побежали по
спине.
   - Оно приближается, - предупредила Хана.
   В глубине свинцовых вод стало заметно какое-то шевеление, свечение  и
клокотание,  водоворот  быстро  увеличивался,  захватывая  все   большее
пространство, так что  наконец  стало  вообще  невозможно  охватить  его
взглядом.
   - Что это? - спросил Вулф, ощущая, как мало-помалу оживает его  пульс
и возвращается жизнь.
   - Это то, что ожидает своего рождения, - пояснила Хана, и в голосе ее
послышался неподдельный испуг.
   - Вулф, слушайте меня внимательно, - продолжала она. - Я пришла  сюда
по  собственной  воле,  по  глупости,  потому  что  не  мыслила  жить  в
человеческом  обществе.  Я  чувствовала  себя  неловко  в   человеческом
обличье,  была  несчастной  в  том  развращенном  мире,   который   люди
приспособили для своего удовольствия.
   Я пришла сюда в поисках  убежища,  чтобы  изведать  мир  без  границ,
пожить в месте, огражденном от грязи, а  обнаружила,  что  сама  являюсь
источником  загрязнения,  и  с  момента  моего  пребывания  здесь   меня
непрерывно заражает вирусом само это место.
   - Хана, мне нужно знать...
   - Нет, нет, - взмолилась она, - сперва позвольте мне закончить,  пока
я еще способна думать и не сошла с ума. Время не  ждет.  Оракул  и  я  -
единое целое, и мы оба сходим с ума.
   В центре свинцового моря отчетливо показался горб, а  море  при  этом
оставалось спокойным, волны не бушевали, будто  громадный  левиафан  был
настолько огромен, что, стоя на дне и  распрямляясь  во  весь  рост,  он
поневоле высовывался из-под воды.
   Хана говорила  взахлеб,  но  каждое  слово  произносила  отчетливо  и
понятно, и  оно  несло  в  себе  правду,  ибо  он  знал  эту  правду  по
собственному опыту, правду столь  ужасную,  что  разум  Вулфа  сразу  же
помутился под  напором  гнусности  и  омерзения.  Но  тем  не  менее  он
продолжал слушать Хану, а она рассказывала о том, что с ним происходит и
что может произойти. Она предсказала  его  будущую  судьбу.  "Теперь  вы
видите, как станут разворачиваться события, - сказала она напоследок.  -
Вы видите свое будущее и знаете, что нужно делать".
   А потом Хана громко закричала, но  ее  крик  заглушили  визги  и  вой
усиливающегося ветра, и ветер унес  ее  вдаль.  И  тут  из  глубин  моря
появилось огромное чудище.
   Сколько путей открывалось  перед  Вулфом,  сколько  возможностей!  Но
сначала нужно было исцеляться, а каким образом - неизвестно.  Решать  же
должен Вулф - он медиум, он нейрохирург. Но ведь Хана лучше знала, каким
образом. Она понимала то,  чего  не  мог  понять  Оракул:  что  само  их
совместное существование сводило их с ума, что ее новый мир сам по  себе
был в конечном счете безумен. Она поняла, по крайней мере, что выхода из
этого мира нет, во всяком случае, для нее. А что  касается  Оракула,  то
для него не существует очистительного жизненного  катарсиса.  Оракул  не
мог даже уловить значения этого понятия, несмотря на отчаянные усилия.
   Опасность в жизни, а не в смерти.
   Теперь Вулф понимал значение этих слов, потому что Хана  растолковала
их в последний момент перед тем, как сойти с ума.
   У поднявшегося со дна морского чудища несколько голов.  Одни  из  них
прекрасные, другие - ужасные, но все одновременно повернулись к Вулфу  и
стали пристально разглядывать его. Голов было так много, что он не  смог
бы сосчитать их, даже  находясь  целый  год  в  этом  сумасшедшем  мире.
Прекрасные и ужасные головы сами представляли собою целый мир.
   Вулф закрыл глаза и, мысленно напрягшись, пробудил свой  дар  "макура
на хирума" и направил тонкий биолуч сквозь черные воды моря. Луч пронзил
Оракула, и Вулф мысленно увидел внутри него схему контуров ЛАПИД.  Схема
эта ничего для него не значила и ни о чем не говорила,  и  от  этого  он
ударился в легкую панику.
   - Я излечил вас. Теперь помогайте мне жить  и  понимать,  -  раздался
голос Оракула.
   Вулф на схемы  и  контуры  внимания  не  обращал,  он  прислушивался,
присматривался, прикасался к деталям  и  почувствовал  сердцебиение  или
что-то похожее на жизненный пульс, поскольку сердца у Оракула  не  было.
Но вместе с  тем  у  него,  как  у  всего  реально  существующего,  была
сердцевина, без которой он  не  мог  существовать.  Теперь  Вулф  понял,
почему этот новый мир показался ему безбрежным океаном. Он ощущал  пульс
приливов и отливов,  чувствовал  энергию  волн,  чередующихся  с  четким
ритмом, а мысленно напрягаясь, мог  уловить  и  собственный  размеренный
ритм, совпадающий  с  жизненным  ритмом  всех  живых  существ,  -  некие
волнообразные синхронные вспышки, которые происходят во время сна.
   "Макура на хирума" Вулфа, привитые Юджи ДНК и  остатки  психики  Ханы
возбудили в Оракуле безумные сновидения. Морское  чудище,  возникшее  из
глубин свинцового океана - если его можно назвать океаном, - было  таким
же безумным, каким являлось и само его существование.  Невероятная  сила
"макура на хирума"  Ханы  открыла  так  много  возможностей  и  с  такой
стремительностью, что ускорила процесс сумасшествия Оракула. Хотя мозг у
него и был искусственным, но в то  же  время  по  сложности  не  уступал
человеческому  и  даже,  что  особенно  пугало,  во  многих   отношениях
превосходил его по эффективности и целенаправленности.  В  то  же  время
следовало бы учитывать, что мозг находился еще в  стадии  разработки,  в
дремотном состоянии, хоть и развивался довольно быстро, но был уязвим  и
совершенно не мог усвоить ценности, заложенные  в  ДНК  Юджи  и  психике
Ханы. Хотя Оракул и вобрал в себя все, что смог вобрать от психики Ханы,
тем не менее ее "макура на хирума" подавила его.
   Голоса сумасшедшего дома. Вулф почувствовал бешеный  прилив  бредовых
мыслей уже в тот  момент,  когда  его  стали  подключать  к  Оракулу.  С
головокружительной быстротой он становился совсем другим,  его  потянуло
куда-то, и он чуть не растворился в этой безумной среде и  сам  едва  не
лишился рассудка. Однако в последний момент  он  сумел  сосредоточиться,
вспомнив какофонию голосов, услышанных в тот момент, когда  соприкасался
с  разумом  нескольких  убийц,  которых  разыскивал  и  арестовывал  для
передачи   правосудию.   Теперь,   правда,   другое   время   и   другие
обстоятельства, но его жизненный  опыт  сослужил  ему  и  здесь  хорошую
службу.
   Не обращая внимания на сбивающий с  толку  хаос,  Вулф  направил  луч
своей "макура на хирума" еще глубже в устройство Оракула и таким образом
смог уловить  основной  ритм  его  существования,  искажающий  пульсацию
сердцебиения и мешающий общей синхронизации жизненных вспышек.
   - Только так я могу помочь тебе.
   И  он  освободил  Оракула  от  страданий,  наладив  четкий  ритм  его
жизнеобеспечения.

***

   Вернувшись на свою виллу в загородном  клубе  "Магнолиевая  терраса",
Торнберг Конрад III почувствовал себя так, будто получил  изрядную  дозу
радиационного облучения. Во рту пересохло от горечи предательства  сына,
под ложечкой сосало от чувства его измены. Он буквально трясся от злости
и боли, как трясется дерево в сильнейшую бурю. Добравшись до  обтянутого
чехлом кресла, он буквально рухнул в  него  и  обхватил  голову  руками.
Света зажигать не стал: сейчас ему  больше  всего  хотелось  посидеть  в
прохладной темноте, окутывающей виллу.
   Почему случилось так, что из всех, на кого он рассчитывал, его предал
самый надежный? Еще давным-давно он махнул рукой на других своих  детей,
как на бесполезный мертвый груз, и вытолкнул  их  из  родного  гнезда  в
реальный мир, а в результате оказалось, что он расстался  с  ними  из-за
мелочных обид и пустяков.
   Никто из них, по сути дела, не заслуживал отцовского проклятия, а вот
Хэм заслужил. А ведь он, Торнберг, помогал ему делать карьеру, используя
старые товарищеские связи в Вашингтоне, старался всегда выставить его  в
более выгодном свете.
   Торнберг с трудом поднялся с кресла и прошел по ковру к  буфету.  Там
он взял тяжелый хрустальный стакан, налил себе привычную  дозу  виски  с
содовой и залпом выпил треть содержимого, будто это было не спиртное,  а
некое лекарство, каковым оно в данный момент и на самом  деле  оказалось
для него.
   В последние недели он жил на этой вилле. Она была сложена из  крупных
камней и стояла посреди обширного поместья. При жизни Тиффани вилла была
его домом, теперь же она казалась заброшенной и  необитаемой.  Множество
комнат, бесшумные шаги слуг, которые, как  он  подозревал,  шпионили  за
ним, их перешептывания по темным углам  насчет  него,  кажущийся  теперь
пугающим вид лесных окрестных холмов - все это стало тяжким бременем для
его психики.
   Пришла на память еще одна строка из  поэмы  Йитса:  "Распалась  связь
вещей, их не удерживает центр..."
   Господи! Похоже, приходит конец всему. Он сделал большой глоток виски
с содовой. О чем только думал Хэм, решившись  взломать  сейф  в  клинике
"Грин  бранчес"  и  сфотографировать  секретные  документы  с   записями
клинических экспериментов? Конечно же, эти эксперименты отчасти отдавали
преступлениями и в чем-то нарушали  законы.  Но  кто  же,  черт  возьми,
принимал эти законы? Он слишком долго  вертелся  около  этих  идиотов  с
Капитолийского холма и имел с ними множество дел, поэтому  знал  их  как
облупленных и ничего, кроме презрения, к  ним  не  испытывал.  Они  были
настолько корыстны и продажны, что ни разу не  отвернули  свои  рыла  от
льющегося на них потока взяток, из  года  в  год  подпитывающего  их  за
предоставление определенных льгот.
   "Главным недостатком Хэма, - думал Торнберг, - была его неспособность
видеть  дальше  жестких   рамок   законов,   навязываемых   человеческим
обществом".  Торнберг  же,  твердо  усвоил  правило,  гласящее,  что  во
вселенском бардаке нельзя долго придерживаться искусственных правил.
   Он сделал еще глоток виски и содрогнулся, вспомнив, как вытаскивал из
воды тело сына, как заворачивал его в парус, принесенный из  трюма,  как
крепко обвязывал веревкой и прикреплял к запасному якорю, предварительно
снятому с  цепи.  Когда  все  было  готово,  он  спустил  труп  с  борта
спасательной шлюпки и вдруг подумал, что забыл  произнести  молитву.  Он
попытался это сделать, но слова совершенно выветрились у него из памяти.
   Теперь, вспомнив всю эту картину, Торнберг почувствовал во  рту  вкус
крови и, испустив легкий стон, заковылял по ковру  в  спальню,  где  под
фальшивым дном ящика в ночной тумбочке у кровати  прятал  морфий,  столь
необходимый ему в данный момент.
   До кровати оставалось сделать всего шаг, как  вдруг  он  увидел,  что
кто-то сидит на пуфике, слева от ночной тумбочки.
   - Кто тут? - спросил он испуганным старческим голосом.
   - А вы что, не распознали по запаху моих духов?
   Торнберг повернул голову и принюхался.
   - Стиви? - неуверенно произнес он. - Отменяя наш совместный ужин,  вы
сказали, что возвращаетесь в Нью-Йорк. Что вы здесь делаете?
   - Жду вас.
   Твердая  нотка  в  ее  голосе  заставила  его   насторожиться.   "Что
произошло?" - спросил он себя и сразу же растерялся. Может, Хэм  показал
ей документы, украденные из сейфа в клинике? Нет и еще раз  нет,  такого
быть не может! Хэм даже  не  догадывался  о  его  отношениях  со  Стиви.
По-видимому, он с каждым днем становится все более подозрительным, нужно
срочно принять морфий, а еще нужнее узнать, удалось ли Вулфу  пробраться
к этой ведьме Минако и проникнуть в мир, где умеют  управлять  процессом
замедления старения и наделять организм необычайной энергией и силой.
   - Рад вас видеть, - сказал он наконец.
   - По всей видимости, не обрадуетесь, когда услышите то,  что  я  хочу
вам сказать.
   - Не понимаю.
   - Мне хотелось бы знать, почему вы никогда не говорили  мне  о  ваших
отношениях с Амандой.
   - Стиви, - сказал он и, осторожно ступив, присел на краешек  кровати.
- Не думаете же вы, что  ваша  сестра  была  в  каких-то  отношениях  со
стариком. Просто когда ей стало известно, что я провожу  эксперимент  по
определению эффекта регулирования старения человеческого организма,  она
упросила меня сделать ее участницей этого эксперимента.
   - Стало быть, она добровольно согласилась стать подопытным кроликом?
   - Да, добровольно.
   - И она знала все опасности, поджидавшие ее?
   - Разумеется, знала. Я пытался отговорить ее, но...
   - У меня на руках ваша переписка с Амандой.
   - А-а, - только и произнес он, уловив  в  надвигающихся  сумерках  ее
суровый взгляд. Теперь Торнберг понял, в каком она  сейчас  состоянии  и
как далеко от него она находится.
   Он отрицательно помотал головой и,  сказав:  "Мне  нужно  уколоться",
поставил хрустальный стакан на ночной столик и выдвинул нижний ящик.
   Стиви сидела не двигаясь, пока он отодвигал фальшивое  дно,  запускал
глубоко в ящик руки и зажигал торшер у кровати.
   - Что, ищете вот это? - насмешливо спросила Стиви.
   Он  посмотрел  на  нее.  Теперь  в  свете  торшера  ее   легко   было
рассмотреть: она казалась такой желанной в джинсах  цвета  хаки,  блузке
апаш кремового цвета под бейсбольной курткой из кожи и сукна. Ему всегда
нравились ее длинные ноги, большие крепкие груди, но в данный момент его
внимание привлекли тонкие кожаные перчатки на руках. А привлекли потому,
что она держала в правой руке армейский кольт калибра 11,43 миллиметра и
в упор целилась в него.
   - А ты уверена, что он заряжен?
   - Я же сама набивала обойму, - холодно улыбнулась в ответ Стиви.
   - Ты никак не можешь выстрелить, Стиви, - убеждал Торнберг. - Ты ведь
психиатр и хорошо знаешь последствия этого поступка, я имею  в  виду  не
только приговор суда, но и то, что  годы  спустя  ты  будешь  сама  себя
мысленно казнить. Да к тому же еще я не сделал ничего такого, что давало
бы тебе право целиться в меня из пистолета.
   - Вы убили Аманду.
   Торнберг с изумлением глянул на нее.
   - Ты просто-напросто с ума спятила. С какой стати я бы стал...
   - Она умерла от снадобий, которыми вы  ее  снабжали.  Заткнитесь!  Не
отпирайтесь! - Стиви покачала головой. - Теми же, от которых загнулась и
Тиффани. Только с Амандой получилось по-другому. Тиффани вы вертели, как
хотели. Где лежит ее тело, Торнберг? В морге? Нет, не в морге.  Не  было
ни похорон, ничего не  было.  Могу  спорить,  что  вы  отдали  ее  своим
вурдалакам из клиники, а они изрезали  ее  на  кусочки  для  всяких  там
исследований, а потом сожгли. Все шито-крыто, и судмедэксперт не  задаст
никаких неудобных  вам  вопросов.  А  медицинское  заключение  о  смерти
состряпает кто-нибудь  из  врачей  в  клинике,  стоящих  перед  вами  на
полусогнутых.
   Но с Амандой такое не прошло бы. Она жила не в вашем обществе, до нее
вам было не добраться. Когда вам стало известно, что она вот-вот  умрет,
вы не могли так просто тайно похитить ее и привезти в клинику. А если бы
она умерла от лекарств, которыми вы ее пичкали, то при вскрытии возникли
бы очень серьезные вопросы. Так вот, чтобы избежать вопросов,  вы  ее  и
убили. А для маскировки все это представили так, будто она пала  жертвой
подлого вора, которых полным-полно в Нью-Йорке, особенно в  районе,  где
она жила. Вы прекрасно знали, что ее убийство таким образом не  поднимет
слишком много шума и не вызовет удивления.
   - Все сказала? - перебил ее  Торнберг.  -  Рассказала  ты  все  очень
складно, но я должен все же назвать твой рассказ сказкой. Не  знаю,  кто
накачал тебя этим бредом, но могу заверить, что...
   - Заткнись! - прервала его Стиви, на этот раз в грубой и  решительной
форме. Она даже встала, не в силах больше выносить переполнявший ее душу
гнев... - Я же на себе испытала эти твои  хитрые  иезуитские  приемчики.
Одного не могу понять - почему это  я  умудрилась  восхищаться,  как  ты
ловко обводишь вокруг пальца многих людей, в  том  числе  влиятельных  и
могущественных. Да, ты помог Мортону сделать  карьеру  и  таким  образом
обеспечил мне доступ в свет, о чем я всегда  мечтала.  А  ты  был  таким
могущественным и блестящим, ну прямо как солнце,  и  я  стала  близка  с
тобой, греясь в лучах твоего могущества и наслаждаясь  отблеском  славы.
Стоило мне только назвать твое имя, и нужные двери распахивались  передо
мной.
   Боже  мой,  как  я  трепетала  в  предвкушении  чего-то   необычного,
воображая себя актрисой с Бродвея, играющей на сцене. Как я запуталась в
своей лжи! Я просто жила в ней, день и  ночь,  а  вот  когда  по  твоему
приказу улеглась в постель с Вулфом, как последняя проститутка,  то  это
переполнило чашу моего терпения. Теперь я оглядываюсь на этот  эпизод  с
опаской и таким отвращением, что ты себе и представить не можешь. Потому
что, когда я вспоминаю, как добилась расположения Вулфа  и  использовала
его ради твоей выгоды,  у  меня  поневоле  возникает  чувство  страха  и
отвращения.
   Но ты все-таки прав в одном: я  полюбила  Вулфа  и  уверена,  что  со
временем и он полюбит меня. Но, как ты понимаешь, я  не  стану  тогда  в
своих с ним отношениях  плясать  под  твою  дудку.  Никогда  даже  я  не
приглашу его с тайным умыслом ну и, само собой  разумеется,  никогда  не
скажу ему, что выполняла твое задание.
   - Присядь, Стиви, - успокаивал Торнберг, -  ты  же  знаешь,  что  мне
нравилась Аманда, она  была  моей  приятельницей,  без  нее  мне  бывало
скучновато. Мне искренне жаль ее, но теперь должен признаться,  что  она
всегда уходила от разговора, когда затрагивалась тема клиники. Мне стало
просто жутко, когда я узнал о ее смерти, но,  поверь,  это  только  лишь
слепой случай.  Ее  убил  город,  ее  убил  Нью-Йорк.  Конечно  же,  это
трагедия, но обвинять здесь некого.
   - Торнберг, меня не интересует, как вы будете выкручиваться.
   - Стиви, прежде всего ты должна осознать, насколько  заморочили  тебе
мозги. Ты ведь даже не в состоянии отделить правду от кривды.
   - Я же приказала вам заткнуться и знаю, чем заткнуть ваш рот, - Стиви
твердо сжимала кольт, целясь прямо в сердце Торнберга,  и  он  прекрасно
понимал, что  любая  попытка  обезоружить  ее  чревата  его  собственной
гибелью. Ему нужно  выиграть  время,  чтобы  разобраться  во  всем,  что
происходит, ибо сейчас это было для него вопросом жизни и смерти.
   - Читая письма Аманды, -  продолжала  между  тем  Стиви,  -  я  вдруг
поняла, что мне самой грош цена. Замужество мое - смех да  и  только.  В
нем не было ни любви, ни симпатии.  Оно  стало  всего-навсего  предметом
торга. Что же касается  моей  работы,  то  я  чувствую  себя  бесконечно
далекой от моих пациентов,  а  моя  светская  жизнь  настолько  пуста  и
фальшива, что мне просто хочется выть от горя.
   Настоящие чувства во мне пробудил лишь Вулф, а я ведь  и  не  ведала,
что они дремали во мне столь много лет.
   Но в конечном итоге, Торнберг, не в вас корень зла. Он в  нас  самих.
Мы словно в капкане,  и  его  стальные  челюсти  готовы  захлопнуться  и
схватить нас в любую минуту. И виню я себя ничуть не меньше, чем вас.
   Она опять наставила на Торнберга кольт, рука  ее  выпрямилась  и  так
напряглась, что он даже подумал, что ошибался, считая, что она не сможет
нажать на курок пистолета. "Судя по ее виду, с ней поздно вести разумные
разговоры, - подумал Торнберг. - Она напялила на себя такую  броню,  что
ее уже ничем не прошибешь".
   - У меня есть письма Аманды, но в суд я их не представлю, -  заметила
Стиви. - У меня нет прямых улик, что мою сестру убили по вашему  заказу,
но я все равно знаю, что ответственность за это несете вы. Я не могу  со
спокойной совестью позволить вам выйти сухим из воды.
   И с этими словами Стиви нажала  на  курок.  Однако  за  мгновение  до
выстрела Торнберг умудрился схватить тяжелый хрустальный стакан, стоящий
на ночной тумбочке, и запустить его Стиви в плечо, сбив ее с прицела.
   Пуля попала ему  в  грудь  чуть  пониже  сердца.  Он  рухнул  поперек
кровати. Стиви вскрикнула, увидев, как из  раны  хлещет  кровь,  заливая
покрывало. Торнберг широко раскрыл глаза, бессмысленно уставясь  в  одн