окопался в своей картотеке.
   На следующий день, когда один из малолетних агентов Доня
околачивался возле лавки, из решетчатого окна выглянула
старуха-лавочница и протянула мальчишке узелок со словами и с
монеткой: "Отнеси на Ивняковую улицу". В узелке были лепешки,
печенные с тмином и заговорами, чтобы исправиться. Материнское
исправление пеклось напрасно: Луха Половинки по указанному
адресу не оказалось.
   Сыщик Донь задумался.
   Странное дело. Если господин Ванвейлен знал (опять же -
откуда?), что второй человек, бывший на корабле, - Лух
Половинка, то почему он не сказал об этом Доню? Если он не
хотел, чтобы Луха Половинку отыскал именно Донь - зачем обещал
две тысячи?
   Несомненно было одно: чужестранец стал своим человеком у
королевского советника; Стало быть, действовал по его приказу.
Стало быть, лучше было его слушаться. Ибо сыщик Донь не знал
многих второстепенных обстоятельства данного дела, но знал все
существенные.
   Второстепенные обстоятельства были следующие: если бы Кукушонок
хотел убить чужеземца - он явился бы на корабль один; если бы
хотел корабль сжечь - он явился бы с десятком дружинников; в
любом случае морской вор Лух Половинка был странной компанией
для знатного господина.
   Существенные обстоятельства заключались в том, что обвинитель
Ойвен действовал по указанию королевского советника, что донос,
приведший стражников в усадьбу вассала Илькуна, можно было
проследить до обвинителя Ойвена, что сыщик Донь узнал кое-кого
из людей, бросившихся на заключенного. В этом деле обвинителем
был королевский советник, обвиняемым - знать, город носил воду
для чужой бани, а бургомистр хныкал: вверх плюнешь - усы
запачкаешь, вниз плевать - бороду загадишь.
   Если бы уважаемые граждане Ламассы забоялись знати - у Арфарры
была толпа, готовая громить лавки и требовать гражданства. Но,
по счастью, уважаемым гражданам было вполне доступно благородное
чувство мести, особенно когда дело шло о защите имущества. Кроме
того, им кружили голову пустоши, отданные городу.
   Донь и сам купил виноградник, хотя находил это весьма нелепым:
уважаемые люди, страшась судейских чиновников, не хотели
обзаводиться полицией. А земли они глотали, как рыбка -
приманку. Доню были известны слова Даттама: "Вот и при Золотом
Государе с этого начиналось. Сначала городу давали землю, а
потом превращали городские советы в бесплатные управы,
ответственные за сбор налогов с этой самой земли. Воистину, козу
вешают за ее же ногу".
   Веские были слова. Столь веские, что многие заколебались. И,
пока колебались, Даттам купил много дешевой земли через
подставных лиц.

   * * *

   Неправдоподобный намек на ржаных корольков не ускользнул от
внимания сыщика Доня. Ржаные корольки и в самом деле собирались
на радения в заброшенных складах, но Донь давно зарекся иметь
дело с ржаными корольками.
   Во-первых, преступников среди них почти не было. Во-вторых, они
держались друг друга крепче, чем воры из одной шайки. В-третьих,
однажды один из людей Доня спутался, с донева благословения, со
ржаными корольками. Кончилось это тем, что соглядатай прилюдно
раскаялся в своих, и, что самое неприятное, в чужих, в том числе
и доневых, грехах.
   Последствия для Доня были самые скверные, ибо среди ржаных
корольков было много горожан зажиточных и уважаемых. Собственно,
отсутствие в городе регулярной полиции и было одним из
последствий.
   Ржаные корольки существовали уже много лет, и были неагреесивны
и безопасны. Большинство их веровало искренне, хотя были и
такие, которые норовили вкусить от преимуществ: бедный ржаной
королек в каждом городе найдет подаяние, богатый ржаной королек
в каждом городе найдет гостеприимцев и поручителей.
   Так было раньше. Теперь, однако, число ржаных корольков, по
сведениям Доня, вдруг поползло вверх. Поговаривали, что в этом
виноват храм Шакуника, и, особливо, Даттам. Слишком многих
крестьян согнал он с земли и никуда не пристроил.
   Если бы Донь был полноправным чиновником, он бы настоял на
кое-каких мерах, хотя бы насчет этого, как бишь его... Тодди
Красноглазого. Но полноправным чиновником Донь не был.

   * * *

   Прошла неделя. В Ламассу съезжались к Весеннему Совету люди со
всего королевства. Камни в Мертвом городе порою шевелились, из
них выдирались столбы дыма и голоса. В небесах над городом была
дикая охота. Одни видели в этом волю богов, другие - проделки
колдуна Арфарры.






   Глава одиннадцатая, в которой рассказывается, как советник
Ванвейлен обнаружил преступника, покушавшегося на его корабль.

   Теперь мы расскажем о Шодоме Опоссуме, том самом, которого
помиловал Кукушонок, и который на пиру в Золотом Улье предложил
составить прошение, чтобы король признал себя ленником Кречетов.
Многие подписали это прошение, и среди них - Махуд Коротконосый.

   Это было большой новостью: Махуд и Шодом всегда стояли поперек
друг другу.
   Причина вражды была следующая. У Шодома был необыкновенный конь,
игреневой масти, из страны Великого Света. Махуд попросил коня в
подарок - и надо же было случиться такому, что конь в это время
пал. Шодом, однако, не хотел обидеть Махуда и послал со своим
управляющим другого коня, похожего. Раб-управляющий,
недолюбливая хозяина, явился к Махуду и сказал так:
   - Это другой конь, а коня из Великого Света Шодом нарочно
отравил: коли, мол, не мне, так никому.
   Из-за этого двенадцать лет шла вражда.
   После пира в Золотом Улье Шодом поехал в место, где встречаются
люди и боги, спросить, выйдет ли призвать короля к порядку.
Пророчица не хотела предсказывать, но Шодом обложил святилище и
заявил, что не уйдет, пока не добьется благоприятного знамения.
Женщина погадала на копейном яблочке и произнесла следующие
стихи:
   Враждуешь с равным из-за раба.
   Помирившись, -
   Вернешь удачу.
   Шодом стал расследовать, и тут выяснилось, из-за какой безделицы
произошла ссора. Отправил раба Махуду с извинениями, - тот
подлеца сварил и поставил под прошением свою подпись. В Ламассу
поехали вместе.

   Накануне судебного дня у Киссура Ятуна был пир. Чего только не
было на этом пире: были груды румяных куропаток и жареных
поросят, обсыпанных сахаром, были рыбы-вертушки с золотой
корочкой, маринованные медузы и пироги, были сладости, которые
любят ленивые женщины, и заморское вина, похищающее ум, и был
там удивительный торт величиной с термитник, весь украшенный
словами и розочками и политый разноцветной глазурью.
   И вот, когда съели много мяса и выпили много вина, и самые
пьяные уже легли носом в кувшин и стали спать, а самые
похотливые легли в углу с девицами, Махуд взял в руки чашу,
понес ее к губам и сказал:
   - Я возьму Арфарру и сделаю из его кожи ошейник для своих псов,
чтобы мои псари снимали и надевали его каждый день.
   Выпил и передал чашу Арнуту Краснобородому. Арнут Краснобородый
взял в руки чашу, поднес ее к губам и сказал:
   - А я сделаю из его кожи колпачок для своего сокола, чтобы
каждый раз на охоте чувствовать его под своими пальцами.
   Выпил и передал чашу Шодому Опоссуму. Шодом взял в руки чашу,
поднес ее к губам и сказал:
   - А я сделаю из его шкуры коврик и постелю его у конюшни, чтобы
каждый раз, когда выезжаю, топтать его копытом.
   И тогда встал Киссур Белый Кречет, старший брат Марбода и
человек основательный, и сказал:
   - Господа, это все прекрасные слова о наморднике и коврике, и
они греют душу, но как сделать так, чтобы горожане не судили
моего брата?
   - Чтобы помешать горожанам судить Марбода, надо возобновить
Шадаурово соглашение, - сказал Шодом Опоссум.
   Шадаурово соглашение сочинили век назад, когда на Голубой
равнине стояли войска Геша Ятуна и Шадаура Алома. Накануне битвы
сошлись знатные люди из обоих войск и заключили соглашение, хотя
не любили ничего более несогласия, так как боялись, что победа
одного из королей предаст всю знать в руки закона.
   Постановили, что все земли остаются в руках нынешних держателей,
что король не вправе вести рыцарей на войну без их согласия и не
вправе требовать чрезмерных выплат при наследовании ленов. Также
не вправе выдавать замуж богатых наследниц, не считаясь с их
родственниками. Не вправе напускать чиновников на земли сеньоров
и иными способами стеснять их свободу, и что каждый рыцарь
должен быть судим судом равных. А ежели чья-то злая воля помутит
ум короля, то сеньоры вправе указать ему на это, а если он не
послушается, то они вправе собраться и пойти на него войной, и
захватить его земли и замки, не причиняя, однако, вреда королю и
его семье, дабы принудить короля восстановить справедливость.
   Прошло, однако, немного лет, и на Весеннем Совете народ стал
жаловаться, что король соблюл все условия соглашения, а знать
между тем действует, имея в виду лишь собственную выгоду и
всевозможный ущерб королю и народу, - король запихал бумагу в
рот самых строптивых и так вместе с бумагой и сжег.
   И, конечно, если бы король возобновил соглашение, то и речи не
могло быть о том, что Кукушонка могут судить горожане.
   И вот все рыцари поставили крестики и подписи под петицией о
восстановлениии Шадаурова соглашения, и даже самые пьяные
подняли головы, чтобы поставить крестик, а самые похотливые
оторвались от девиц.
   А Киссур Ятун стукнул кулаком по столу и сказал:
   - Нет больше силы терпеть Арфарру-советника! Что будет со
страной, если превратить свободных людей в рабов денег и
должностей? Если выигрывать битвы не доблестью, а коварством?
   - Я думаю, - сказал Шодом Опоссум, - если войны выигрывать не
доблестью, а коварством, это будут очень плохие войны. Потому
что если полководец не будет платить своей смертью за свое
поражение или драться в поединках перед строем, то он станет
совсем безнаказанным, как язык богов. Потому что можно отменить
правила войны, а войну нельзя отменить. Что мы, люди этой земли,
идиоты, что ли? Кому ведомы обычаи нашей земли, как не нам
самим? Зачем заполнять двор иностранцами?
   - А особливо, - простолюдинами, - сказал Махуд Коротконосый, -
простолюдин рожден едой знатного, как эт так, чтобы он
командовал?
   И уронил голову в серебрянную супницу.

   * * *

   В ту же ночь Хаммар Кобчик, начальник тайной стражи, доложил
королю:
   - Завтра в королевском совете будет большой спор. Киссур Ятун и
Шодом Опоссум потребуют возобновления шадаурова соглашения, и
они добыли согласие одиннадцати членов королевского совета, и
еще девяносто трех рыцарей!
   Король всплеснул руками и закричал на Арфарру:
   - Вот до чего довело ваше упрямство! Боже мой, надо немедленно
перекупить троих или четверых из совета, потому что иначе у них
будет большинство!
   Арфарра поклонился и ответил:
   - Те из них, кого надо бы купить, не продаются, а те, кто
продаются, не стоят потраченных на них денег. Лучше увеличить
число членов Совета, и знатные собаки останутся в меньшинстве.

   * * *

   Советник Арфарра позволял себе лишь один вид отдыха, - игру в
"сто полей,". Обнаружив, что чужеземец Ванвейлен играет отменно,
он таскал его за собой повсюду - а тот был весьма рад. Даже на
глупых совещаниях или в пути они играли - вслепую, само собой:
обменивались записочками, что выглядело очень важно. Арфарра с
удовольствием выигрывал и с еще большим удовольствием слушал,
как говорил чужеземец.
   Этим вечером в покоях Арфарры Ванвейлена встретил король. Он
сказал, что ему очень понравилась, как позавчера Ванвейлен
защищал в городской ратуше новые торговые статуты. Засим он
вынул из-за пазухи священную белую мышь, из тех, которые имелись
только у знатнейших родов, и, подав эту мышь Ванвейлену, сказал,
что Ванвейлену надо построить в своем поместье кумирню для этой
мыши.
   - Но у меня нет поместья, - удивился чужеземец.
   - Ошибаетесь, - возразил король, и подал ему со стола грамоту,
жаловавшую Ванвейлену земли в Мертвом Городе, и сопутстующее им
право заседать в Королевском Совете.

   На следующее утро, в час, когда просыпаются очаги и будят
топоры, когда на башнях замка трубят в посеребренные раковины,
обмотанные пальмовым волокном, в Небесной Зале собрался
королевский совет. Королевские советники прошли сквозь толпу,
помолились, совершили возлияние. Махуд Коротконосый, человек из
глухомани, с изумлением озирал залу, ибо в первый раз видел
такой большой покой, в котором пол не был покрыт соломой.
Особенно поразили его зеркала - родичи талисманов. Слабые
родичи, наверное, по женской линии: талисман множит вещи, а
зеркало - только изображения вещей.
   А Киссур Ятун с изумлением глядел на Совет, в который ввели
двадцать новых советников. И каких! Люди из самых знатных родов,
однако большею частью - младшие сыновья, из тех, что
воспитывались заложниками при дворе и обрадовались, когда вышел
королевский указ, позволяющий делить наследство поровну. Граф
Арпеша, замок которого оброс городом, как навозная куча грибами.
Трое монахов-шакуников. Люди от семи городов, и от города
Ламассы - обвинитель Ойвен. Ойвен, почтительно склонившись,
говорил что-то советнику Арфарре, а тот, по своему обыкновению,
уже сел в углу между большими зеркалами; зеленый шелковый
паллий, уставшее лицо, худые руки, из-под рук - львиные когти
подлокотников... А справа? О, Сад Небесный, еще один чужеземец,
Клайд Ванвейлен! Этот-то как сюда попал, чьи ему земли,
спрашивается, отдали?
   Киссур Ятун побледнел и сказал:
   - Это будет скверный поединок, с бумагами вместо мечей, и
Арфарра-советник владеет этим оружием лучше нас. Лучше нам уйти
со своей бумагой, потому что в таком составе совет запихает нам
ее в задницу.
   Его спутник, Торхерг, улыбнулся:
   - Это пусть Арфарра-советник дерется, чтоб победить, я дерусь,
чтоб сохранить честь.
   А Махуд Коротконосый был так велик, что на все тело у него ума
не хватало. Он вспрыгнул на ступени перед королем и закричал:
   - Это позор, что Марбода Ятуна судят простолюдины!
   Король спросил:
   - Вы хотите моего суда?
   Тогда вперед вышел Шодом Опоссум и сказал:
   - Мы хотим, чтобы в королевстве появились законы,
приличествующие великой стране. Иностранцы заполонили нашу
землю. Они увозят золото в Варнарайн и копят его в своих храмах,
и дают королю скверные советы. Нищие наводнили дороги, владения
отбирают вопреки обычаям. Мы требуем, чтобы каждый был судим
судом равных. Чтобы в королевском совете сидели люди, сведущие в
обычаях страны, а не только в искусстве вынимать из нее деньги.
Чтобы королевские чиновники не смели брать несправедливых
поборов и иным образом хозяйничать в поместьях, чтобы вдовы
знатных людей и наследницы не страдали от произвола. Мы требуем,
чтобы то, что является обычаем королевства, стало его законом, -
чтобы вы, король, возобновили Шадаурово соглашение.
   И положил на стол бумагу с золотыми кистями и корявыми
подписями.
   Тогда вдруг встал один знатный человек из города Кадума. А город
Кадум, надо сказать, был городом легкого поведения. Даже когда
им правил граф, и тогда он не решался отменить тамошнего
народного суда. А с тех пор, как графа не стало, народ обнаглел
и не слушался никого, кроме королевского чиновника. А именитые
дома имели привычку делиться с чернью деньгами и хлебом; они
стояли за чернь горой и чернь тоже за них стояла.
   Человек из Кадума сказал:
   - Позорно слышать такие слова от тебя, Шодом Опоссум! Король
хочет, чтобы свободнорожденных граждан не продавали, как скот;
чтобы за убийство наказывали человека, а не его кошелек, и чтобы
то, что касается общего блага, решалось общим волеизъявлением.
Он хочет, чтобы бедность и низкое происхождение не мешали
человеку приносить пользу себе и людям, и чтобы позором была не
бедность, а нежелание от нее избавиться. Чтобы богатство
тратилось с пользой для народа, а не ради похвальбы. И это-то вы
называете нарушением обычая? Хороши же обычаи, за которых вы
стоите! Да если бы и покусился король на права знати, что с
того? Какое дело народу до знатных наследниц? Если король отдаст
Кречетам земли в Мертвом городе, он обездолит три тысячи семей,
которые там уже построились!
   В зале стояло человек шестьдесят из числа новых жителей Мертвого
Города, и они громко закричали, чтобы король не возвращал этих
земель.
   - Храм Шакуника разжирел, как пиявка! - вскричал Шодом Опоссум.
- Надо разорить проклятый храм и, клянусь божьим зобом, его
пожитков хватит и королю, и знати!
   - Замолчи, Шодом, - сказал Киссур Ятун, - ты болтаешь, как
пьяная трава. И обенулся к королю:
   - Король Варай Алом! Ты изменяешь обычаи королевства,
притесняешь знать и войско! Берегись! Тот, кто хочет напиться,
не ссорится с ручьем, тот, кто хочет сохранить власть, не
ссорится с воинами!. Ничего хорошего не бывает из законов,
принятых поперек обычаев, натащенных чужеземцами изо всяких
заграничных книжек! Шадаурово соглашение было законом этого
королевства и осталось его обычаем, и, клянусь тем, кто соткал
землю и тварей, - ты возобновишь его!
   Тут поднялся обвинитель Ойвен, и горожане закричали восторженно.

   - Да, - сказал Ойвен, - славный то был закон и славные то были
времена для знати. Все королевство покрылось незаконнорожденными
замками, и всякий знатный делал, что казалось ему правильным в
его глазах. В каждом замке сидело по разбойнику, они били
собственную монету и грабили путников и крестьян, и сгоняли
народ на строительство укреплений. А когда дороги опустели, а
поля поросли вереском, они кинулись к городам, и они коптили
горожан над огнем и пытали всех, у кого было имущество. Но с тех
пор никто не осмелился написать в законе, что можно безнаказанно
убивать и грабить.
   И вот теперь, когда король хочет оградить свободных людей от
беззаконий, - вы требуете поистине удивительного закона, -
закона, узаконивающего беззаконие! Вы ссылаетесь на обычаи! Это
все равно, как если бы пришел убийца и сказал: я убил пятерых, и
десятерых, и больше, и привык убивать и грабить, и из этого я
заключаю, что законы мира не соответствуют моим обычаям, и
требую изменить законы. Но, может быть, не миру надо менять свои
законы, а убийце - свои обычаи и пути? Ибо те, кто требует
такого закона - не кто иные, как убийцы и разбойники.
   - Как ты называешь благородных людей, собака! -заорал Махуд
Коротконосый.
   Тогда обвинитель Ойвен засмеялся, взял со стола бумагу и начал
ее вертеть и поглаживать, всматриваясь в подписи.
   - Как, - сказал Ойвен, - разве Шом Длинная Рука или Шадаур
Кобчик, или Най Полосатый или Арпеш Цалом - не знатные люди?
Почему же, однако, я не вижу их подписей под вашей бумагой? Да
потому, что законы - помеха не тем, кто охраняет народ, а лишь
тем, кто грабит его. Разве король угнетает знать? Разве он рубит
им головы, как Эльсил Ятун? Разве он отбирает их земли, как
Шаакут Алом? Напротив! Когда при дворе было больше привилегий!
По всему королевству строят дома выше и лучше, у людей больше
мебели, одежды, и посуды. Приданое за женщинами стало гораздо
крупней, праздники устраивают на широкую ногу. Потому-то я и
назвал тех, кто готов положить свою голову на плаху, лишь бы
возвести своеволие в закон, ворами и разбойниками! Они идут и
против короля, и против знати, и против простого народа, ибо
король и народ хотят свободы для всех, а эти - своеволия для
себя!
   Неревен, стоя в толпе, внимательно наблюдал за Клайдом
Ванвейленом. Тот, явно волнуясь, снял с пальца крупный перстень
и крутил его так и сяк. Неревен давно заметил за чужеземцем эту
привычку: если того что-то занимало, - он не столько сам глядел,
сколько давал глядеть перстню.
   А в толпе уже кричали, чтобы король разорвал поганую бумагу.
Король встал и сделал знак обвинителю Ойвену, чтоб тот подошел с
бумагой. Тот закопошился, огибая стол, - и тут Махуд
Коротконосый выхватил бумагу у него из рук и закричал:
   - Посмотрим, что скажет Весенний совет! Боги рассудят, хотим мы
свободы или своеволия!
   И, наверное, еще можно было решить дело миром, - но в эту минуту
случилось необыкновенная вещь, - бумага вспыхнула синим