с
меча утку. В зале было шестнадцать трупов, включая хозяина
замка, и кишки висели на стенах. Люди Марбода присоединились к
нему. Я отошел в сторонку и тихонько блевал себе там, пока меня
не засмеяли.
   Марбод сказал, что он, как королевский уполномоченный, забирает
замок от его прежнего владельца за неблагодарность и передает
его Луху Медведю. Все захохотали.

   Марбод везде очень настойчиво справляется о подземных пещерах и
заколдованных храмах, провалившихся под землю. Справляется -
значит пытает.

   Я стал доискиваться, в каких отношениях Марбод с королем, и
вышло, что этой зимой Марбод был в наилучших отношениях с
королем, а недавно они наговорили друг другу крупных слов.
Причиной этому некая черная кобыла с белым пятном на заду,
принадлежавшая королю, и чело