у
точку, но она не смогла удержаться и взглянула на его лицо.
   Ее бросило в дрожь, и она заплакала. Вид крови, стекавшей с  постели,
сильно напугал ее, и  она  кинулась  бежать  прямо  через  лес,  к  краю
площадки для гольфа, и только там увидела, что рука ее все  еще  сжимает
пистолет. Передернувшись всем  телом,  она  зашвырнула  его  подальше  в
кусты, а потом, спотыкаясь, поплелась  к  взятой  напрокат  машине  и  с
трудом забралась в нее.
   Стиви ничего не соображала. Она вела машину, судорожно  вцепившись  в
руль. Однако ехала  на  удивление  аккуратно,  не  превышая  скорости  и
вовремя подавая световые сигналы.  У  первой  же  телефонной  будки  она
вышла, нащупала в сумочке монеты  и,  позвонив  в  полицию,  сообщила  о
трупе, не называя ни Торнберга, ни себя. Дежурный полицейский настойчиво
задавал ей вопросы, но она повесила трубку.
   Едва выйдя из будки,  Стиви  упала  на  колени  и  ее  начало  рвать.
Чувствуя  головокружение  и  слабость,  она  с  трудом  села  в  машину,
безвольно положила руки на руль и невидящим пустым  взглядом  уставилась
на бескрайнее безоблачное небо. Слышался только приглушенный шум мотора,
работающего на холостом ходу, и больше ничего.
   Наконец она немного пришла  в  себя,  осмотрелась,  мысли  постепенно
обрели  четкость.  Одно  дело  задумать  убийство,  находясь  в   полной
уверенности, что  оно  оправданно  и  справедливо,  и  совсем  другое  -
совершить его. Убийство есть  убийство,  какими  бы  высокими  помыслами
человек  ни  руководствовался,  и  до  Стиви   наконец-то   дошло,   что
последствия его неминуемо скажутся.

Глава двадцатая
Токио

   В огромном городе наступила ночь.
   Современный Токио - это мегаполис с царящим в нем  унынием,  присущим
обществу, еще не оправившемуся от  глубокого  разочарования,  вызванного
поражением  в  войне.  Вдобавок  ко  всему,  бездумно  придерживающемуся
пустопорожних символов, выраженных в безудержном  потреблении  фирменных
товаров или в поклонении пустоголовым  рок-и  поп-звездам,  что  придает
особую пикантность стилизованной печали ультрасовременному фасаду  этого
общества.
   Вулф, прогуливаясь по ночным улицам Токио, крадучись с  осторожностью
волка, с удивлением рассматривал архитектуру города, сочетающую  в  себе
чужеродные и  сугубо  национальные  элементы.  В  ней  не  чувствовалось
никаких излишеств,  никакого  свободного  полета  мысли  зодчих,  ничего
похожего на компромисс. Она отличалась строгостью и решительностью форм.
   Вулфу пришлось долго отходить от искаженного мировосприятия  Оракула.
Вышедший из строя Оракул, Хана, обретшая наконец свободу...
   Никогда еще не был он так  счастлив,  как  теперь,  бродя  по  темным
улочкам города. Далеко позади  остались  сверкающие  неоновые  рекламные
щиты  Гинзы,  над  которой  всю  ночь  висит  жемчужное  сияние,  словно
искусственный  рассвет   или,   наоборот,   надвигающиеся   сумерки.   С
меланхолической печалью вспоминалось все хорошее,  особенно  его  первые
впечатления.
   Вспомнилась и  Хана,  печальная  и  одинокая,  попавшая,  отчасти  по
собственной вине, в современный ад. Он знал, " что ей стали  бы  понятны
его чувства, испытываемые во время прогулки по ночному Токио.
   Впереди в ярком свете мелькнул силуэт Чики.
   Заняв выгодную позицию напротив  входа  в  храм  Запретных  грез,  он
смотрел, как карлица в мужском костюме пропустила в здание  Чику.  Дверь
закрылась, и на улице засветились лучи фар  приближающегося  автомобиля.
Машина промчалась мимо, и опять наползла темнота.  Бледные  отблески  от
Гинзы едва достигали места  укрытия  Вулфа,  отчего  казалось,  что  они
приходят из другого мира. На улице не  было  ни  единой  души,  лишь  из
открытого неподалеку окна доносился мужской голос, звучавший то  громче,
то тише и  прерываемый  то  и  дело  взрывами  смеха,  -  по  телевизору
передавали развлекательную программу.
   Теперь все сводилось к одному: план намечен, но он настолько  опасен,
что лишь отчаяние вынуждало их браться за его осуществление.
   Вулф засек время, когда Чика вошла  в  храм  Запретных  грез;  минуты
потекли крайне медленно; казалось, стрелки часов вот-вот остановятся.
   Первое, что он увидел, придя в сознание,  как  бы  проснувшись  после
долгого сна, было лицо Чики. Никому другому не обрадовался  бы  он  так,
как обрадовался, увидев ее. Как сильно любил он ее!  И  вот  теперь  ему
пришла в голову мысль: а не на смерть ли он посылает ее?
   Время.
   В темноте смутно различался желтый светящийся  циферблат  его  часов.
Вулф напряг зрение, снова оглядел улицу и заметил другой  приближающийся
автомобиль. Свет фар скользнул по фигуре Вулфа и  быстро  пробежался  по
стенам здания, как в старых кинофильмах, в которых непременно показывают
побег из тюрьмы.
   Вулф пошел вдоль квартала,  стараясь  быть  незамеченным,  и,  только
отойдя подальше,  перешел  на  ту  сторону  улицы,  где  находится  храм
Запретных грез. Там он быстро повернул за угол и двинулся  вдоль  стены,
как его научила Чика, и еще раз повернул  за  угол.  Голову  он  опустил
вниз, сгорбился, шагал быстро и резко, расставив  локти,  -  так  обычно
ходят японцы. Хотя Вулф и был крупным мужчиной и его вряд ли приняли  бы
издали за местного жителя, но и за туриста тоже не сочли бы.
   Он миновал участок задней стены, под обломками которой Достопочтенная
Мать  недавно  пыталась  разыскать  и  уничтожить  его,  и  увидел,  что
выломанная стена заделана свежим бетоном и опутана  колючей  проволокой,
пока он не затвердел. Он ускорил шаг, разумно сочтя за  лучшее  поскорее
миновать это опасное место.
   Кругом были незнакомые улочки старого Токио, узенькие  и  не  имевшие
названий. Даже старожилы города не знали их и  в  случае  нужды  не  раз
переспрашивали дорогу, чтобы добраться до них. Дойдя до  глухого  фасада
второго здания храма, он еще  раз  внимательно  огляделся.  Вдоль  стены
пролегала узенькая улочка, Вулф пошел по ней.
   Разбинтовав левую - пораненную - руку,  он  сконцентрировал  на  ране
энергию своей "макура на хирума" и моментально  излечил  рану  -  теперь
виднелись лишь розоватые рубцы и шрамы. Затем  он  покрутил  и  посгибал
руку - боли не чувствовалось, лишь несколько затекли мышцы. Вулф  размял
их, и они вновь обрели эластичность и подвижность. Но все  же,  опасаясь
повредить руку, он  натянул  на  нее  кожаную  перчатку,  что,  с  одной
стороны, не мешало действовать рукой, а с другой - надежно  предохраняло
ее.
   Сосредоточившись и внимательно посмотрев по сторонам, Вулф  дошел  до
места, где, как ему сказала Чика, вывалились из стены несколько бетонных
блоков. В храме было два здания: в первом размещались бар и кафетерий, а
во втором находились покои  Достопочтенной  Матери.  Здания  соединялись
двумя коридорами, между которыми и был  разбит  и  обустроен  прелестный
небольшой сад. Вот как  раз  в  нем-то  Достопочтенная  Мать  впервые  и
проводила разборку с Вулфом. Сад со стороны улицы наполовину огораживала
стена из грубого камня, что резко отличало ее от стены самого здания.
   Теперь Вулф находился как раз у этого уязвимого  места.  Он  протянул
руку, пытаясь нащупать непрочную опору  в  бетонных  блоках,  наложенных
друг на друга, но ничего не находил.
   Тогда, осторожно отойдя назад,  он  размотал  нейлоновую  веревку,  к
одному из концов которой  заранее  привязал  "кошку",  изготовленную  из
легкого сплава  титана  и  стали.  После  второй  -  удачной  -  попытки
забросить ее он  почувствовал,  что  она  прочно  зацепилась  за  крышу.
Подергав несколько раз за веревку и  убедившись,  что  она  удерживается
достаточно надежно, он полез на крышу.
   И  тут,  наверху,  ему  невольно  вспомнились   нью-йоркские   крыши,
находящиеся теперь за тысячи миль от него. Вспомнились проливной  дождь,
схватка  не  на  жизнь,  а  на  смерть  с  неизвестным  убийцей  Аманды,
стремительный полет вниз, сквозь стеклянную решетку.
   У него вдруг закружилась голова,  и  он  прикрыл  глаза.  Что  с  ним
происходит? Хана что-то объясняла, но он даже не помнит всего. Ведь он в
конце концов находился внутри биомозга Оракула, и, кто знает, как долго?
Юджи говорил тогда, что не более нескольких минут,  но  ему  показалось,
что он провел там долгие часы.
   Что в самом деле случилось с ним, когда его подсоединили  к  Оракулу?
Вот где тайна. Перешли ли в него новые качества и  черты,  перелился  ли
биоразум в его мозг?
   Вулф затрясся,  не  в  силах  вспоминать  дальше.  "Сосредоточься  на
первейшей задаче, не думай о другом, -  мысленно  приказал  он  себе.  -
Иначе тебе никогда не прожить столько, сколько нужно, чтобы найти ответы
на эти вопросы".
   Высоко над  его  головой  возвышались  небоскребы  Токио,  в  которых
размещались ведущие японские компании, рекламирующие экономическое чудо,
определяющее облик современной  Японии.  А  под  ним,  в  садике,  росли
деревья, цветы и растения, символизирующие естественную природу в  столь
стилизованном, изощренном виде,  что  казались  даже  неестественными  и
отрицающими саму мать-природу.
   А где-то между ними сидела в это  время  женщина,  которая  могла  бы
стать императрицей всего мира.

***

   - Как же сильно я соскучилась  по  тебе,  -  патетически  воскликнула
Достопочтенная Мать и, согнув палец, поскребла  ногтем  по  голой  груди
Яшиды. - Ну как, дома неплохо, а?
   - Мне будет  недоставать  вашингтонских  гамбургеров,  -  с  усмешкой
заметил Яшида. - Я привык к большим кусищам мяса на них. По-моему, никто
не может соорудить такие гамбургеры лучше американских негров.
   Они сидели в одной из гостиных на первом этаже здания, двери которого
выходят прямо в сад. Из каждой комнаты открывается вид на него под своим
особым углом зрения, поэтому и  сад  освещен  по-разному:  по  краям  он
кажется  подернутым  дымкой,  а  в  центре  блестит,  словно  сердцевина
покоящегося драгоценного камня. Достопочтенная Мать не переносила  света
в своем  саду  -  он  нарушал  внутреннюю  экспрессию,  столь  тщательно
подчеркнутую особым подбором и сочетанием камней, хвощей,  папоротников,
деревьев и гальки - этих природных элементов сада.
   - Ну а Конрады, как они там крутятся?
   Улыбнувшись, Яшида ответил:
   - Как планеты под  действием  притяжения,  ни  один  не  уцелеет  при
столкновении с нами.
   - Великолепно! - Достопочтенная Мать от переполнивших ее чувств  даже
захлопала в ладоши, словно пятилетняя девочка. Она наклонилась вперед  и
поцеловала Яшиду в ключицы, затем, обнажив белые зубы, куснула его  так,
что выступила кровь. Яшида закрыл глаза.
   - Тебе больно? - спросила она.
   - Я ничего не чувствую, - ответил он и слизнул кровь с ее губ.
   В их действиях наблюдался традиционный ритуал, отражающий их взаимные
отношения, в которых подчеркивается не  только  индивидуальность,  но  и
сложная  роль  и  место  каждого  участника,  подобно  роли  и  месту  в
отношениях между матерью и ребенком, учителем и  учеником,  епископом  и
священником, вопросом и ответом.
   - А так чувствуешь? - спросила она и еще крепче куснула его.
   - Да, - ответил Яшида сквозь зубы, но сам даже не поморщился.
   Достопочтенная Мать услышала, как  Яшида  шумно  вдыхает  воздух,  и,
приложив ладонь к его груди,  почувствовала,  что  у  него  от  волнения
выступила испарина.
   - Если я укушу таким образом кого-либо другого, он упадет от боли  на
колени.
   - И даже Нишицу? - удивился Яшида, раздувая ноздри. Только  по  этому
признаку можно было заметить, что ее укус довольно болезнен и мучителен.
   - Да, и он тоже, - подтвердила Достопочтенная Мать, внимательно следя
за тем, ровно ли дышит Яшида, терпя боль.  -  Он  никогда  не  отличался
терпеливостью.
   Своими  длинными  пальцами  она  ухватила  его  руки  и  стала  нежно
поглаживать гладкие мускулы, " затем сказала:
   - Нишицу должен вот-вот подойти, я вызвала его десять минут назад.
   - Может,  кто-то  из  клубных  мальчиков  задержал  его  внимание,  -
произнес Яшида.
   Достопочтенная Мать лишь смущенно хихикнула в ответ, словно  невинная
девушка.
   - Тебе хотелось бы провести с Нишицу  часок-другой  наедине,  не  так
ли?
   - Мне хочется попробовать его глаза.
   Достопочтенная Мать на этот раз рассмеялась вполне искренне:
   - Ты что, думаешь, если съешь их, это прибавит тебе силы?
   - А разве не этому вы меня учили?
   -  Многого  не  пожалела  бы  я,  чтобы  только  посмотреть,  как  ты
сработаешься с ним. Может, я и позволю вам поработать вместе, - заметила
Достопочтенная Мать, на минутку прикрыв глаза.
   Яшида внимательно посмотрел на нее и сказал:
   - Нишицу ведь координирует деятельность "Тошин Куро Косай"  по  всему
меру. Вам не следовало бы доводить дело до этого.
   -  Конечно,  ошибочно  полагаться  целиком  и  полностью  на   одного
исполнителя, - пояснила Достопочтенная Мать. - Такое доверие отдаляет от
насущных практических дел, а исполнителю внушает ложное чувство всесилия
и могущества.  Вероятно,  у  меня  с  Нишицу  сложились  как  раз  такие
отношения.
   - Да, но хоть вы и Достопочтенная Мать, но все  же  не  перестали  от
этого  быть  женщиной.  Нишицу  нужен  вам,  чтобы  проводить  в   жизнь
намеченную линию "Тошин Куро Косай".
   Яшида, почувствовав, как у него закружилась голова от  сильной  боли,
наполнившей, казалось, все его тело, не удержался и застонал.
   Достопочтенная Мать сильно укусила его в шею - словно осколок  стекла
вонзился в него, и он невольно содрогнулся, но все же не вскрикнул.
   - Пожалуйста, примите мои извинения, - произнес он, когда вновь обрел
дар речи. - Я всего лишь хотел сказать про возможные  последствия,  если
мы лишимся Нишицу.
   - Глупо задавать  мне  вопросы,  -  ответила  Достопочтенная  Мать  и
взглянула на Яшиду, как кошка, лакомящаяся сметаной.  -  Я  уже  глубоко
запустила свои когти в мозг Нишицу. Изо дня в день я вбираю в  себя  его
"макура на хирума". Он годится лишь на  то,  чтобы  подкармливать  меня.
Когда придет время, все остальное будет моей заботой.
   Яшида  уже  собрался  было  сказать,  что   ей   понадобится   другое
номинальное лицо для прикрытия, если ока  хочет  по-прежнему  руководить
действиями членов общества Черного клинка, ведущих свою работу в  рамках
этого гигантского конгломерата по всему свету, как  она  вдруг  схватила
его за руку и, посмотрев на потолок, сказала:
   - По крыше ходит зверь.
   Яшида тоже взглянул на потолок и ответил:
   - Я ничего не чувствую.
   - Я тоже не чувствую. Но все же там кто-то есть. Мне говорит об  этом
последняя картинка будущего, которую я смогла разглядеть. Приведи  этого
зверя ко мне в комнату пяти призраков, - приказала  Достопочтенная  Мать
ровным спокойным голосом.

***

   Поднявшись с коленей, Вулф смотал нейлоновую веревку и быстро пересек
покрытую гудроном крышу. На ней там и  сям  были  установлены  различные
антенны  в  виде  огромных  тарелок  для  спутниковой  телевизионной   и
закодированной цифровой связи,  похожие  на  диковинные  деформированные
растения. Между ними он заметил решетчатые сооружения, в  которых  сразу
признал сложные устройства для фильтрации воздуха.
   Он уже почти дошел до дальнего конца крыши, за которым находился сад,
как вдруг смутно  уловил  проблеск  чужой  "макура  на  хирума".  В  ней
почудилось что-то знакомое, но что конкретно - сразу  определить  он  не
смог. Тогда Вулф лег животом на край крыши, осторожно  свесился  и  стал
пристально вглядываться вниз.
   Он увидел лишь темные очертания камней  и  деревьев,  папоротников  и
холмиков, покрытых мхом. По миниатюрному садику тихо полз какой-то свет,
словно сироп, льющийся через край сосуда. Он  ощутил  движение  знакомой
ауры и попытался определить, откуда она исходит.
   Прочно закрепив титановую "кошку" на крыше, Вулф осторожно  спустился
по нейлоновой веревке на мягкую  землю  сада.  Там,  упершись  спиной  в
огромный  валун,  он  стал  пристально   разглядывать   силуэты   людей,
двигающихся за окнами и дверями комнат, выходящих в сад. Прикрыв  глаза,
он сконцентрировался и  усилил  энергию  "макура  на  хирума",  пока  не
определил точно, откуда исходит знакомая чем-то аура.
   Мысленно он представил себе расположение комнат во втором здании, как
ему  обрисовала  Чика,  и  заметил,   что   аура   перемещается   вполне
целенаправленно. Хотя тот, кто обладал ею, и не  чувствовал  присутствия
Вулфа, он все равно мог догадаться о его  намерениях.  Подойдя  поближе,
Вулф понял, что человек направляется в комнаты Достопочтенной Матери.
   Он вошел через полуоткрытую дверь в  пустую  комнату.  Она  оказалась
такой же, как и другие комнаты, расположенные на  первом  этаже  второго
здания. На полу лежали циновки, стены были оштукатурены, у  стен  стояли
невысокие шкафчики и комоды из темного дерева, а на них  лежали  тяжелые
поделки из изъеденного коррозией чугуна - японцы любят  старинные  вещи:
они никогда не выходят из моды.
   Продвигаясь дальше, он все больше полагался на свой  дар  "макура  на
хирума". Теперь стало особенно необходимо двигаться как можно  скорее  и
бесшумнее.
   По плану, разработанному с Чикой, она должна  была  задержать  Нишицу
где-нибудь  подальше,  а  Вулф   тем   временем   выкрал   бы   безумную
Достопочтенную Мать. С первого  взгляда  задача  казалась  невыполнимой,
ведь, в конце концов, его первая попытка взять верх  над  Достопочтенной
Матерью оказалась  неудачной.  Но  теперь  он  заручился  дополнительным
преимуществом.  Когда  Оракул  воскрешал  его  из  мертвых,  то   слегка
подправил его дар "макура на хирума". Каким же образом? Хана об этом  не
имела никакого представления, да и Вулф тоже ничего конкретного не знал.
   Задача заключалась в том, чтобы уничтожить Достопочтенную Мать.  Если
ее не остановить, будут  по-прежнему  продолжаться  убийства  сенаторов,
окажется принятым законопроект об ограничении японского импорта,  а  это
обескровит в конечном счете американскую экономическую суперструктуру. И
кто, как не он, может попытаться помешать такому развитию событий?
   План имел шансы на успех не больше и не  меньше,  чем  другие  планы,
которые разрабатывали Вулф и Чика. По сути дела,  он  вполне  мог  стать
самоубийственным. Риск был поистине огромным. Но Вулф  любил  рисковать.
"Какая же это жизнь без  риска",  -  сказал  ему  Питер  Мэтисон  как-то
поздним вечером в Новом Южном Уэльсе в  Австралии.  Риск  в  жизни  отца
играл немаловажную роль. Вулфу до сих пор мерещился особый роковой  жар,
полыхающий  в  отцовских  глазах,  когда  он  сидел  вместе  с   ним   и
девушкой-аборигенкой там, в далеком Лайтнинг-Ридже. Недаром отец и удрал
из Америки в Австралию.
   Ну а, в конце  концов,  разве  сын  Питера  Мэтисона  так  уж  сильно
отличается от своего отца?
   Вулф, осторожно пробираясь по лабиринтам коридоров и  комнат,  теперь
даже не думал об этом. Он прокладывал свой путь в Лайтнинг-Ридж - место,
где законы цивилизации либо не соблюдались,  либо  над  ними  откровенно
издевались.
   Эти властители "Тошин Курс Косай" обдуманно приняли решение поставить
себя выше  любого  закона,  принятого  человечеством  за  два  с  лишним
тысячелетия. А не потому ли такой подход к  законам  и  сделал  их  всех
безумными?
   Вдруг Вулф остановился как вкопанный и осторожно осмотрелся.  Луч  от
чужой "макура на хирума" задвигался, и  Вулф  пошевелился  тоже,  удвоив
осторожность и особенно внимательно поглядывая назад, в затемненные ниши
и двери, стараясь угадать малейшее движение или чье-то присутствие.
   Наконец он подошел к комнате с совсем другой  мебелью  и  убранством.
Держа руку на ручке двери, он секунду-другую колебался. А  может,  здесь
ловушка? Нет, не может быть. Он знал, что другим не  уловить  его  ауру,
поэтому они не могут знать, где он сейчас находится. Эти другие,  может,
сидят и здесь - ладно, пусть сидят, но они и понятия не имеют, что  Вулф
уже на пороге.
   Он потихоньку приоткрыл  дверь